"Невежда и безумец" на фестивале в Зальцбурге

Фестиваль театр

В Зальцбурге показали спектакль "Невежда и безумец" по пьесе знаменитого драматурга Томаса Бернхарда. Главную роль исполнил действующий интендант фестиваля Свен-Эрик Бехтольф. Восторг далеко не административной природы испытал специально для "Ъ" АЛЕКСЕЙ МОКРОУСОВ.

С тех пор как из программы Зальцбургского фестиваля исчез конкурс молодых режиссеров (в свое время в нем побеждал Алвис Херманис, участвовал Виктор Бодо), его драматическая афиша как-то скукожилась. Этим летом, например, в программе всего три полноценные постановки, не считая вечной визитной карточки фестиваля — пьесы Гофмансталя "Имярек", плюс три чтения, которые спектаклями считать трудно.

Один из новых спектаклей — знаменитая пьеса "Невежда и безумец" Томаса Бернхарда (1931-1989). В принципе все пьесы австрийского классика знамениты, но у этой особая зальцбургская история. Ее премьера прошла на фестивале 44 года назад и сопровождалась одним из самых оглушительных скандалов в истории немецкоязычного театра. В финале режиссер Клаус Пейман решил погасить в зале весь свет и выключить лампочки аварийного выхода. Пожарные воспротивились, но на генеральной репетиции было сделано так, как хотел Пейман. Радоваться ему пришлось недолго — на премьере запасной свет горел как ни в чем не бывало. Пейман пообещал снять спектакль, если его художественная воля не будет выполнена, дирекция приняла сторону пожарных, показы отменили, хотя сам Бернхард был согласен и на отсутствие полной темноты. История получила название "Скандал с лампочками запасного выхода", в память о нем на нынешнем спектакле режиссер Герд Хайнц включает в финале целую стену из ламп сильного накаливания, заливая зал ярчайшим светом.

76-летний Хайнц долгие годы работал в гамбургском Талия-театре, в 1980-е возглавлял цюрихский Шаушпильхаус, но это его дебют в Зальцбурге, для которого пьеса подходит как нельзя лучше: она о театре и опере, газетных рецензентах и времени, когда пора уходить со сцены. Первое действие происходит в гримерной знаменитой оперной дивы Королевы ночи (в пьесе персонаж Аннетт Реннеберг исполняет партию в "Волшебной флейте" Моцарта, отсюда ее имя). Художник Мартин Цеетгрубер уставил сцену букетами цветов. На их фоне идет часовой диалог Доктора (Свен-Эрик Бехтольф) и Отца (Кристиан Грасхоф). Точнее, поначалу это чистый монолог Доктора, лишь изредка прерываемый односложными репликами его визави, дотошные филологи подсчитали, что в печатном тексте на 842 строчки докторских реплик приходится лишь 33 отцовских. Причем Отец — он отец певицы, а не Доктора — чаще повторяет последние докторские фразы, лишь со временем начиная говорить что-то свое. Но Грасхоф все время внутри диалога, участвует в разговоре мимикой и жестом, тем более что его беспрерывно отхлебывающий из бутылки герой явно не теряет интереса к действительности, пусть и специфического свойства.

Доктор комментирует это пристрастие к алкоголю, он вообще комментирует все на свете, начиная с членения трупов. Читая ежедневную газету (с этого стартует спектакль), находишь немало поводов высказаться в том числе и о критиках. Некоторые реплики героя Бехтольфа звучат так, словно актер придумал их сам, ведь последние два года он возглавляет Зальцбургский фестиваль, пусть и вынужденно. После досрочного ухода Александра Перейры, возглавившего театр "Ла Скала", выборы нового интенданта решили проводить по давно объявленному графику, а временным назначить Бехтольфа, занимавшегося драматической программой. На свою беду в эти годы Бехтольф-постановщик завершил в Зальцбурге трилогию Моцарта--Да Понте — оперы были, мягко говоря, приняты по-разному. Бехтольф утверждает, что не читает рецензий, но понятно, что он наслышан об общей атмосфере.

А ведь рецензии на "Невежду и безумца" мог бы читать пачками: мало того что они хвалебные, так в них еще и особо подчеркивается именно его актерский талант. Бехтольф показывает себя мастером старой школы, которому доступны полутона, паузы, переливы настроения. Считается, что театр Бернхарда создан для актеров-интеллектуалов, если это так, Бехтольфу в нем самое место — ироничный, со слегка обозленным, но все же умом его персонаж осуществляет масштабную месть миру рампы и его звездам. За ужином в ресторане "Три гусара" он принуждает кашляющую Королеву ночи покинуть сцену, та рассылает театрам телеграммы с отказом от выступлений, потом хочет их отозвать, но уже поздно. Наши воздыхатели и есть наши убийцы — то, что верно в быту, работает и в искусстве. Чтобы прикрыть циничное правило, Пейману пришлось полностью выключить свет, Хайнц же решил, что света слишком мало.