 |
"Отдавят друг другу бока, но слушают"
Дореволюционная российская интеллигенция традиционно питала симпатии к слоям населения, лишенным благ высшего образования. Университетская профессура и академики не были исключением, и в научной среде были нередки разговоры о том, скольких Ломоносовых Россия лишается ежегодно лишь оттого, что рабочие и крестьяне фактически не имеют доступа к высшему образованию. Основания для недовольства, безусловно, были, поскольку на всю Россию было всего девять университетов, а по количеству научных сотрудников империя была лишь на десятом месте в мире. Хотя Императорская санкт-петербургская академия наук жила по собственному уставу и выбирала своих членов вполне самостоятельно, университеты находились под бдительным присмотром государства, которое оставляло за собой право контролировать учебный процесс, изгонять неблагонадежных студентов и смещать неугодных профессоров.
Так, за десять предреволюционных лет власти в обход университетских уставов заменили 78 преподавателей. Интеллигенция, конечно, боролась за автономию университетов и право профессоров самостоятельно определяться с программами. В свою очередь, власть не доверяла университетам, резонно считая их рассадниками оппозиционных настроений, и не стремилась ни расширять права профессуры, ни увеличивать число университетов, ни допускать к образованию "кухаркиных детей". Но царской власти было далеко до большевиков, которые сделали борьбу с научной элитой страны одним из приоритетов своей государственной политики и со временем одержали над профессурой убедительную победу.
 |
Строить свою науку советская власть начала с того, что окружила старую профессуру широкими народными массами нового студенчества |
8 июня 1918 года в Москве открылось Всероссийское совещание деятелей высшей школы, на котором присутствовало порядка 400 представителей препсостава и студенчества. Наркомпрос представил участникам совещания проект реформы, предполагавший отмену ученых степеней, регулярные перевыборы преподавателей, бесплатное обучение и широкий доступ в вузы для рабочих и крестьян. Большинство профессоров приняло проект в штыки, а ректор Московского университета Михаил Мензбир даже открыто потребовал оградить вузы от "наплыва с улицы". К удивлению большевиков, не удалось вбить клин между преподавателями и студентами. В итоге проект реформы был отправлен на доработку. Вместо большевизации вузов власти пришлось согласиться на "полную свободу преподавания наук и проведение взглядов и идей всякого направления". Но вскоре большевики перешли в контрнаступление.
2 августа 1918 года Совнарком утвердил новые правила приема в вузы, по которым все граждане, достигшие 16-летнего возраста, могли записываться в студенты любого вуза без прохождения экзаменов или предъявления дипломов. Теперь в университеты могли поступать даже неграмотные, что вполне соответствовало намерениям власти растворить "старое студенчество", преданное "буржуазной профессуре", в потоке революционных масс. Результатом новой политики стал небывалый наплыв абитуриентов. Профессор Казанского университета Николай Ливанов вспоминал о тех днях: "О такой колоссальной загрузке, как в ту пору, я не знал ни раньше, ни позже... Читаешь, бывало, в самой большой аудитории, рассчитанной на 400 студентов, а набирается вся тысяча". Впрочем, в Наркомпросе скоро поняли, что до победы над профессурой далеко. Большая часть новых студентов просто не могла учиться. Нарком просвещения Луначарский впоследствии сокрушался: "Пока были только лекции — ничего, отдавят друг другу бока, но слушают, а когда дошло до лабораторий, до анатомического театра, дело пошло хуже". Профессора и сами научились обходить новые правила, фактически восстановив вступительные экзамены под именем "собеседований" с целью отсева наименее подготовленной части абитуриентов.
Не удалось поколебать позиций старой профессуры и другим способом. С 1917 года по всей России при моральной поддержке новых властей стали возникать всевозможные "народные", "пролетарские", "солдатские" и "рабочее-крестьянские" университеты. Еженедельник Наркомпроса "Народное просвещение" в 1918 году с гордостью рапортовал, что отныне "слово 'университет' перестает быть привилегией столиц и центров". Но радоваться было особенно нечему — новые вузы были лишены квалифицированных преподавателей и какой-либо учебной базы. Тот же Луначарский был вынужден признать, что они себя не оправдывали: "Если в одной губернии есть университет, то другая губерния говорит: чем мы хуже, и у нас есть университет. А есть ли для этого оборудование и средства — об этом не спрашивают". Но большевики не отчаивались. У них был в запасе еще один вариант — создать собственную коммунистическую профессуру.
"Поставщица партийного молодняка"
 |
Нарком просвещения Анатолий Луначарский был готов пустить в вузы даже тех, кто не умел читать и писать |
Согласно уставу, СОАН была "свободным сообществом лиц, имеющих целью изучение и преподавание как социальных знаний с точки зрения научного социализма и коммунизма, так и наук, которые соприкасаются с указанными знаниями". Но академия существовала при ВЦИКе, и 43 из 52 ее действительных членов назначил именно ВЦИК. Состав был соответствующим: в рядах соцакадемиков оказались Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Бонч-Бруевич, Крупская, Коллонтай и другие ответственные товарищи. Попали в Соцакадемию и немногочисленные люди науки вроде историка Вячеслава Волгина, а также деятели международного социалистического движения вроде японского коммуниста Сэна Катаямы, чешского социал-демократа Карла Каутского и других. Хотя исследований в СОАН в ту пору практически не велось, был налажен процесс подготовки идеологически подкованных партийных функционеров — уже к началу 1919 года в СОАН обучались 2743 человека.
Качество научно-преподавательской деятельности академии, правда, оставляло желать лучшего. Даже Покровский признавал: "Это была работа, разумеется, не научно-исследовательского учреждения... а ученого общества именно эпохи военного коммунизма". Профессиональных ученых среди членов академии почти не было, да и вожди большевизма, и без того загруженные работой, читали лекции лишь эпизодически, а потому вести обучение было поначалу практически некому. Книг тоже не хватало. Покровский вспоминал: "Единственно чем мы располагали — это была национализированная библиотека старого народника Танеева, где недурно была подобрана литература по утопическому социализму, но не было полного комплекта Маркса и Энгельса". В результате академия сосредоточилась на собирании литературы. "Мы стремились к тому, чтобы создать могучий, международный социалистический центр. Этого не вышло, зато получилась великолепная, самая лучшая в России и одна из лучших в Европе социалистических библиотек",— вспоминал Покровский. Вскоре академия лишилась и учащихся, поскольку большая их часть в 1919 году была мобилизована на фронты гражданской войны. Однако начало альтернативной образовательной системе было положено.
 |
Зиновьев (сидит со шляпой в руках) и Свердлов (сидит с папкой в руках) отдали коммунистическому образованию не только много сил, но и свои имена: Комакадемия носила имя первого,... |
 |
...а Комуниверситет (на фото) второго |
В целом к началу 1920-х в стране сложилась достаточно логичная система коммунистического образования. В самом низу были партшколы (губернские, городские и т. п.), в которых лица с рабочее-крестьянским происхождением получали начальное представление о коммунистической идеологии, а также приобретали базовое образование. Выше стояли комуниверситеты для чиновников и институты красной профессуры для ученых-марксистов. Венчала систему Коммунистическая академия, как с 1924 года стала называться Соцакадемия, где в академиках состояли партийные вожди и близкие им деятели культуры и науки вроде Покровского и Горького. Теперь у советской власти было что противопоставить ученым старой формации, которые не считали, что марксистская идеология и научная истина являются одним и тем же.
"'Режет' при зачетах пролетарское студенчество"
 |
Для студентов Комуниверситета марксизм был не только духовной пищей, но и средством получить паек |
Те же, кто хотел быстрого карьерного роста, шли в комвузы. Чтобы сделать карьеру в коммунистической науке, было даже не обязательно становиться красным агитатором, ведь при Комакадемии и комуниверситетах открывались исследовательские институты самой разной направленности. Возможности для чистой науки здесь тоже существовали. Однако власть и не думала мириться с тем, что кто-то в стране, получая из ее рук профессорский паек, может не поддерживать ее действий.
О том, что отношения между старой профессурой и властью были далеко не идиллическими, может свидетельствовать секретный доклад ОГПУ от 15 февраля 1925 года, в котором отмечался рост оппозиционных настроений среди преподавателей вузов: "Наиболее активны из реакционной профессуры те профессора, которые чувствуют под ногами твердую почву своей научной популярности. Целый ряд из них позволяет себе открыто критиковать с кафедры отдельные мероприятия Советской власти... Характерным представителем антисоветской активной профессуры является, в частности, и пресловутый профессор ТСХА (Тимирязевская сельхозакадемия.— 'Власть') Дояренко... Крупное научное имя дает ему такую уверенность в своей безопасности, что он в настоящее время фактически проводит забастовку в академии на почве невыплаты содержания... Из других характерных проявлений антисоветских настроений профессуры следует отметить борьбу с пролетаризацией вузов; эта борьба иногда проявляется в том, что антисоветская профессура 'режет' при зачетах пролетарское студенчество и преподает таким образом, что малоподготовленное пролетарское студенчество с большим трудом усваивает научные дисциплины".
 |
Ведущий правовед Комакадемии Петр Стучка так убедительно доказывал право советской власти нарушать закон, что сам сумел избежать репрессий |
Тем временем в учреждениях коммунистической науки тоже не все было гладко. Комакадемия и комуниверситеты стали пристанищем для большого числа карьеристов, которые не столько двигали вперед науку, сколько занимались марксистской схоластикой. Так, в 1920-е годы советская юриспруденция обогатилась дискуссией двух сотрудников Комакадемии Петра Стучки и Евгения Пашуканиса, которые обвиняли друг друга во всех смертных грехах: умалении классового характера права, недооценки связи права и государства и т. п. Между тем и Стучка, и Пашуканис говорили, в сущности, об одном и том же, доказывая, что в пролетарском государстве законы должны быть не одинаковыми для всех и право должно варьироваться в зависимости от перипетий классовой борьбы. Были и куда более содержательные исследования. Так, в секции естествознания и точных наук Комакадемии велись достаточно серьезные изыскания в области биологии. Талантливый биолог Израиль Агол изучал воздействие рентгеновских лучей на генетику мух-дрозофил. Но научная одаренность не мешала Аголу обвинять своих оппонентов в "идеализме", "ламаркизме", "мистицизме" и прочих идеологических грехах, чреватых в советских условиях тяжелыми последствиями. Один из диспутов Агол в итоге проиграл, за что поплатился в 1937 году жизнью.
В ходе жестких идеологизированных дискуссий коммунистические ученые вырабатывали своеобразную культуру научных диспутов, в которых главную роль играли не серьезные аргументы, а цитаты из классиков и огульное шельмование оппонента, часто доходившее до прямых оскорблений. Такая научная культура вполне устраивала власть в том смысле, что красная профессура всегда была готова наброситься на любого идеологического противника, но вот полноценной заменой старых научных кадров она стать явно не могла. Поэтому с конца 1920-х большевики взяла курс на слияние научно-образовательных систем, чтобы получить в итоге дееспособную, но политически лояльную науку.
"Фетишизм перед буржуазными учеными"
 |
В 1920-е годы каждый рабфаковец знал, что, если его не примут в обычный университет, он может попытать счастье в коммунистическом вузе |
В 1928 году власть начала оказывать прямое давление на Академию наук с тем, чтобы в ее состав были включены Бухарин, Кржижановский, а также ряд деятелей коммунистической науки — философ Деборин, историк Лукин, искусствовед Фриче, все тот же Покровский и другие. Просьбу советского правительства о включении их в ряды академиков передал лично управляющий делами Совнаркома Николай Горбунов в ходе встречи с непременным секретарем АН Сергеем Ольденбургом. Но выборы, состоявшиеся в январе 1929 года, дали неожиданный результат: Деборин, Лукин и Фриче были отвергнуты, а Бухарин с Кржижановским прошли с минимальным количеством голосов. Разгорелся нешуточный скандал, и, хотя забаллотированные марксисты прошли при повторном голосовании, отношения между властью и академией были окончательно испорчены.
Первой в атаку на академию пошла Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия социалистическому строительству в СССР (ВАРНИТСО) — организация, созданная специально для борьбы со старой профессурой еще в 1928 году. В феврале 1929 года журнал ассоциации рассуждал о науке в категориях начавшейся коллективизации: "Пролетарская интеллигенция нашего Союза совместно с той частью нашей интеллигенции, которая с самого начала восприняла советскую власть, начинает вести борьбу с еще сильным правым крылом верхушечной интеллигенции за влияние над середняком. Благодаря воздействию всей левой части интеллигенции и улучшившимся экономическим условиям середняк отходит из-под влияния правых представителей научной и технической мысли. Однако укрепление позиций левой части интеллигенции вызывает активное настроение правой части ее".
 |
Глава Комакадемии Михаил Покровский разоблачил немало "буржуазных ученых", а сам был разоблачен только посмертно |
Для проведения чистки в рядах академии была создана особая комиссия, которая в октябре 1929 года обнаружила в академических архивах подлинные отречения императора Николая II и его брата Михаила. Было объявлено, что академики скрывали документы огромной государственной важности, начались аресты и суды. Вскоре, естественно, оказалось, что группа академиков готовила монархический переворот, сговаривалась с белогвардейцами, вынашивала планы германо-французской интервенции и т. п. Казалось, Академия наук навсегда утратила доверие партии и правительства, и лидерство в советской науке перешло в руки Комакадемии.
С 1930 года Комакадемия взяла курс на поглощение всей советской науки. В 1931 году система институтов красной профессуры была окончательно подчинена Комакадемии, после чего гуманитарные науки оказались практически под полным ее контролем. Существовавшие при Комакадемии естественнонаучные институты были в том же году реорганизованы в Ассоциацию естествознания, возглавил которую Эрнест (Арношт) Кольман, который взялся диктовать свои взгляды всем представителям точных и естественных наук страны. Чешский математик Кольман в свое время по заданию Коминтерна провел несколько лет в Германии на нелегальной работе, так что был скорее подпольщиком и шпионом, чем ученым. Он громил научных оппонентов, совершенно не стесняясь в средствах. Когда на его пути встал математик Николай Лузин, Кольман организовал в прессе настоящую травлю ученого. В статье "Вредительство в науке" Кольман обвинял Лузина в "воинствующем идеализме", "отрыве теории от практики" и т. п. В тот раз Лузин отделался легким испугом. И все же казалось, что дни старой академии и старых университетов сочтены. Однако вскоре случилось нечто прямо противоположное.
 |
После слияния Комакадемии с Академией наук Николаю Лузину тут же припомнили, что он — "один из стаи бесславной царской 'Московской математической школы', философией которой было черносотенство" |
Так из двух амбициозных научных лагерей власть создала один, абсолютно послушный и полностью зависимый от ее воли, причем новые правила игры академики почувствовали сразу же. В июле 1936 года Кольман возобновил свои нападки на Лузина. Академика обвинили в том, что он — "один из стаи бесславной царской 'Московской математической школы', философией которой было черносотенство и движущей идеей — киты российской реакции: православие и самодержавие", который к тому же ведет себя "со всем подобострастием, но и со всей наглостью лакея" и т. д. В августе был поставлен вопрос об исключении Лузина из академии, но в последнюю минуту расправу отменили, ограничившись "предупреждением". Теперь ученые знали, что никакое "крупное научное имя" не защитит их от высочайшего гнева, и со временем приспособились жить по-новому.
 |
Настоящим коньком Комакадемии была подготовка не ученых-теоретиков, а подкованных функционеров-практиков |
Зато судьба советской науки оказалась на долгие годы связанной с методами научного спора, выработанными в среде комученых, которые часто не столько вели дискуссию, сколько сочиняли политические доносы. При этом подобная практика не была достоянием одних лишь выходцев Коммунистической академии. Так, знаменитый академик Лысенко, равно как и его верный помощник и советник по вопросам идеологии Исай Презент, не имели к Комакадемии никакого отношения, однако действовали вполне в русле ее традиций. Прививка комакадемических методов еще долго давала о себе знать.
ПРИ СОДЕЙСТВИИ ИЗДАТЕЛЬСТВА ВАГРИУС КОММЕРСАНТЪ-ВЛАСТЬ ПРЕДСТАВЛЯЕТ СЕРИЮ ИСТОРИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ В РУБРИКЕ АРХИВ