Возвращение сюрреализма
В парижском Центре Помпиду завершается выставка "Сюрреализм и объект", перемешавшая классические произведения с работами современных художников.
На выставке «Сюрреализм и объект» реальность подается необъективно
Фото: Алексей Тарханов, Коммерсантъ
Выставка "Le Surrealisme et l'objet" посвящена сюрреализму во плоти: скульптурам, инсталляциям и объектам художников. Успех у публики велик, но куратору Дидье Оттингеру досталось от коллег, считавших, что он отступил от исторической логики. Оттингер не ограничился прошлым и выставил вместе с классикой сюрреализма произведения современников. Но какая же логика в сюрреализме? Разве что сюрреалистическая.
Показывать сюрреалистов можно разными способами. Например, так, как показывают искусство душевнобольных: при ярком свете на больнично-белых стенах, ясно обозначая разницу между произведением и реальностью, между состоянием автора и психической нормой. Возможно, именно этого и ожидали от Оттингера. Но он захотел создать экспозицию, где объекты и скульптуры сплетались бы в общий рассказ. В итоге у Оттингера получилось единое пространство, в котором работу художника девяностолетней давности иногда не отделить от работы сегодняшнего дизайнера. Приглушенный свет, цветные фонари, использование полупрозрачных экранов, на которых идут фильмы. Какой-то кабинет кривых зеркал при красном бордельном свете.
Без кино, конечно, было не обойтись. Как иначе показать "Весенний праздник" — парижский перформанс Мерет Оппенгейм 1959 года. Тогда на теле обнаженной девушки был подан ужин для собравшихся вокруг мужчин. Или улицу с манекенами, выстроенную Марселем Дюшаном в 1938-м,— не зря же Де Кирико говорил: "Чем холоднее и неприятнее манекен, тем больше он похож на человека". Когда и по какому еще случаю эти пленки будут крутить в музее? А тут они к тому же становятся активным черно-белым фоном для вещей и скульптур, положенных в витрины.
Вещи все больше невелики и часто очень неприятны, со многими из них хочется быть разделенным стеклом — вдруг укусят? Некоторые забавны, как телефон-омар Сальвадора Дали (1938), некоторые отвратительны, как меховой зонтик Вольфганга Паалена (1937). И с самого начала выставки в ряды сюрреалистов вербуют современников. Вот Филипп Майо сделал слепки с тела своей подруги, раскрасил их в поросячий розовый и разложил в стеклянной медицинской витрине. Вот Марк Дион отправил пару сотен посылок в адрес куратора, и все они размещены на полках под стеклом и даже не раскрыты — внутри может быть все, что угодно, хоть настоящая расчлененка. Фотографии Синди Шерман с ее гадкими куклами-маньяками тоже вполне укладываются в рассказ о том, что сюрреализм жив, нужно только копнуть поглубже. И наоборот — кукла с четырьмя ногами Ханса Бельмера, пришедшая из 1936 года, показывает, откуда растут ноги и члены в работах нынешних звезд Джейка и Диноса Чепменов, так фраппировавших Эрмитаж два года тому назад.
И это очень хорошо, потому что, если следовать историческому развитию сюжета, окажется, что потерь не меньше, чем обретений. Можно сравнить сушилку для бутылок Марселя Дюшана, с которой начинается выставка, и череп быка, сложенный Пабло Пикассо в 1942 году из велосипедного седла и руля, которым выставка заканчивается. В одном случае ассоциации открыты, в другом — жестко определены. Над Дюшаном можно посмеиваться, Пикассо надо восхищаться. Но в его совершенстве, как и в показанных здесь же скульптурах Александра Кальдера, Хуана Миро, Жака Херольда, исчезает многое из того, что поражало в сюрреализме. И тут нелогичностью Дидье Оттингера впору восхититься: видно же, что последняя волна модного современного искусства вернулась к сюрреализму, взяв у него самое для нас ценное — высокохудожественную иронию, когда не понимаешь до конца, это ты смеешься над художником или он над тобой.