Несмотря на «внешнюю» и неэкономическую природу коронавирусного кризиса, он неизбежно приведет и уже приводит к изменениям структуры российской экономики. О вариантах тонкой настройки антикризисных мер для обеспечения не только устойчивости, но и дальнейшего развития страны в колонке для “Ъ” рассуждает ректор Российской академии народного хозяйства и госслужбы (РАНХиГС) Владимир Мау.
Ректор РАНХиГС Владимир Мау
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ / купить фото
Ректор РАНХиГС Владимир Мау
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ / купить фото
События 2020 года имеют в основе своей неэкономическую природу: экономический кризис налицо, но он не является ни циклическим, ни финансовым, ни структурным. Кризис стал результатом действия фактора, экзогенного для социально-экономической жизни — природного (или биологического) катаклизма. Такое уже бывало в истории, когда социально-экономические процессы существенно и даже радикально трансформировались под воздействием внешних обстоятельств, причем не только природных, но и военно-политических. Впрочем, и в этих обстоятельствах роль социально-экономических процессов никогда не была пассивной, лишь реагирующей на внешние вызовы.
Внешние шоки становятся триггером и катализатором тех изменений, которые ранее накапливались в социально-экономической системе, в том числе и благодаря технологическим инновациям. Обеспечение баланса между антикризисными мерами и достижением средне- и долгосрочных целей развития страны является одной из самых сложных проблем экономической политики в условиях кризиса.
Наследие кризиса 2008–2009 годов
Многие структурные проблемы, остро заявившие о себе в 2008–2009 годах, так и остались неразрешенными: тогда начался глобальный структурный кризис, который был нейтрализован эффективной антикризисной политикой. К проблемам и вызовам, которые отчетливо обозначились в ходе Великой рецессии, но так и не нашли решения, относятся прежде всего устойчиво низкие темпы роста (secular stagnation), неэффективность денежного регулирования, беспрецедентно высокий государственный долг и бюджетные дефициты в ряде ведущих стран, кризис глобальной торговли и растущее неравенство (с углубляющимся разрывом между доходами от собственности и доходами от труда). К этому перечню следует добавить климатические вызовы, которые все более явно влияют и на экономическую повестку, и на политическую.
Игнорировать наследие глобального структурного кризиса 2008–2009 годов нельзя.
Он остался незавершенным: благодаря скоординированной антикризисной политике ведущих стран удалось избежать худшего сценария по параметрам спада и занятости, однако от структурных реформ «откупились» массированными финансовыми вливаниями. За сохранение социально-политической стабильности заплатили отказом от «созидательного разрушения», беспрецедентным наращиванием государственного долга и балансов центральных банков, нетрадиционной макроэкономикой (предельно низкими или отрицательными процентными ставками), а также устойчиво низкими темпами экономического роста. Это означает, что, несмотря на экзогенный характер нынешнего шока, проблема структурных реформ остается на повестке — и должна будет учитываться уже на этапе восстановительного роста. Оказываемая государством помощь не должна торпедировать структурную модернизацию: это особенно важно для современной России.
Выбор между V и L
Экономический кризис, который мы наблюдаем сегодня, сопоставим по глубине с Великой депрессией 1930-х годов, о чем говорил Владимир Путин на Давосском форуме в январе 2021 года.
Однако острота кризиса определяется не только спадом экономики, но и продолжительностью этого спада — речь идет о риске перехода рецессии в депрессию.
Краткосрочное сжатие экономики неприятно, но не катастрофично. Депрессия же ведет к деградации инфраструктуры — как производственной, так и социальной. Непродолжительный, пусть и достаточно глубокий экономический спад, как правило, сменяется энергичным отскоком, причем в этих условиях реализуется восстановительная модель роста, не требующая сколько-нибудь значительных инвестиций. Такая модель на графиках может выглядеть как латинская буква V, хотя и более драматичная W также может оказаться реалистичной. Альтернативный сценарий длительной депрессии на графике имеет форму буквы L.
Оптимистический сценарий V вызывал в начале 2020 года серьезные сомнения у экспертов, однако исключать его было бы неправильно. В его пользу говорило и то, что кризис 2020 года не носит структурный характер, то есть для его преодоления должен быть в первую очередь устранен «внешний фактор» (вирус), а не осуществлены назревшие экономические реформы. Тем самым сам выбор между V и L связан прежде всего со способностью устранить источник спада — как усилиями научно-медицинского сообщества, так и адекватными мерами со стороны государственной власти.
Сочетание краткосрочных (антикризисных) и долгосрочных мер является непростой задачей с точки зрения ее реализации: первые призваны купировать социальную боль и политические риски, что часто противоречит стратегическим задачам. Тем не менее, несмотря на исходно неэкономический характер шока 2020 года, экономическая политика государства не может ограничиваться текущими мерами противодействия кризису.
Коронакризис внес свои особенности в повестку структурных реформ: так, сегодня в центре структурной повестки всех стран — и развитых, и развивающихся — находятся вопросы модернизации здравоохранения.
Экономическая, социальная и политическая роль здравоохранения резко возросла, что будет в течение длительного времени влиять на политические дискуссии и бюджетные приоритеты.
Еще одним структурным следствием пандемии стал мощный импульс в развитии цифровизации. Как это не раз случалось в истории, на протяжении предшествующих примерно двух десятилетий накапливались изменения, которые затем, под воздействием внешнего фактора (в прошлом это могла быть война, сейчас — пандемия) приводят к качественному скачку. За один 2020 год внедрение цифровых технологий резко ускорилось, и это становится важнейшим фактором и драйвером структурной модернизации.
Отказ от созидательного разрушения и нездоровая модель роста
«Созидательное разрушение» — красивый термин, достаточно точно описывающий роль экономических кризисов и суть модернизационных задач. Однако в реальной жизни он создает сложности, которые не всегда оказываются под силу политической системе: экономическая и технологическая целесообразность преодоления старых форм не транслируется прямым путем в целесообразность политическую. Это было отчетливо видно в 2008–2010 годах, это было заметно и в 2019 году. Было непонятно, каким образом могут сформироваться новые институты — власти разных стран в основном как бы «выкупали» возможность сохранения старых (платили за их неэффективность). Новые технологии быстро развивались и даже внедрялись — но при сохранении старых форм и старых институциональных решений. Это не создавало устойчивой конструкции.
Все это формировало очень нездоровую модель роста — и нездоровую теорию роста. Рост оставался устойчивым на протяжении практически всего десятилетия, хотя достигалось это методами бюджетной «накачки» и сверхмягкой денежной политики. Такая модель роста выглядела довольно экзотической. От ее обсуждения пытались уходить при помощи новых слов — «новая реальность», «вековая стагнация» (secular stagnation). Или при помощи «современной денежной теории», утверждающей, что государственный долг можно наращивать и монетизировать практически бесконечно — лишь бы это происходило в национальной валюте. Впрочем, такая ситуация только усиливала сомнения в устойчивости (и долгосрочности) подобной модели.
В итоге мировой государственный долг за 2020 год вырос примерно на $9 трлн и достиг порядка 103% мирового ВВП, что является историческим скачком более чем на 10 п. п.
ВВП всего за один год (IMF 2021). Причем в развитых экономиках государственный долг за 2020 год увеличится на 20 п. п.— со 104,2% ВВП до 124,1% ВВП (Villegas et al. 2021).
Наращивание госдолга сопряжено с серьезными рисками в будущем, причем относится это и к развитым странам. Платой за поддержание приемлемых темпов сегодняшнего роста (или за торможение спада) может стать торможение будущего роста. Хотя надо признать, что в политическом процессе сегодняшние тяготы и риски гораздо важнее (и опаснее) проблем и рисков будущего, с которыми придется иметь дело уже следующим поколениям.
В связи с этим необходимо обеспечивать не только рост экономики, но и качество роста. Финансовые вливания должны сопровождаться институциональными и структурными реформами, причем реформы эти следует проводить по возможности в условиях относительной экономической стабильности: как заметила в 2017 году возглавлявшая МВФ Кристин Лагард, «крышу надо чинить тогда, когда светит солнце». Кроме того, бюджетные вливания не могут быть безграничными.
Необходимо всегда помнить, что по долгам рано или поздно придется платить.
Возглавившая МВФ в 2019 году Кристалина Георгиева напоминает политикам: «Расходуя деньги, сохраняйте чеки» — ''Spend but keep the receipts''. Об этом же в 2020 году говорила главный экономист Всемирного банка Кармен Рейнхарт, причем прямо проводя аналогию с экономикой военного времени: «Если идет война, то прежде всего надо сконцентрироваться на том, как победить, и только во вторую очередь о том, как выплачивать долги. Об этом говорит опыт обеих мировых войн. Полагаю, что эта аналогия здесь вполне уместна. Должно делать то, что обеспечит победу».
Долговая нагрузка и задачи модернизации
Долговая нагрузка существенно ограничит возможности правительств решать задачи модернизации в тех секторах, которые требуют активной роли государства, например развитие инфраструктуры и человеческого капитала. Для смягчения долгового кризиса возможна монетизация госдолга, но она приведет к ускорению инфляции. Наконец, выход из долговой ловушки возможен через повышение налогов, однако этот путь тоже ведет к торможению: накопленные во время нынешнего кризиса огромные долги вряд ли будут быстро погашены.
Даже после повышения налогов на богатых значительную долю этих долгов придется переложить на плечи будущих поколений.
Формирование долгосрочной и устойчивой задолженности в конечном счете заводит государства в ловушку, когда они должны или резко ограничить свою роль в структурной модернизации, или допустить инфляционный скачок. Оба варианта имеют негативные последствия для долгосрочного экономического роста.
Мы лишь обозначили часть долгосрочных вызовов, которые поставила пандемия перед экономистами и политиками. Более обстоятельные выводы можно будет сделать по завершении пандемии и, соответственно, вызванного ей экономического кризиса. На сегодняшний день большинство проблем, поставленных глобальным структурным кризисом 2008–2009 годов, остаются неразрешенными. А это значит, что к ним придется возвращаться вновь и вновь — пока они не будут решены.