Дьявол видит правду

На прошлой неделе в российский прокат вышел фильм "Дьявол носит Prada", погружающий зрителя в захватывающий мир глянцевых журналов. Ознакомившись с этим произведением, обозреватель "Власти" Алексей Тарханов задумался о том, почему у большинства людей гламур вызывает отвращение. И еще о том, как они не правы.

       Вот мы и дождались триумфальной экранизации толстой, глупой и неуклюжей книги "Дьявол носит Prada" (о содержании фильма "Власть" писала в прошлом номере). Что сделало эту литературу бестселлером, что заставило тратить на нее способности актрисы Мерил Стрип? Такая низкая вроде бы тема из жизни легкомысленного гламура и голого чистогана. Оказывается, в современной жизни это очень серьезная вещь.
       В последнее время редакторов глянцевых изданий часто просят высказаться в защиту гламура — на телевидении или на литературных "круглых столах". Против них всегда выставляется группа умных, серьезных и знаменитых людей, которые к глянцу как к явлению относятся в лучшем случае снисходительно — мол, пусть будет эта гадость. Бедным редакторам приходится говорить о том, что глянец — это вид искусства, поминать Хельмута Ньютона и Ричарда Аведона и ссылаться на Пушкина: "Быть можно дельным человеком..." И даже Пушкин не помогает, потому что общество питает к гламуру животную неприязнь.
       Советский Союз жестко научил нас обходиться без вещей, без одежды, без мебели, без комнаты. "Допровская корзинка", с которой не расставался герой Ильфа и Петрова, чтобы в любой момент спокойно сесть в тюрьму, была по тем временам роскошнее, чем коллекция импрессионистов. Мы не привыкли к вещам, мы не научены потребительству. Для голодающего человеческая пища — яд. К ней надо долго привыкать.
       В отсутствие ценностей материальных (или, как сейчас говорят, "конкретных") культурные ценности приобретали совершенно гипертрофированное значение — как томик Мандельштама, купленный из-под полы у Лавки писателей, Феллини на закрытом показе или спектакль Любимова, который едва разрешили. "Библиотека всемирной литературы" стала мерилом успеха, о людях судили по их книжным полкам. Нынешние букинистические магазины кажутся складами ненужных вещей, спасенными в кораблекрушении,— мы отдавали за это месячные зарплаты, теперь они не стоят и пары носков. Инфляция. Книги, фильмы, спектакли, диски стали самым доступным товаром из всего окружающего нас и лишились всякой дополнительной дефицитной ценности.
       Люди, которые жалуются на девальвацию культуры, в значительной степени видят девальвацию в том, что эта культура — было бы желание — доступна всем. Такой культурой им даже не хочется пачкаться. Так в свое время Екатерина отвадила молодых людей от якобинских мод и ношения революционного платья — она одела по парижской моде квартальных надзирателей.
       При этом с книгами и с фильмами ничего не случилось, они все те же, разве что техническим качеством лучше. Припасть к духовным ценностям — нет ничего проще, надо лишь потратить время. И вот тут человек впадает в ступор, потому что у него, как правило, есть что-то одно: либо деньги, либо время. Потребление культуры, которому мы с восторгом предавались при социализме, требовало невероятных сладостных затрат часов и дней, и мы легко расставались с этим временем — а на что его, собственно, следовало тратить? Мы не знали, что это и было счастье.
       
       Гламур бьет нас по всем болевым точкам. Он рассказывает о вещах, только о вещах и еще о вещах, с ними связанных. Поэтому гламур обвиняют в бездуховности и вещизме. Который, кстати, существовал и при советской власти. Вещь была для нас чем-то совершенно особенным — то божественным, то дьявольским. Силы, затраченные на ее добывание, или ярость отказа от нее наделяли ее совершенно мистической энергией. Вещь становилась символом, а не просто вещью. Джинсы для стиляги были не штанами, а знаменем, хотя носил он их не над головой, а на заднице.
       Гламур обвиняют в том, что он пропагандирует какой-то невероятный, немыслимый для "простых людей" образ жизни, до которого не дотянуться. Неправда — до этого образа жизни как раз легко дотянуться, он открыт и понятен, это вам не духовные искания, цены развешены. Ко всему объявленному в гламурных журналах можно приблизиться, если себя не пожалеть. Но надо ясно понимать, что, если нам в свое время было слабо открыть ларек с чебуреками, нам не стать начальниками Чукотки.
       Гламур обвиняют в том, что нам подсовывают западные ценности не первой свежести. Тут встает во весь рост больной вопрос отношения к загранице. Мы безнадежно любили заграницу, потому что побывать там было почти невозможно, как в аду или в раю. Для этого нужны были такие подвиги или такие подлости, что Запад и Восток были от нас дальше космоса.
       Встреча с Западом произвела на чувствительные натуры неприятное впечатление. Выяснилось, что и там встречаются исключительно скверные люди, мало готовые бескорыстно нас любить. Заговорили о враждебности Запада и вообще о закате Европы. Как не быть закату, если она опять же оказалась доступна любой невоспитанной свинье. Какая радость в такой Европе? Она теперь продается в киоске, а не лежит в спецхране Ленинской библиотеки.
       Гламур обвиняют в том, что он раскинул повсюду свои цветные журналы, полнеющие от рекламы до того, что ими человека можно убить. Разве такими должны быть настоящие, напечатанные мелким слепым шрифтом толстые журналы — вроде дивного "Нового мира" или "Знамени"?! У них особая мифология, по ним сверяли жизнь с властителями дум, их переплетали и ставили на полку — и вдруг толстые журналы превратились в каталоги, подстрекающие к покупкам. Можно ли стерпеть такое?
       Отсюда родилось глухое подозрение, что настоящие западные гламурные журналы — это совсем не то, что нам подсовывают. В тех-то журналах писала Сьюзен Зонтаг, а ее эссе перекладывались фотографиями Ньютона и Аведона, а у нас все адаптировано к местному вкусу турецкого ширпотреба. Но и это не так. В мире, начавшем глянцеветь гораздо раньше нас, есть разные журналы, более художественные и совсем не художественные, но те, что существуют у нас на рынке, сродни своим аналогам. Тот же Vogue никогда и нигде не был арт-проектом. Это был, конечно, и не журнал о том, как сшить платье, но уж точно о том, как его выбрать — парад образцов для покупательского вдохновения, то есть мода.
       
       Глупо ждать, что западные издатели, перенося к нам свои проекты, озабочены исключительно просветительством. Нет, они хотят получить денег прежде всего. Но у них есть что предложить за эти деньги — традиция, умение и готовность вкладываться в производство. Ведь настоящие гламурные журналы не делаются за копейки на ворованных статьях. Нам трудно представить себе полгода работы журналиста над одной статьей или фотосессию, которая может обойтись в полмиллиона. Там это в порядке вещей.
       За это гламур берет с журналистов компенсацию. Гламурный журнал делается эффектно и ярко — почти как для малограмотных. Закон "Нет иллюстраций — нет и статьи" соблюдается неукоснительно. Правильно сконструированный гламурный журнал понятен без слов — он может быть набран иероглифами или вообще козюбрами, но верстка, фотографии, их последовательность уже рассказывают вам, о чем идет речь. Хотите почитать? Ради бога — почитайте, если вам делать нечего. Но поскольку роль фотографии гипертрофирована, а текст превращается в придаток к макету, представителей русской-советской школы журналистики, привыкших ценить исключительно свои слова и мнения, ждет ломка и сплошные обиды. Текст не так важен, как зрительный образ, и это трудно признать публицисту, как и трудно поверить, что есть пределы терпения читателя, и эти пределы все уменьшаются и уменьшаются. Гламур и вправду не "Новый мир", который можно было читать в течение года.
       Гламур, говорят нам, не постигает глубин и закрывает глаза на язвы общества. Не совсем так. Европейские, в меньшей степени американские журналы отдают немало места всяческой "социалке". Дело, однако же, в балансе и в пропорции, глянцевый журнал оптимистичен по балансу, по цветам, по образам. Покупая глянец, люди меньше всего хотят взвалить на себя груз мировых проблем. Если мне придет в голову подумать о судьбах родины, я куплю какое-нибудь издание ИД "Коммерсантъ", но не буду искать следы русской идеи в моделях с последнего парижского показа. В конце концов, от журнала "Здоровье" я не жду театральных рецензий.
       Гламур, говорят, стал официальной идеологией — едва ли. Он неидеологичен. Он не за правительство, но он и не против. Он поддерживает в обществе status quo, его задача — быть приятным для всех, а не только для мазохистов. Он учит туповатым вещам — выбрать авто, захомутать мужчину, достичь оргазма. Но я не уверен, что, не достигая оргазма, мы выполняем свой гражданский долг перед русской культурой.