Исаак Моисеевич Рабинович (1911–1977) родился в городе Краслава Витебской губернии (сейчас в Латвии). До войны жил в Риге, учился и преподавал математику в Латвийском университете. Эвакуировался из Риги 27 июня 1941 года вместе с женой Дорой Борисовной в село Уни Кировской области. Там же в ноябре 1941 года родился его сын Владимир. Всего в начале войны в советский тыл было эвакуировано 53 тыс. жителей Латвии.
Фото: НПЦ «Холокост»
Фото: НПЦ "Холокост"
Фото: НПЦ «Холокост»
В сентябре 1941 года Исаак Рабинович добровольцем вступил в формировавшуюся 201-ю Латышскую стрелковую дивизию. 12 сентября полки дивизии приняли присягу и получили боевые знамена. До декабря бойцы проходили обучение в Гороховецких военных лагерях под Горьким (ныне Нижний Новгород). Очевидцы рассказывали, что в лагерях было плохое снабжение и тяжелые условия проживания. В начале декабря 201-я латышская дивизия была направлена под Наро-Фоминск, участвовала в освобождении Боровска, а в феврале 1942 года дивизия была переброшена к озеру Ильмень.
Исаак Рабинович первоначально был направлен в топо-вычислительный взвод 220-го артиллерийского полка. Участвовал в боях под Москвой и Старой Руссой зимой 1941–1942 годов. В марте 1942 года был ранен. Позднее служил рентгенотехником в передвижных госпиталях Северо-Западного, Степного фронта и 2-го Украинского фронтов. Осенью 1944 года был назначен «главным рентгенотехником фронта» в звании «старший техник-лейтенант». Участвовал в освобождении Румынии, Буковины, Венгрии, Чехословакии. После войны преподавал математику и астрономию в Латвийском государственном университете. Был выдающимся популяризатором в Латвии математических, астрономических знаний, историком этих наук. Копии писем и фотографии передал НПЦ «Холокост» сын Владимир Рабинович.
Письма Исаака Рабиновича жене
Фото: НПЦ "Холокост"
Фото: НПЦ "Холокост"
4 сентября 1941 года
Дорогой Дорик!
Ежечасно думаю о тебе. Нам говорили, что о вас будет заботиться наше правительство. Я совсем уже освоился. Работы очень много — вычислительного характера. Таким образом, иду по стопам Монжа, Попселе, Саул Карно, которые все были артиллеристами. Мне передали, что Вульф тоже тут вместе с Наумом и Гришей. Я их еще не видал, так как еще не вполне обмундирован. Я очень счастлив тем, что моя математическая подготовка не осталась не использованной. Будь здорова и стойка, дорогая женушка. Привет всем. Твой муж Исаак.
16 сентября 1941 года
Моя дорогая женушка!
Наконец получил от тебя письмо и был некоторое время очень счастлив, так как, читая письмо, воображал, что говорю с тобой. Сегодня у меня были Наум и Гриша. Признаться, они довольно плачевно выглядят, особенно Гриша. Вульфа и Леню я еще не видел. Вчера Лена Шур мне впрыснула вакцину, и я весь день дрожал. Если не считать этого, то я от холода совсем не страдаю, так как мы хорошо экипированы. Не может быть и речи о помощи мне с твоей стороны, а как раз наоборот. Возможно, я получу деньги за вторую половину июля, тогда я тебе их перешлю, однако об этом я уже писал. Вы, девочки, начните продавать наши вещи и питайтесь по мере возможности. Вам так важно сохранить силы и здоровье.
Нам обещают, что все родные красноармейцев, эвакуированные из ЛССР, будут собраны в одно место и наше правительство, т. е. правительство СССР, о них позаботится. Я верю этому обещанию. Поведение унийцев меня не удивляет. Товарищи, побывавшие в других областях, рассказывают еще более удивительные вещи о сердечности и заботливости местных. Да, мой дорогой друг, нам нужно быть крепкими и стойкими.
А теперь немножко юмора. Несколько дней тому назад я в первый раз в жизни сел на лошадь! И еще неоседланную! Можешь себе представить, как это выглядело. Думаю, что Дон-Кихот — воплощение статного вида в сравнении со мной. Однако, как это ни странно, ехал я хорошо, мне даже понравилось. Вообще, дорогая Дорочка, я куда лучший вояка, чем тебе кажется, выносливости у меня тоже больше, чем ты думаешь. Уверяю тебя, что это не бравада и не просто хвастовство, а объективный факт. Дорик, если бы только тебе жилось хоть чуть сносно, то я бы уж не тужил.
Со мной служит еще «Абрашка» Блох и Твер (учитель гимнастики) Чирулин. Последний очень просил, чтобы я тебе сообщил о нем. Зачем ему это нужно — не знаю. О том, что здесь Виктор Михайлович и что у нас с ним приблизительно одинаковые функции, я уже писал. Он мне и сообщил о гибели Володи. Кроме упомянутых, есть еще порядочное количество знакомых, так что чувствуем себя, скорее, как в каком-либо лагере около Риги, чем на таком расстоянии от нашего милого города. Мы все так скучаем по Риге, что готовы на все, чтобы только поскорее вернуть ее назад в Союз. Будь здорова. Моя дорогая женушка, будь стойка. Передай сердечный привет сестричкам, родителям, Циле и Гейманам.
Твой муж Исаак
Фото: НПЦ "Холокост"
Фото: НПЦ "Холокост"
24 сентября 1941 года
Моя дорогая женушка!
Вчера получил твое второе письмо, а сегодня и третье, то, в котором открытка Брони. Оно уже меня совсем успокоило (относительно, конечно). Я, безусловно, напишу Броне. Напрасно, ты, мой кот, так беспокоишься обо мне и даже хочешь прислать денег. Совсем напротив, я надеюсь тебе посылать, нам как говорят, что мне будет положено жалование, что-то около 100–120 рублей. Так как на мои нужды мне абсолютно достаточно 20 рублей, то я тебе остальное пришлю.
Что касается холодов, то я, поверишь, привыкаю. Я даже научился уже чертить на поле на ветру. Знаешь, у Джека Лондона есть эпопея «Смок Белью» из жизни золотоискателей. Там один изнеженный редактор постепенно превращается в закаленного золотоискателя и, по выражению их, ест «медвежье мясо». Так вот, я тоже ем медвежье мясо. Куда больше забот мне причиняет вопрос о тепле для тебя, для бэби. Я все еще не могу решить вопрос о моем пальто. С одной стороны, оно может мне тут пригодиться, однако я могу обойтись и без него. Как ты думаешь? Вот перчатки мне действительно были бы полезны.
Я уже писал, что встретил Гришу и Наума. Леню и Вульфа не пришлось еще повидать. Других знакомых — пропасть. Абраша Блох переведен в то же подразделение, что и я. Ты ошибаешься, если думаешь, что я писарь. Я отделения командир, а по званию, вероятно, буду произведен в сержанта, однако это еще не определено.
Дорогой мой Дорик! Я никогда не поверил бы, что ты можешь вырасти в такую колоссальную «вещь» для меня. Ты теперь для меня воплощение всего лучшего в моей жизни. Поэтому очень прошу тебя. Храни себя, будь стойкой и упорной в преодолении всех трудностей. Мы все должны быть теперь упорными и стойкими, а наши дети — те должны отлиться из стали.
Будь здорова, моя дорогая женушка. Передай сердечный привет сестричкам. Я должен закончить, так как почти не вижу, что пишу. Твой любящий муж Исаак.
P.S. Ты можешь посылать мне письма без марки. Поинтересуйся, как это делается.
1 октября 1941 года
Моя дорогая женушка!
Вот уже больше месяца как на расстоянии. Текущий месяц сопряжен для нас с очень большими трудностями, но и с исключительно большой радостью. Ты, конечно, догадываешься, что я подразумеваю нашего ребенка. Если будет девочка, то назови ее простым гармоничным именем, чтобы подходило к отчеству. Если мальчик, то мне бы хотелось в честь Владимира Осиповича и Володи.
Дорик, мой дорогой, соберись с силами и преодолей все трудности. Сохрани себя и ребенка для меня, если мне суждено вернуться; а если не вернусь, то для памяти обо мне. Мне теперь тоже приходится сталкиваться с большими трудностями — чисто физическими. Я иногда даже удивляюсь и горжусь собою. И чем больше трудностей... (конец письма не сохранился.— «Ъ»)
Фото: НПЦ "Холокост"
Фото: НПЦ "Холокост"
3 октября 1941 года
Моя дорогая женушка!
Вчера из твоего письма понял, что ты еще не получила мои письма (не открытые), посланные без марки со штемпелем. Однако ты, думаю, их еще получишь. Боюсь, что последнее письмо, в котором я сообщаю о перемене адреса, могло внушить тебе необоснованное беспокойство. Спешу тебя успокоить, что в нашем положении не произошло никаких перемен и никакие перемены в ближайшем будущем не предвидятся. В мое подразделение прибыл твой бывший начальник — Аронсон — из «Бэконэкспорта». Он тебя не знает, но ты его, вероятно, знаешь. Жизнь течет очень однообразно, но быстро. Забываешь счет дням и неделям. Психология меняется. Картинки быта начинают смахивать на эпизоды из эпопеи Гашека. Центральным интересом является вопрос о еде. И не потому что недостаточен паек, а потому что прожорливость растет в неслыханных размерах. Все свободное время уходит на размышление. Что бы такого вкусненького состроить и собрать. Я сегодня затребовал свидетельство о пребывании в рядах РККА, чтобы переслать тебе. Я теперь даже во сне думаю о тебе и о бэби. Как мы назовем, если будет девочка. У Блоха родился второй сын, а он еще не знает, как его зовут. Дориге, не терпишь ли ты от холода? Продай мой костюм и питайся теперь особенно хорошо. Не жалей для себя ничего. Попробуй заказать у колхозников, чтобы они собрали для тебя плоды лесного шиповника. В лесах около Уни я видел много. Ешь эти плоды с медом. Они содержат С-витамины. Они тебе очень нужны.
Пока закончу. Дорик, моя дорогая, заботься о себе, этим ты помогаешь мне преодолеть все трудности. Будь здорова. Передай привет всем нашим и сестричкам. Твой муж Исаак.
9 октября 1941 года
Моя дорогая женушка!
По-видимому, серия моих писем со штемпелем без марки еще до тебя не дошла. Меня согревает забота твоя обо мне, однако ты мне ничего не покупай. Вот перчатки и носки. Пожалуй, пригодятся, высылаю тебе свидетельство, что я в рядах РККА. Может быть, тебе это свидетельство поможет. Обещали выплатить жалование за июнь месяц, тогда тебе перешлю. Сам я скоро начну получать жалование 100 рублей в месяц как сержант. Я полагаю половину тебе переслать.
Дорик мой, береги себя. У меня впечатление, что мы еще долго не увидимся. Мне очень хочется много, много о чем тебе рассказать. Однако обязательство соблюдать военную тайну заставляет меня воздерживаться от описания своего образа жизни. Во всяком случае, будь спокойна — я сыт, одет, живу в тепле и чувствую себя бодрым.
Только по вечерам, когда парнишки поют и вытаскивают фотографии (и я вытаскиваю), становится грустно. Но ничего, мой Дорик, у меня какое-то убеждение, что мы еще будем счастливы, что у нас будет чудный бэби. Вся надежда на тебя, на твою стойкость.
Будь здорова, мой Дорик. Пиши мне.
Твой муж Исаак.
Фото: НПЦ "Холокост"
Фото: НПЦ "Холокост"
1 ноября 1941 года
Моя дорогая женушка!
Я знаю, что ты переживаешь теперь самые трудные и тяжелые дни всей своей жизни. Представь себе мое отчаяние, когда я физически ощущаю свое бессилие помочь тебе. Я теперь совсем не свой, только и думаю о тебе, о нашем бэби. Теперь, когда моя, так и твоя жизнь скатились на уровень примитива, я постоянно вспоминаю, как ты осчастливила мою жизнь. Интересно, что согревают меня не те дни, когда мы жили в довольстве, а как раз последние недели. Когда ты варила мне скудную похлебку и согревала заботою. Как мало я сумел дать тебе счастья. Оградить тебя от суровой судьбы. Я теперь вспоминаю, что предпринял далеко не все шаги, которые могли бы быть предприняты, чтобы облегчить твою судьбу. Но что же делать. Теперь поздно горевать; надо нам во что бы то ни стало выдержать. Моя дорогая, ты — вся моя надежда, все мое обещание будущей жизни. А если я не вернусь, то ты все, что от меня останется.
О своей жизни мало могу писать. Если помнишь героя Гашека Балоуна — друга Швейка, то мы немного напоминаем этого Балоуна. Встретил Гарри Катонсона. Он говорит, что Вульф не переведен в запасный батальон. По его словам, Вульф в последнее время сильно хандрит. Жена Катонсона живет в Халтурине.
Дорик мой, как я бы хотел увидеть нашего бэби. Я задыхаюсь от нежности к нему и к тебе. Я еще не получил от тебя ни одного письма по адресу полевой почты. Должен кончать. Темно. Целую крепко, крепко. Твой муж. Исаак.
7 ноября 1941 года
Моя дорогая женушка!
Сегодня в годовщину Октября, могу, наконец, написать тебе подробное письмо. Ежечасная мысль моя, что ты уже не так одинока, что у нас уже есть бэби. Но я продолжаю волноваться относительно того, как это произошло, все ли благополучно и как вы просуществуете. Как я был бы счастлив при других обстоятельствах! Какой заботой постарался окружить тебя. Но теперь это все мечты. Как зовут бэби? И кто он, этот неизвестный гражданин? Я получил одновременно твое письмо и открытое, в котором ты сообщаешь о получении денег. Напрасно собираешься выслать мою меховую шапку. Нам выдали шапки, ватные фуфайки, перчатки, все, что надо. Вот перчатки, носки — это было бы полезно получить. Напрасно думаешь, что я тебя как бы забывать стал. Наоборот, мой Дорик, но лучше о другом.
Встретил Вульфа. Он не переведен в резервный батальон. Он очень неважно выглядит — страдает желудком. Вообще, вопросы желудка выдвигаются теперь у нас на первый план. Сегодня по случаю праздника нас очень хорошо накормили — у всех поэтому весьма благодушное настроение. Обычно нас кормят вполне достаточно, но это вероятно уж такая военная привычка — как бы что пожевать. Все житейские запросы все более и более становятся примитивными. Условия, в которых мы когда-то жили, кажутся каким-то воспоминанием далекого детства.
Только две эмоции остались: желание вернуться к тебе и желание разделаться с проклятым фашизмом, повинным во всех этих бедствиях. Начиная письмо, был уверен, что пишу тебе действительно обстоятельное письмо, однако вижу, что ничего не выходит. Ты уж меня прости. Когда я пишу тебе, я так остро ощущаю разлуку, что полностью путаются у меня все мысли. Хочется оторваться от действительности и быть с тобою. Одни надежды — нашим страданиям должен прийти скоро конец. По всем признакам можно судить, что мы имеем теперь дело с последними потугами взбесившихся бандитов, что они будут разгромлены в самом ближайшем времени.
Будь здорова, моя Дорочка. Поправляйся. Пиши мне о нашем бэби.
Целую крепко, крепко. Твой любимый муж Исаак.
Фото: НПЦ "Холокост"
Фото: НПЦ "Холокост"
15 ноября 1941 года
Моя любимая женушка!
Теперь ночь, и все мои однокашники спят, а я случайно проснулся и не могу больше заснуть, не могу подавить волнения за тебя. Решил тут же написать тебе письмо, может быть, это меня успокоит. Удивительно устроена человеческая психика — как граната замедленного действия. Все время я старался гнать от себя мысли, так как они ведь беспокойны. Но вот эта психическая граната взорвалась, я полностью во власти воспоминаний и опасений.
Как ты мне дорога, Дорик! Я иногда думаю, как мы снова встретимся. Будешь ли ты меня любить? Признаешь ли своим «старым» мужем? Я, вероятно, очень изменился, огрубел. Сужу по многим признакам о том, как изменилось все мышление, вкусы, привычки.
Так, например, вкус к еде. Поверишь, я совсем перестал разбираться в том, что вкусно и что невкусно. Я, например, совсем не понимаю, для чего надо чистить печеную картошку, и ем ее целиком с кожурой и даже углями. Я ведь никогда не умел есть рыбу с головой, а вчера съел рыбу с головой, костями. Плавниками. И это не потому что голоден, а так потому что изменились вкусовые ощущения. В организме произошли какие-то неведомые изменения. Ты помнишь, как я был чувствителен к простуде, а теперь — нипочем. Недавно мы были в бане. Как-то вышло, что мне пришлось... (окончание письма не сохранилось.— «Ъ»)
19 ноября 1941 года
Моя дорогая женушка!
Я действительно тебе давно не писал. Но это не моя вина. Не имел возможности. Сегодня у нас выходной день, и я использую первую возможность. Последнее письмо, которое я от тебя получил, это то, в котором ты пишешь о Вульфе. Для меня это новость и совершенно непонятная. Ты, вероятно, уже получила письмо, в котором я писал о нашей встрече. Вульф совершенно здоров. Ты в претензии на меня, что я так лаконичен в письмах и пишу так непонятно. Первое вызвано общеармейскими правилами. Второе объясняется, возможно, рассеянностью. Дело в том, что я так часто мысленно с тобою беседую, что забываю, что тебе известно и что неизвестно. Я переслал тебе деньги 300 рублей по адресу Лии. Я еще не получил подтверждения о получении. Эти деньги — часть жалования за вторую половину июня (за курсы). Я получил 450 рублей и 150 оставил себе. Кроме того, я получаю 100 рублей в месяц жалования как сержант и отделенный командир. Таким образом, я могу тебе посылать, Дорик, я ни в чем не нуждаюсь. Нам выдали великолепные теплые вещи. Тебе ничего не надо мне присылать.
Следи, Дорик, за своим здоровьем. Я думаю, что посланные деньги дадут тебе возможность некоторое время продержаться с бэби. Ах, Дорик, как я был бы счастлив, если бы мог теперь взглянуть на тебя и на бэби, когда он будет, как мы его назовем? Может быть, Жанна? Сообщи мне, как ты его назовешь. Мужайся, Дорик. Я всегда мысленно с тобой. О своей жизни я не имею права распространяться по понятным причинам, так как всякие сведения об армии, которые проникают в тыл, могут быть перехвачены врагом. Единственное, моя Дорик, я могу рассказать о своем самом ближайшем окружении.
Во-первых, мне по должности полагается лошадь. Эта лошадь, собственно говоря, не лошадь, а кобыла и очень молодая — совсем барышня. Зовут ее поэтично — Тейка. Она небольшого роста, черная, резвого нрава. Несет она идеально — как в лодочке катаешься, но норов как уж у барышни. Впрочем, недавно произошел конфуз — у нас случился аборт. Тейка вообще болезненная и часто прихварывает.
В том же дивизионе, где я, служит Вевер — Роза его знает. Он, кажется, ее начальник из Задвинского района. Просил кланяться «Розе». Просит написать ему, что случилось с его другими сослуживцами. Его адрес — такой же, как мой. Наших я совсем не вижу и не знаю, где они. У нас очень строгие правила об оставлении района распоряжения, и я не рискую своевольно отлучаться. Почему ты ничего не пишешь о сестричках, маме, папе, Циле и Сенечке? Как они поживают? Дорик, уже совсем темно, и я должен закончить.
Будь здорова, моя любимая женушка. Мужественно подари мне бэби. Не беспокойся обо мне. Моей жизни не грозит пока никакая опасность. Перенеси мужественно все невзгоды. Я уверен, что перелом в военных действиях не за горами.
Твой муж Исаак.
Великое сражение великой войны
В спецпроекте к 80-летию битвы за Москву, подготовленном при поддержке Государственного музея обороны Москвы и Научно-просветительного центра «Холокост», «Ъ» показывает сражение через письма восьми солдат, защищавших столицу