Виталий Коротич — о даре быть с миром на равных

Я предложил "Огоньку" заметки, написанные человеком, которого хорошо знал. Инга была из тех редких людей, у которых особый дар — умение быть с миром на равных

Виталий Коротич

Подсчитано, что сегодня на Земле за пределами стран своего рождения живет более 200 млн человек — это эмигранты первого поколения, новоприбывшие. К середине XXI века их будет уже за четверть миллиарда. Люди движутся по свету, смешиваются обычаи, психологии — одни к этому приспосабливаются быстрее, другие могут и никогда не привыкнуть к тому, что мир остается человеческой смесью, где надо приглядываться к постоянно меняющемуся окружению и учиться выживать в нем.

Профессор Гарвардского университета Сэмюэл Хантингтон в 1996 году написал знаменитое сочинение "Столкновение цивилизаций" (The Clash of Civilizations), напророчив, что никто ни к кому не привыкнет и мир, переживший холодную войну, все равно погибнет, но не в классовых битвах, обещанных марксистами, а в битвах непримиримых людей, объединенных в цивилизации, которые никогда не поймут друг друга.

Как раз в это время я профессорствовал в Бостонском университете, а Гарвардский был за рекой Чарлз, разделяющей Бостон,— только мост перейти. Одна из моих коллег, Инга Каретникова, жила рядом с Гарвардом, где она тоже преподавала. Каретникова эмигрировала в Америку еще в начале 70-х годов прошлого века, первым браком она была замужем за известным композитором Николаем Каретниковым, от которого был у нее уже взрослый сын Митя. В Бостоне Инга стала супругой художника Леона Стейнмеца, очень авторитетного в среде американских и европейских живописцев и графиков, постоянно выставлявшегося в самых престижных залах — его работы были закуплены в коллекции не только знаменитой Бостонской галереи, но и в Амстердаме, Лондоне, Нью-Йорке, наших Эрмитаже, Пушкинском музее и во множество частных собраний. Что мне понравилось — Леон Стейнмец был вправду Леоном и Стейнмецом, это не популярная у эмигрантов подтасовка паспортных данных под американское произношение, а его настоящие имя и фамилия, полученные от родителей, волею советских судеб оказавшихся в Алтае. Впрочем, немецкие отзвуки фамилии не помешали Леону стать одним из лучших выпускников Ленинградской академии художеств и выставляться еще в бывшей нашей стране. В начале 70-х он из нее эмигрировал.

Почему я начал с воспоминания о статье Хантингтона? Потому что Инга Каретникова и Леон Стейнмец вписывались в окружающий мир на равных. Они не были страдающими выходцами из несовместимой цивилизации, как типичные представители русскоязычной иммиграции, подолгу, особенно на первых порах, рассказывающие всяческие ужасы о прежней своей жизни и желающие сочувственных благ за эти рассказы. Инга и Леон вошли в новый для себя мир на равных, как профессионалы. Каретникова, выпускница МГУ, была известнейшим в Москве искусствоведом, сотрудницей Пушкинского музея, и сразу же начала выступать за рубежом как профессионал. Приехав в 1972 году в Рим, она уже через год выпустила там книгу о мексиканских годах творчества кинорежиссера Эйзенштейна. В Италии — о российском режиссере в Мексике? Столкновение цивилизаций? Ничего подобного — взаимное проникновение. Книга была встречена с интересом, и благодаря ей многие университеты предлагали Инге контракты. Она учила в том числе киноведению, сценарному мастерству, работала как раз на линии соприкосновения культур и цивилизаций. У Каретниковой есть книга, изданная и замеченная в Америке, она анализирует очень известные фильмы — "Казанову" Феллини, "Семь самураев" Куросавы и "Виридиану" Бунюэля — как едва ли не одновременные попытки взглянуть на похожие явления с разных ракурсов.

Леон Стейнмец всем рассказывал о любви к любимейшему своему писателю, Гоголю. Он считает русского классика предтечей современного мышления и сюрреалистом более убедительным, чем Дали, а экзистенциалистом поярче Сартра. Стейнмец много рисует о Гоголе, но не иллюстрирует классика — он переводит его на язык своей графики. Это искусство перевода, с которым он стал одним из самых известных американских книжных графиков.

Можно перечислять премии, полученные Ингой Каретниковой, среди них есть такие почетные, как Гуггенхайма и Карнеги — Меллона, можно говорить о выставках Стейнмеца, одна из которых несколько лет тому назад с огромным успехом прошла в Пушкинском музее Москвы. Но я о главном, о том, как большие мастера переводят на язык искусствоведения, графики, живописи свои мысли об искусстве, объединяющем нас. 

Каретникова в несколько последних лет своей жизни писала воспоминания — очень емкие, организованные скорее по законам западной журналистики, где изложение фактов обязано отделяться от комментария. Она просто вспоминает, перелистывает свою жизнь, продлевая жизни чужие. Инга умерла в марте этого года в Бостоне, ей было 83 года. До последних своих дней она писала о Феллини, но не успела закончить. Буквально на исходе ее дней пришла мне изданная на английском языке в Голландии книга Каретниковой об эпохе русской императрицы Елизаветы. Стейнмец показал новые свои работы — переводы легенд на язык графики. Он так и живет в Кембридже, бостонском то ли районе, то ли пригороде, где в старинных домах не принято завешивать окна занавесками. Мы иногда гуляли вместе по этим улицам, разглядывая жизнь людей, которая непривычно нескрытна, шли в кафе, где можно было сидеть целый вечер, слушая, как пианист переводит на язык джаза известную музыкальную классику. Русский искусствовед, русский художник, которые так естественно вжились в регион, зовущийся в Америке "новой Англией", рядом с одним из самых знаменитых в мире университетов, где выставлена коллекция бабочек, изловленных Владимиром Набоковым, еще одним из россиян, которые ни за что не потеряются во всемирном разнообразии.