Террор со слезами на глазах

Завтра в прокат выходит политический триллер "Мюнхен" (Munich), который может принести Стивену Спилбергу четвертый "Оскар". Выдвинутая на пять наград американской киноакадемии картина рассказывает, как в начале 1970-х "Моссад" ответил на палестинский террор израильским террором. Но более существенной представляется не вечная ближневосточная проблема, кто первый начал — арабы или евреи, а вопрос, есть ли у Стивена Спилберга, находящегося последнее время, по мнению обозревателя Ъ, в творческой коме, шансы очнуться. ЛИДИЯ МАСЛОВА считает, что надежда умирает последней.

       Обратившись к болезненной ближневосточной проблематике, дополнительно актуализировавшейся после 11 сентября, Стивен Спилберг, видимо, старался заинтересовать хотя бы самого себя, понимая, что угодить полностью все равно никому из участников израильско-палестинского конфликта не сможет. Решая, чью сторону принять, Спилберг выступил не как биологический еврей, а как типичный американец, уверенный, что может смело вмешиваться в отношения всех остальных народов на правах миротворца. Выразив благое намерение, что "Мюнхен" станет "молитвой о мире" между Палестиной и Израилем, режиссер только подлил масла в огонь неизбывной взаимной неприязни. Евреи-фундаменталисты обиделись, что палестинцам вообще позволено открывать рот на экране, и были удивлены, что Спилберг проявил себя не таким другом Израиля, каким они его считали после "Списка Шиндлера" (Schindler's List). С другой стороны, единственный из оставшихся в живых палестинских участников мюнхенского инцидента — Мохаммед Дауд выразил недовольство, что создатели фильма с ним не посоветовались. Сделать это было бы затруднительно, поскольку Дауд по сей день находится в розыске, однако он велел передать через Reuters, что, если бы его спросили, он бы резанул правду-матку — как моссадовцы отомстили не тем, кто действительно был виновен, а просто убили нескольких попавшихся под руку политических активистов, связанных с Организацией освобождения Палестины.
       Похоже, свидетельства очевидцев не слишком принципиальны для Спилберга, чей фильм опирается на книгу "Месть" (Vengeance) канадского журналиста Джорджа Джонаса. Поскольку публицистика требует не фактов как таковых, а умения ловко рассовывать их по полочкам, то на фактуру публицистический "Мюнхен" не слишком щедр. Вначале конспективно показан эпизод в мюнхенской Олимпийской деревне, где застигнутые врасплох израильские спортсмены в трусах и майках отчаянно пытаются отбиваться столовыми ножами от боевиков террористической группы "Черный сентябрь", пришедшей брать их в заложники. Кровь брызжет на стены, у телеэкранов рыдают 11 будущих израильских вдов.
       Первое смутное беспокойство возникает, когда на экране появляется беременная женщина — жена героя Эрика Баны. Если в первых сценах у Спилберга возникает беременная, это такой же верный знак, как сакраментальное чеховское ружье, висящее на стене: герою вскоре предстоит расстаться с супругой, и если он увидит своего новорожденного ребенка, то не скоро, что весь фильм будет его печалить. Однако премьер-министр Голда Меир (Линн Коэн) говорит: "Надо", и герой Баны, ее бывший любимый охранник Авнер Кауфман, отвечает: "Есть". В компании четырех моссадовских специалистов разного профиля он отправляется в европейское турне возмездия в поисках 11 палестинцев, имеющих отношение к мюнхенской резне.
       Виновных или случайных людей находит и убивает команда Авнера, из фильма совершенно непонятно, поскольку режиссера больше всего занимает максимально сентиментальный показ убийств как таковых. Ничего нового в этой отрасли Спилберг не предлагает — известно, например, что убийство особенно трогает, когда попутно страдают ни в чем не повинные пищевые продукты: мороженая курица выпадает из авоськи, живая рыба хлопает жабрами на снегу, апельсины раскатываются по брусчатке, шоколадка тает в слабеющей руке. В "Мюнхене" кровь пожилого палестинского филолога, застигнутого врасплох в римском парадном, смешивается с молоком из разбитой бутылки и растекается душераздирающей лужей. По идее, должна еще бездомная кошечка подойти полакать возле бесчувственного тела, но кошечка пригодится через несколько эпизодов, когда израильтяне грохнут безоружную молоденькую киллершу, замочившую одного из их команды. Авнер избегает гибели только благодаря своей несусветной супружеской верности — вместо того чтобы принять приглашение красотки в гостиничном баре, он отправится в свой номер звонить жене и сюсюкать с дочуркой.
       С арабской стороны тоже имеются свои дочурки — одна такая кудрявая играет на пианино, пока прокравшийся в дом под дружеской личиной подрывник (Мэтью Кассовиц) снимает мерку с телефонного аппарата, чтобы потом заложить в него взрывчатку. Первая реакция бомбиста на девочку — умиленная улыбка, которая постепенно замерзает на его лице, и становится ясно, что именно малютка снимет трубку с заминированного аппарата. Но тут уж авторы прикинули, что кровь палестинских младенцев чересчур качнет часу весов в антиизраильскую сторону, поэтому, услышав детский голос в трубке, моссадовцы в последний момент успевают отменить взрыв. Сюжет с девочкой не создает никакого саспенса, потому что эти спилберговские прихваты уже слишком знакомы и действуют только на людей с рефлекторным слезоотделением.
       Увлекшись детишками и котятками, Стивен Спилберг, к сожалению, упускает из виду то, что могло быть самым интересным в "Мюнхене". Это, конечно, не политическая диалектика, мешающая четко разделить добро и зло, а индивидуальная трагедия героя, который попался в ловушку и сам превратился из охотника в жертву, не сумев просчитать все последствия своего выбора, хотя начальство предупредило его без обиняков: если проколешься, никто тебе не поможет, ты сам теперь в некотором роде террорист. Эта тема присутствует как бы на полях повествования, и только в конце режиссер вдруг спохватывается и решает показать терзания Авнера удивительно неуклюжей и какой-то даже бестактной нарезкой, где супружеский секс смонтирован параллельно с кадрами расстрела израильских олимпийцев палестинскими террористами. На кульминацию оргазмических содроганий накладывается самая длинная и громкая автоматная очередь, при этом рот героя кривится в страдальческой гримасе, как будто пули пронзают его самого, и приходится воспринять это как намек, что мудрее было бы оставаться с женой под одеялом, чем лезть на передний край борьбы с терроризмом, который все равно непобедим.