Выставка
В Музее архитектуры имени Щусева открылась выставка "Дом Наркомфина". Она посвящена знаменитому дому-коммуне Моисея Гинзбурга на Новинском бульваре и представляет организацию, которая пытается его реконструировать. И с тем и с другим знакомился ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Выставка располагается в Аптекарском приказе Музея имени Щусева — романтическом сводчатом помещении XVII века. Вход организован через воспроизведенную в натуре жилую комнату Наркомфина — маленькое помещение, раскрашенное в разные цвета, зрительно его расширяющие. Пройдя через него, вы оказываетесь перед стендами с подлинной графикой Моисея Гинзбурга — проекты Дворца Советов, музыкального театра Немировича-Данченко, неизвестной виллы и отдельно, в своеобразном "красном уголке" — графика, посвященная самому дому Наркомфина, один подлинный рисунок, две "синьки" и фото с чертежей. Есть старые фотографии дома и мониторы, где крутят фильм о жизни в доме-коммуне Наркомфина в Ленинграде.
Московский дом Наркомфина Гинзбурга — культовое сооружение архитектуры конструктивизма. Он построен в 1928 году по заказу министра финансов Николая Милютина. Дом — самая известная реализация концепции коммунального быта, выдвинутой в 20-е годы в альтернативу буржуазному жилью. Работники Наркомата финансов должны были жить в жилячейках с минимальными бытовыми функциями: вместо кухни "кухонный элемент" и примыкающий к нему "ванный элемент" — душ, одна большая комната и примыкающий к ней в полвысоты "спальный элемент" — его как раз и воспроизвели на входе. С 70-х годов дом, построенный когда-то из камышита, начал зримо разрушаться, а профессиональное сообщество — архитекторы, искусствоведы, краеведы — волноваться по этому поводу. Сегодня количество публикаций с призывами спасти дом считается на сотни, и, как ни удивительно, они сыграли свою роль. Глава девелоперской компании МИАН Александр Сенаторов проникся идеей, сформировал благотворительный фонд дома Наркомфина, который начал выкупать квартиры у жителей дома и готовить его к реконструкции. Собственно, вчерашняя выставка до известной степени — презентация фонда.
Александр Сенаторов выдвинул, на мой взгляд, замечательную идею бутик-отеля. У нас их пока нет, в Европе бутик-отели делятся на два типа — те, которые создаются сегодняшними звездами архитектуры, и те, которые располагаются в старинных замках, палаццо, усадьбах. Здесь главным достоинством является то, что сама старость дома, экзотичность его планировки, функции, его специфическая "дряхлость" оказываются его главной ценностью, его конкурентным преимуществом. Все это весьма благородно, но не отменяет вопроса о том, что может быть содержанием выставки про дом, существующий в реальности и расположенный примерно в двух километрах от самой выставки. Разумеется, им мог бы быть проект реконструкции, проект самого бутик-отеля, но его нет. Идея сравнительно новая, пока она прорабатывается на уровне задания на проектирование, и до конкретных решений еще надо дожить. В доме Наркомфина две лестницы, а для бутик-отеля нужны лифты. Что делать с камышитовыми стенами? Как быть с технической инфраструктурой дома, с кухонным и ванным элементами, обеспечивая приемлемый уровень комфорта и одновременно — сохранение образа быта 20-х годов? Тут масса проблем, и я очень боюсь, что фонд спасения дома еще ждут пренеприятнейшие сюрпризы. Наши согласовательные органы вдруг становятся невероятно принципиальными, когда речь идет о частной инициативе по спасению наследия.
В Европе есть бутик-отели, но никто не делал эти отели в домах-коммунах. Одно дело быт французской аристократии в замках Луары, другое — революционных бухгалтеров Наркомата финансов 20-х годов. Это специфическая жизнь, и у нас о ней довольно неприятные представления. Одно дело бутик-отель, другое — общежитие. В общежитиях люди живут по многу человек в комнате, а питание, стирка, гигиена — все обобществлено, причем обслуживанием занимаются сами жильцы. В доме-коммуне у Гинзбурга комнаты были индивидуальными, но еда — в коллективной фабрике-кухне. В гостинице есть специальный персонал для бытового обслуживания. Тут масса вариантов, и многое зависит от способа функционирования. И, согласитесь, одно дело, когда ты 30-летний менеджер из министерства финансов, живущий среди таких же молодых, амбициозных людей в супермодном дизайнерском доме,— это означает, что через 30 лет ты переедешь в собственную виллу на Женевском озере. Другое дело, когда ты сорокапятилетний советский бухгалтер с семьей, живущий в общаге. Высока вероятность, что там же и умрешь, причем скоро.
Когда смотришь фильм про жизнь дома-коммуны Наркомфина в Ленинграде, то там это именно общага, причем с характерной дурью 20-х годов — там у жителей даже одежда общая, люди сдают в прачечную рубашки и костюмы, взамен получают новые, постиранные, но не свои. Но когда смотришь графику Гинзбурга, то там другое ощущение. В его ранних вещах есть характерный пролетарский аскетизм, но на границе 20-30-х что-то меняется. Вроде бы те же линии, тот же стиль, но вдруг какая-то деталь, какое-то дерево — и образ меняется. Из общаги 20-х ты мгновенно попадаешь в роскошные интерьеры сериала про Эркюля Пуаро, в изысканные, чуть излишне буржуазные помещения. Не знаю, для кого Гинзбург проектировал представленную на выставке виллу с бассейном и статуей перед ним — но выглядит она даже не как дача секретаря обкома, а как вилла магната из романов Фицджеральда.
Я бы сказал, что вот это изменение и есть содержание выставки. Дом-коммуна очищается там от осложнений коммунального быта и превращается в изысканный дизайн. Ты вдруг понимаешь, что и кухонный элемент — роскошь (человек может позволить себе питаться только в ресторанах), и приставной стол — роскошь, потому что его нарисовал великий архитектор, и при правильной постановке дела реплики этого стола могли бы стоить бешеных денег, как стоят сегодня реплики кресел Корбюзье и Миса ван дер Роэ.
Вообще, это довольно поразительное ощущение — наблюдать, как общага 20-х превращается в роскошь. Но ведь, в сущности, именно это нам и предстоит, когда из дома Наркомфина сделают бутик-отель. И потом. Замечено, как реагируют на дом Наркомфина иностранцы. Они как будто не видят коммунальности, а сразу начинают шумно восторгаться дизайном, смаковать пропорции и чистоту линий. В 2000 году швейцарский дизайнер Ханнес Ветгштайн устроил в доме Наркомфина презентацию своих работ — очень дорогих часов, светильников, мебели, и видно было, как он наслаждается домом, пока московская публика наслаждалась его далекими от идей аскетизма изделиями. Увидеть это было можно, а вот понять его как-то не получалось. А тут, на выставке, получается. Она предоставляет нам возможность взглянуть на наш дом Наркомфина европейскими глазами.