Выставка Анны Остроумовой-Лебедевой в Петербурге

В Михайловском (Инженерном) замке, одном из основных филиалов Государственного Русского музея, проходит выставка "Остроумова-Лебедева — художник и коллекционер". Знаменитая художница представлена здесь своими собственными работами: от юношеских до самых поздних, 1940-1950-х годов. Рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.

В этой выставке все тихо. Как, собственно, тихими были ее героиня Анна Петровна Остроумова-Лебедева (1871-1955) и само ее искусство. Более того, здесь мы не найдем почти ничего совсем уж неизвестного: образы Остроумовой-Лебедевой давно вошли в визуальный словарь петербургского текста, и ее ракурсы городских пейзажей считаются едва ли не образцовыми. Тем не менее выставка — это самостоятельное произведение и может читаться как подробное исследование.

В случае с Остроумовой-Лебедевой биография правит искусством. Всю жизнь ее преследовала хроническая болезнь, сопровождавшаяся припадками астматического удушья и острыми физиологическими реакциями на запахи. В 1902 году художница, как констатировали врачи, получила свинцовое отравление, долго болела, а после болезни испытала идиосинкразию на запах масляной краски. Врачи запретили работу с "художественными химикалиями". "И это странное болезненное свойство моего организма решило дальнейший характер моего искусства, — писала художница, — вот почему мне против воли пришлось перейти на акварельную живопись. Вначале мне казалось это огромным несчастьем, но с этим пришлось примириться". Зритель потерял, таким образом, интересного живописца (в том, что это могло быть ее призванием, убеждают ранние полотна на выставке), но приобрел блистательного акварелиста и самого знаменитого в истории русского искусства гравера.

"Живопись" как состояние души, ремесло и способ видения остается с Остроумовой навсегда. Когда она писала маслом, она была чрезвычайно смела — об этом свидетельствует Александр Бенуа, впервые заметивший ее в Эрмитаже: "Эта маленькая, довольно миловидная, немного кривенькая (последствия тяжелого заболевания скарлатиной) особа копировала "Девочку с метлой". Нас она порядком интриговала, и мы не без удивления следили за тем, с каким мастерством, с какой силой эта барышня справляется с задачей, едва ли не еще более трудной, нежели обе наши". С этой же легкостью она отвергала все, что было не по ней: сначала она сбежала из "тоскливого" училища Штиглица; потом, поучившись пару лет у Репина в академии, уехала в Париж в надежде найти там гений места и силу духа; в мастерской обожаемого ею Уистлера она получает самый подходящий для нее совет — "постигать вдохновение наедине с собой" — и отказывается ехать с ним в Америку продолжать обучение; также категорично она отказывается от науки, преподанной ей именитым гравером Матэ, — для нее он был слишком академичен и не видел в гравюре того, что видела она. А именно совершенно отдельное, полноценное, не ограниченное репродукционной функцией искусство.

Из своих европейских странствий она вернулась в Петербург с тремя страстями: японцы, старые мастера гравюры (от Дюрера до итальянцев XVII-XVIII веков) и ксилография. А еще именно тогда началось ее собирательство — охота за японскими гравюрами, удачные покупки западноевропейских работ, позже — последовательное коллекционирование работ русских ксилографов.

Именно об этом и сделана выставка в Русском музее. О пути к той Остроумовой-Лебедевой, которую мы знаем как алфавит. О том, что она брала в свой арсенал, чтобы этот алфавит выработать. О том, как ее глаз обострялся и гравюры становились жестче, как и время. Ей, не бывшей страстной пассеисткой в бытность свою среди мирискусников, предстояло прожить почти 40 лет при большевиках и превратить свою любовь к страдающему городу в собственный мир. О том, что этот мир был всегда с нею: и в роскошном советском санатории, куда она, жена знаменитого советского химика, первым в мире синтезировавшего каучук, была вхожа, и в блокадном Ленинграде, где она продолжала работать. В своих воспоминаниях об этом она была кратка: "Четвертое лето я, пейзажист, провожу среди камней".