35-й фестиваль современного танца в Монпелье

Фестиваль танец

В столице провинции Лангедок-Руссильон в самом разгаре Montpellier danse — старейший и вместе с тем самый радикальный фестиваль современного танца Франции. Из Монпелье — ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.

Бессменный директор "Монпелье-данс" Жан-Поль Монтанари, хранитель традиций и неизменный составитель фестивальных программ, по-прежнему делает ставку на новые имена и мировые премьеры (этих creation в программе нынешнего фестиваля 12 из 18 спектаклей), однако сетует, что времена изменились. Теперь уже не удается зажечь хореографов общей идеей, да и своими, частными, они делятся неохотно. Поэтому у 35-го "Монпелье-данс" и нет общей темы: каждый высказывается о том, что наболело.

Оказывается, сегодня авторов беспокоит одно: свое большое Я. Хореографы, правда, маскируют его под третье лицо, причем часто единственное число — (он, человек) оборачивается множественным (они, человечество). Однако рецепты социального выживания и примененные для этого художественные средства выглядят слишком инфантильными, чтобы обмануть зрителей насчет истинного масштаба интересов хореографов. Так, уроженец Канна 50-летний Кристиан Риццо, решив, что по возрасту уже не может высказаться с желаемой полнотой, выбрал своим альтер эго танцовщика-турка Керема Гелебека и дал спектаклю турецкое название, которое в приблизительном переводе звучит как "Глаз, который ты бережешь больше всего, непременно проткнут". Битый час худощавый, лохматый, печальный мигрант в клетчатой рубашке и мешковатых штанах метил сценическое пространство, раздеваясь сам и разваливая на части гигантский кофр, на котором восседал в начале спектакля. В одном углу установил цветок в горшке, в другом — тяжелые ботинки, в третьем — рюкзак, посередине разбросал пачку потрепанных книжек, рассыпал камни (вероятно, с родины — среди них танцовщик водружает пластиковые буквы HERE). Делал он это неспешно, этнографически кружась и пританцовывая с заметной меланхолией или ловко перекидывая тело, распростершись над сценой,— вполне интернациональным способом. Обжитое пространство его не радовало, однако герой примирился с новой средой обитания: в финале среди камней он устанавливает букву Т, его каменистая родина становится ностальгическим THERE — и проблема миграции в частном случае оказывается благополучно решенной.

Иной выход — растворение в коллективном бессознательном — видит Рашид Урамдан, ученик Кристиана Риццо. Его многолюдный спектакль "Tenir le temps" ("Быть вовремя") начинается мужским монологом из разряда телевизионных "15 минут славы", в котором исполнитель демонстрирует уникальное умение дрожать разными частями тела — по отдельности и в совокупности. Это единственное соло — герой тут же вливается в интернационал идущих, бегущих, подпрыгивающих, падающих, перекатывающихся, ползающих людей. Первые минут пятнадцать это выглядит занятно, поскольку мало кто из современных хореографов умеет выписывать кордебалетные рисунки, а тут вам и шеренги, и диагонали, и круги, и столбики, и "книжечки", и "прочесы", и спирали, и все они меняются в быстром темпе — Мариус Петипа отдыхает. Однако перемещения становятся все более примитивными, движения — совсем уж элементарными, и когда после часа беготни запыхавшиеся артисты скрываются за кулисами, испытываешь заметное облегчение — и за них, и за себя.

На ту же тему — я, они и мы — высказался Охад Наарин и его Batsheva company, но "Последняя работа" ("Last work") хореографа настолько мощнее спектаклей малоодаренных коллег, что проблема самоидентификации действительно кажется наиважнейшей. Первая часть нового балета знаменитого израильтянина — череда оригинальных соло, исполняемых и в одиночестве, и группой одиночек — система "гага" в действии. Это — трудно объяснимое изобретение Наарина, суть которого заключается в том, что телом человека командует не он сам, а некая идея, укорененная в его голове, которая и диктует необходимые для ее реализации движения, и это придает исполнителю невиданную свободу. Судя по несхожести техник, пластики и выбору комбинаций монологов на тему человеческого одиночества, разных по настроению и жанру, талантливые артисты труппы освоили его метод в совершенстве.

Во второй части балета хореограф демонстративно стирает индивидуальности: 18 человек, как какой-нибудь классический кордебалет, выполняют идентичные задания, простота которых (типа лежачего "велосипеда", полушпагата или "березки") выглядит особо зловещей на фоне разнообразия первой части. К финалу коллектив единомышленников некий идеолог обвяжет лентой упаковочного скотча, превратив в живую цепь потенциальных жертв. И только роскошная рыжеволосая бестия в ярком синем платье, мчавшаяся на заднике по бегущей ленте все 70 минут гипнотического спектакля, не остановила свой свободный бег. Жизнь бессмертна и прекрасна, даже если зомбированное человечество повязано общими заблуждениями и созрело для заклания, утверждает Охад Наарин без всякой патетики. И эта тихая уверенность его "Последней работы" вселяет надежду, что это еще не конец.