"Автопортрет с обезьянкой" в Эрмитаже

Выставка живопись

В Зимнем дворце открылась выставка одной картины Фриды Кало: из Музея Долорес Ольмедо (Сочимилько, Мексика) привезли "Автопортрет с обезьянкой" 1945 года. Что может получить зритель от созерцания пусть очень известной, но одной-единственной картины самой знаменитой женщины-художницы в мире, размышляла КИРА ДОЛИНИНА.

Выставка одной картины — жанр, чрезвычайно коварный. Тут можно безоговорочно выиграть, только если сама по себе живопись готова взять на себя главную (и единственную) роль. Случай с "Автопортретом с обезьянкой" совсем не такой. И живопись суховата, и холст маловат, и краски по гамбургскому счету самой Фриды скромные, с преобладанием коричневого и серого. Никаких тебе венков и роскошной яркости платья. Помещенный в "западину" Портретной галереи Романовых в Зимнем дворце "Автопортрет" смотрится не столько экзотической аномалией, как, казалось бы, должна тут смотреться живопись безудержной Фриды, сколько странным изводом тех полупарсун, с которых романовская галерея и начинается.

Однако все эти соображения странного и какого-то алогичного появления тут картины Фриды Кало совершенно неважны тем, кто специально придет смотреть на нее. Это первый приезд Кало в Эрмитаж, первая "живая" ее работа, и имеет смысл только это. Потому что Фрида Кало — это, прежде всего, один из самых важных в культуре XX века мифов, художник, ставший объектом подлинного культа.

Культ этот феноменален и алогичен, но вот уже более трех десятилетий становится только сильнее. У этого явления даже есть свое название — "калоизм", тьмы и тьмы поклонников маленькой мексиканской дивы со сросшимися бровями и плохо сросшимися костями гордо носят имя "калоисты", но по силе влияния ее мифа на людские умы впору назвать все это "фридизм" и изучать как психотерапевтический прием. Потому что это прежде всего история о жизни через абсолютное не могу.

Биография Фриды Кало растиражирована донельзя. Такая уж это биография: венгерско-еврейско-мексиканско-индейские корни, папина дочка, выкормленная не матерью, но нянькой, таскавшаяся за отцом-фотографом всюду, где он работал. В семь лет — полиомиелит, год лежания дома и "сухая нога" на всю жизнь. Это мешало танцевать, но не мешало верховодить мальчишками в школе и даже стать главой школьной банды. В 15 лет она начала изучать медицину, но эти занятия были прерваны очередной уже в ее жизни трагедией: автобус, в котором она ехала, столкнулся с трамваем, и ее тело было проткнуто железным прутом. 11 переломов на искореженной ноге, повреждения позвоночника, ребер, костей и органов таза. Всего она перенесла 32 операции, но от постоянных болей приходилось спасаться спиртным, наркотиками, буйными празднествами, любовью и искусством.

Но главной трагедией своей жизни она считала свою главную любовь и мужа: "В моей жизни было две аварии: одна — когда автобус врезался в трамвай, другая — это Диего". Собственно, почти все искусство Кало именно об этом — о телесной и душевной боли. И в этом смысле привезенный в Эрмитаж "Автопортрет с обезьянкой" совершенно типичен. Он весь выстроен на той же ядерной смеси личной и национальной мифологии, которая составляет не слишком толстый, но очень насыщенный словарь ее символов. Обезьянка тут не символ сладострастия, как это читалось бы у европейского художника, а друг, в каком-то смысле заместитель никогда не случившегося у Фриды ребенка. Собака, мексиканский ксолоитцкуинтли — в мифологии ацтеков земное воплощение Бога грозы и смерти Шолотля (известного за пределами Мексики как Ксолотль), священное животное. Доколумбова скульптура — отсылка к древним культурам и актуальной моде одновременно. Гвоздь в стене — визуальная метафора мексиканского выражения estar clavado, "быть обманутым". Желтая лента, обвивающая все составляющие этого коллажа из символов, превращает его в послание. Его принято читать так: "Фрида опять не верит Диего, но берет силы в своем прошлом и в тех, кто к ней привязан".

Этот живописный психоанализ очень соблазнителен для зрителя. Но не менее соблазнителен он был и для многочисленных поклонников Кало среди современников. Ее живопись нравилась многим (от Пикассо до Пикабиа и Тцара), ее часто выставляли и при жизни, все время пытались куда-то причислить, как-то неловко сочиняя ей художественные ниши ("примитивный авангардизм", "авангардный примитивизм"), но она не очень поддавалась. Характерный разговор состоялся между Кало и приехавшим в 1939 году в Новый Свет отцом сюрреализма Андре Бретоном: "Сознайтесь, вы ведь все-таки сюрреалистка? — А что это такое? — Ну то есть вы полностью подпадаете под мое определение.— Я ни под кого не подпадаю. В том числе и под ваше определение. Я выбираю сама.— Тогда я вас окрещаю сюрреалисткой поневоле, по вашему незнанию". Каждый остался при своем. Сюрреализм от нового имени мог бы выиграть, Кало — вряд ли. Ее так никуда и не приписали. Ее зрителю это оказалось тоже не нужно. Мифом Фриды Кало люди лечат свои собственные раны. Говорят, это работает, даже если перед ними всего одна ее картина.