В наступившем году исполняется 30 лет новой России. Ее появлению предшествовала драматическая попытка захвата власти в СССР, названная «путчем ГКЧП». Об этом событии — глава из готовящейся к выходу книги журналиста Виктора Лошака «Наивные годы». Она посвящена главной газете перестройки «Московские новости» и ее редактору Егору Яковлеву.
Фото: Сергей Подлеснов, Коммерсантъ / купить фото
Фото: Сергей Подлеснов, Коммерсантъ / купить фото
Августовские события 1991 года, которые изменили судьбу страны и повлияли на будущее каждого, кто жил тогда еще в СССР, с расстояния прошедших лет выглядят не только значительными, но и долгими. На самом деле все произошло за 73 часа, если отмерять время путча от момента отключения Горбачеву связи приблизительно в 16:30 18 августа до второй половины дня 21 августа, когда связь, а с нею и власть вернулась в Форос, где Горбачевы отдыхали. Позже Раиса Максимовна отметила в своем дневнике иронию ситуации: отдых начался с обеда в военном аэропорту Бельбек, куда прибыл самолет Горбачева. На обеде с главным тостом выступил командующий Черноморским флотом. Он заверил, что Вооруженные Силы всегда готовы защитить своего главнокомандующего и «в любой час, любую минуту выполнить все его приказы». Как раз корабли флота вместе с пограничниками и блокировали дачу президента все время путча со стороны моря.
Анатолий Черняев в мемуарах вспоминает, что ровно за год до путча 19 августа 1990 года Горбачевы собрали на ужин в Крыму своих соратников, отдыхавших неподалеку. Были Назарбаев, Нишанов, Язов, Примаков, Медведев, Ниязов, Фролов…Почти все с женами. Атмосфера была чудесная — дружеская и веселая. На веранде у моря вспоминали какие-то личные истории.
Самую трогательную и романтическую рассказала жена Язова: как она его увидела, запомнила, а потом разыскала в дальнем гарнизоне и добилась, чтобы они наконец поженились…»
А через год,— комментирует Черняев,— в Форосе я увидел старого маршала жалким, ничтожным, проклинающим себя за то, что «пошел на такое дело».
Биографы Горбачева пишут, что едва ли не главной рабочей задачей на отдых, которую президент СССР себе поставил, было написание статьи в ответ на обвинения в том, что перестройка привела к катастрофе, а сам Михаил Сергеевич продался «американскому империализму».
Не нужно было тонко чувствовать политический момент, чтобы уже в начале 1991-го понимать: в какой-то форме страну ждет реванш за все годы отступления со своих позиций военных, спецслужб, а главное — партийного аппарата. Стоило подготовительному комитету подписать проект союзного договора, а Григорию Явлинскому заинтересовать своей программой президентов стран, только-только вылупившихся из СССР; стоило России отдать голоса Ельцину, а «семерке» приветствовать Горбачева; стоило внутри КПСС заявить о себе блоку социал-демократов…
Тут же страна получила, как писали «Московские новости», «штормовое предупреждение»: премьер Павлов затребовал себе почти президентские полномочия, и его безоговорочно поддержала тройка силовиков Пуго—Крючков—Язов.
Университетский товарищ президента Анатолий Лукьянов тоже склонился к этой позиции. В сложном равновесии одни не могли выиграть «уже», другие — «еще». У девяти собиравшихся в Ново-Огареве лидеров бывших союзных республик было народное доверие, но Павлов контролировал финансы, а армия с КГБ и МВД — всю мощь страны. Антипрезидентская блокировка Верховного Совета, военных и премьера была вызвана еще и тем, что при очевидном дальнейшем развитии событий перспективы Павлова, Лукьянова так же, как и силовиков, были неочевидны. И они пошли на то, чего многие боялись и вместе с тем в той или иной форме предсказывали.
…19 августа в 6 утра мне позвонил мой друг Олег Сташкевич, режиссер и литературный секретарь Миши Жванецкого.
— Не спишь? — вежливо спросил он меня. Сам-то он, я понимаю, еще не ложился. Пока я спросонья думал, как бы пожестче ему ответить, он все изложил: — Включи телевизор: переворот, ГКЧП, полный п…
По телевизору в очередной раз излагали заявление комитета по чрезвычайному положению, после него пошло «Лебединное озеро». Я набрал Егора Яковлева. Он выслушал молча, задумался.
— Нас, наверное, арестуют,— сонным голосом сказал Яковлев,— но нужно успеть вот что: поезжай прямо сейчас в редакцию и все деньги из сейфа (в моем сейфе хранились несколько тысяч долларов, вырученных за продажу текстов и фотографий «МН». Более цивилизованной формы рассчета, чем наличные, тогда просто не существовало.— ВЛ) отдай Кузякиной (секретарь Егора.— ВЛ). Люди останутся без работы, хватит первое время на зарплату.
Уже через час пачка долларов мелькнула и исчезла в районе декольте перепуганной верной Лены, а я сел в кабинете и тупо наблюдал, как на противоположной от нас стороне Пушкинской площади танк пристраивается к бордюру у здания «Известий».
Одним из первых указов ГКЧП закрыло все газеты, оставив право выходить лишь «Правде», «Советской России», «Труду» и «Красной звезде». Буквально через два-три часа главные редакторы всех закрытых изданий собрались в кабинете у Егора. Помню, что все время по телефону звонил Виталий Игнатенко, тогда главный редактор наших соседей — журнала «Новое время», резко улучшившегося с его приходом. Игнатенко пытался вылететь в Москву из Сочи, но добрался он до Пушкинской площади лишь к вечеру.
Сомнений в том, что нужно сопротивляться, не было ни у кого. Весь вопрос был в том, что предпринять без нашего главного оружия — газет и журналов?
Тогда решили делать подпольное издание, одно на всех. Уже придумали, что писать туда будут из каждой закрытой редакции, что печатать будет наш собкорр Грант Гукасов в Таллине, а верстать номера взялся Володя Яковлев у себя в «Коммерсанте».
Однако названия будущему детищу придумать никак не могли. Идея «Общая газета» пришла Виталию Третьякову.
Выпустить удалось, кажется, три номера. Помню, что в один из них я написал отчет о знаменитой пресс-конференции ГКЧП в пресс-центре МИДа на Зубовском. Забавно, что для страны героиней этой конференции стала журналистка «Независимой» Таня Малкина, задавшая Янаеву и компании крайне неприятный вопрос. Но для тех, кто на конференцию собрался, героем был Александр Евгеньевич Бовин. Дело в том, что пресс-конференция долго не начиналась. Наконец, за длинным столом появились первые двое — Тизяков и Стародубцев. Тизякова, директора закрытого предприятия ВПК, никто из нас не знал, зато Василий Стародубцев, популярный в газетах и на телеэкране председатель колхоза, к тому же и Герой Соцтруда, был известен многим.
И вот в неприятной тишине и волнении вальяжно сидевший в первых рядах Бовин обратился к Стародубцеву: «Ну, а ты-то здесь что делаешь?» Все расслабились, засмеялись. Стародубцев что-то стал мямлить. Тон и конференции, и будущим материалам с нее был задан. Собственно, на этой встрече «трясущихся рук» с журналистами стало окончательно понятно, что ГКЧП провалилось, командуют им ничтожества, сказать им стране и миру нечего.
Генпрокурор России Валентин Степанков позже рассказал мне, что как раз Стародубцев, находясь под арестом, и выбрал линию защиты, может быть, подсказанную ему Бовиным: попал в ГКЧП случайно, не был в курсе планов заговорщиков.
Зачинщики переворота пытались опираться на людей, которые не были уверены в правильности происходящего. В первом после августовских событий номере наш ленинградский корреспондент Андрей Чернов записал рассказ Анатолия Собчака, как предотвратили переворот в северной столице. Собчак, прилетев из Москвы, отправился прямо в штаб округа, где командующий генерал Самсонов проводил совещание с местными силовиками (КГБ, МВД, внутренние и пограничные войска) и первым секретарем обкома партии Гидасповым. Накануне командующий округом заявил по местному ТВ о введении чрезвычайного положения.
Собчак влетел и обрушился на Самсонова: «Вы прекрасно знаете, что я разработчик закона о чрезвычайном положении и есть только четыре ситуации, когда оно может быть введено на территории: эпидемия, эпизоотия, землетрясение и массовые беспорядки».
Генерал не нашел ничего лучшего, чем ответить, что вводят ЧП на всякий случай… Возможно, слово «эпизоотия», а скорее всего напор Собчака сыграли свою роль — никакого режима ГКЧП в Ленинграде не было. Танковую колону, шедшую в город, командующий округом завернул на пригородный военный аэродром, где она все три дня и простояла.
…Хорошо, «Общую газету» мы договорились выпускать, но что это за работа — две-три заметки в день для большой редакции, где все рвутся в бой? Решили, будем печатать листовки, размножать их на ксероксе и раздавать, а лучше расклеивать, где это возможно. «Я,— вспоминает Андрей Колесников,— записался в отряд защитников Белого дома "Живое кольцо", и каждые несколько часов диктовал для листовок, что там происходит».
Пушкинская площадь была известным демократическим адресом, и к середине дня 19-го августа мы обнаружили здесь довольно много людей. Никто никого не разгонял, не мешал общаться… Пачки наших листовок мы не могли донести и за 20 шагов, где начинался подземный переход — все разбирали прямо у дверей «Московских новостей».
И тут пришла потрясающая идея. Мне рассказали, что группа наших ребят — двое связистов, электрик, кажется, кладовщик — это одна рок-группа, и в нашем подвале они хранят свою аппаратуру. Август, мы распахнули окна и выставили в них два концертных усилителя. На стуле рядом с ними пристроился с микрофоном Саша Кабаков — радиостанция Пушкинской площади заработала: «Здесь Александр Кабаков! Слушайте "Московские новости"! Хунта не пройдет!»
Все, кто возвращался в редакцию из города, приходили сюда, чтобы рассказать об увиденном и пережитом. «Я помню,— вспоминал тогда редактор экономического отдела Володя Гуревич,— с каким волнением я читал перед толпой на площади свою колонку. Люди одобрительно хлопали».
«Вернулся в редакцию,— добавляет Колесников,— а там такое воодушевление! Потом ехали в машине по Москве и раздавали всем свежий номер ''Общей газеты''. Счастливое время». Саша Федоров добавил к картине этих дней, что в самой редакции «новостей» окончательно поверили в победу, когда Михаил Шевелев приволок осколок от только что снесенного памятника Дзержинскому.
С точки зрения организации ГКЧП не было столь бездарно, как об этом принято писать. Все планы имелись, все команды были получены…103-я воздушно-десантная дивизия должна была захватить Белый дом, а группа «Альфа» его зачистить, специально подготовленный КГБ самолет с бортовым номером 762612 должен был вывезти арестованного Ельцина, заместитель начальника девятого управления КГБ генерал Вячеслав Генералов должен был уже 19-го эвакуировать «ядерный чемоданчик» и прикрепленных к нему офицеров в Москву, чтобы передать этот важнейший атрибут власти Янаеву…
Но все не сложилось не из-за слабости ГКЧП, а из-за силы противостоявших ему людей и еще потому, что, несмотря на все трудности, никто не хотел возвращения прошлого.
Вот чего точно не учли Крючков, Болдин, Бакланов, Шенин и компания, так это того, что страна расставалась со своими страхами. «Страх испытывать можно. Бояться не надо!» — написал в своей знаменитой миниатюре, опубликованной «новостями», Михаил Жванецкий (МН №6, 1991 г.).
А задал тему Саша Кабаков, его эссе «Почему я не боюсь» (МН №4, 1991 г.) появилось за полгода до путча: «Сначала я думал, что это касается только меня, но оказалось — ошибся. Вот уже несколько знакомых подтвердили: страха нет. Все есть: жалость и омерзение, сострадание и жажда возмездия, надежда и отчаяние, обида на обманувшего и на собственное — в который раз! — легковерие…А страха нет. Плохо. Горько. Стыдно. Но не страшно. А уж, казалось бы, кому сейчас и бояться, как не нам, ''засветившимся''. Как говорили еще на заре покойной перестройки: ''Товарищ, верь зайдет она, звезда невероятной гласности, и комитет госбезопасности запомнит наши имена''. Звезда уже, похоже, действительно заходит, имена, думаю, в компьютере. И все равно не боюсь — и все… Свобода выводит из организма страх, как говорят, красное вино выводит стронций… Нам дали свободу, как хотят дать землю,— в аренду, а теперь арендаторов пытаются вернуть в крепостные. Но свобода отличается от имущества. Она проникает в существо того, кто пользуется ею даже временно. И вернуть ее мы не можем, даже если бы захотели. Не мы ею владеем — она нами. В конце концов, что они нам могут сделать? Ну, убьют. Но мы уже стали свободными. Этого они не отнимут».
Возможно, последующие 30 лет российской истории показали, что автор переоценивал необратимость вызванных свободой изменений в российских гражданах. Но первые недели после путча были временем эйфории, она, как увеличительное стекло, делала итоги демократических изменений выпуклей и масштабнее.
Казалось, большая часть живущих в огромной стране — это новые люди, оставившие в прошлом зависть, двуличие, цинизм и неверие…
Замечательный писатель Георгий Владимов констатировал в первом после путча номере «МН», собранном из лучших публикаций в листовках и «Общей газете»: самая большая ошибка путчистов — народ, для которого шесть лет перестройки и гласности не прошли даром. «Оказалось, никакое насилие не способно создать нового человека, как это удается за такой короткий срок с помощью свободы. Этот новый человек не остался равнодушным и не поддался страху. Он не укрылся дома на кухне, он вышел на площади и улицы, он упирается безоружными руками в танковую броню, и танки этого не выдерживают и отступают» (МН №34,1991 г.).
Главный редактор «Общей газеты» Егор Яковлев
Фото: Владимир Додонов, Коммерсантъ
Главный редактор «Общей газеты» Егор Яковлев
Фото: Владимир Додонов, Коммерсантъ
Яковлев и Карпинский написали для этого номера передовую статью «Мы и они», попытавшись отделить предателей от тех, кого они предали. Цитировали Галича: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку». Называли Анатолия Лукьянова, генпрокурора Николая Трубина, руководившего телевидением Леонида Кравченко…» Крючков выслушает свой приговор, а криминальная структура госбезопасности, которая сама давно стала государственно опасной останется?» — спрашивали авторы. Совпадением было, что через день после выхода этого номера я брал интервью у только-только въехавшего в кабинет председателя КГБ СССР Вадима Бакатина. Он, улыбаясь, показал на стену за своей спиной: Крючков свергал президента СССР, но продолжал сидеть под его портретом.
И до конца жизни, как говорят, сетовал: «Самая большая ошибка КГБ за всю нашу историю — это то, что мы проглядели Горбачева».
На Лубянку Вадим Викторович перебрался вместе со своим помощником Вячеславом Никоновым. На обратном пути от Бакатина Никонов затащил меня к себе в кабинет. Мне показалось, что в первый день его работы помощником председателя КГБ СССР его больше всего развлекала возможность позвонить, и через три минуты официантка, робко постучав, вкатывала в кабинет тележку с чаем в подстаканниках и вазочкой с сушками и печеньем. Помню, попивая тогда чай, мы гадали, в каком же интересно официантка звании?..
В двух последних подписанных Егором Яковлевым номерах «новости» рассказали читателям много неизвестных подробностей путча и первых дней после него. Подробности были драматическими и не очень.
Оказывается, по сведениям генерала КГБ Олега Калугина в Комитете был составлен список первых 60-ти на арест. Горбачев добавил к этому, что существовали планы на уничтожение 10 самых важных деятелей перестройки.
Наш репортер Саша Федоров написал о старшем лейтенанте Игоре Скородумове, сотруднике 8-го управления Генштаба, по собственной инициативе не выполнившем приказ уничтожить всю переписку между ГКЧП и Министерством обороны. Скородумову с благодарностью позвонил Верховный главнокомандующий.
В первый день путча в Москве единственной жертвой насилия был Жириновский, которому дали по морде в районе Манежной. Никаких других сторонников хунты сюда просто не пропустили. Но нужно сказать, что и Владимир Вольфович не особенно расстроился, а приветствовал людей с балкона гостиницы. «Вон!» — кричали они ему снизу.
Очевидец рассказал нам, как тягостную тишину в столовой ЦК КПСС 23 августа, где каждый уткнулся в свою тарелку и мрачно ел, неожиданно прервала буфетчица: «Хана вам! Дом опечатывают!» Стало еще тише. И только один мрачный голос спросил: «Чего радуешься? Нас кормила, теперь американцев кормить будешь…»
От нас многие узнали подробности арестов членов ГКЧП. О том, например, что, когда все были арестованы, оставалась проблема лишь с министром внутренних дел Пуго. Все знали Пуго как человека волевого и решительного. Его долго не могли отыскать. Не нашли в министерстве. Обзвонили людей, связанных с ним деловыми или дружескими отношениями. Никто ничего не знал. С семи до девяти утра все телефоны правительственной связи молчали.
Неожиданно председатель российского КГБ дозвонился ему по обычному городскому домой.
Пуго снял трубку и после длинной паузы сказал: «Ну, давайте, приезжайте, поговорим». Три машины выехали к нему на улицу Рылеева. Поднялись на нужный этаж, начали звонить, никто не открывает. Наконец, дверь очень медленно отворил пожилой человек. «У вас несчастье?» — догадался старший из входящих. «Да…» Пуго лежал на кровати в комнате. Он выстрелил себе в рот. Рядом в ужасном, но не критическом состоянии вся в крови лежала его жена. Говорят, на полу валялись три гильзы. Стало понятно, что предстоит выяснить, кто в кого стрелял…
Путч оставил историкам вопрос для рубрики «если бы…». События, как все были уверены, могли бы повернуться иначе и уж точно пойти не с такой катастрофической скоростью для Горбачева и Союза Советских Социалистических Республик, если бы Михаил Сергеевич, вернувшись в Москву, поехал с аэродрома не домой, а к Белому дому, туда, где его ждали тысячи собравшихся. Возможно, это был последний раз, когда в глазах страны он мог предстать героем.
Политик Александр Руцкой (в центре)
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Политик Александр Руцкой (в центре)
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Руцкой с Силаевым поехали с аэродрома на правительственных машинах в Верховный Совет России, а все думали, что это едет Горбачев. Все было забаррикадировано, но для этой машины расчистили проезд, сбежались корреспонденты… Все ждали президента СССР… Почему-то стояли толпы со спартаковскими флагами. Но Горбачев поехал домой. Ответ, почему он так поступил, можно было найти в нашем же репортаже из Внуково: «Горбачев сошел с трапа и выглядел он неважно, но действительно ужасно, абсолютно ужасно выглядела Раиса Максимовна. Он просто не хотел в такой ситуации бросить любимую жену». Я приехал из Фороса в другую страну,— напишет Горбачев позже («Жизнь и реформы», кн. 2, стр. 575),— и сам уже не тот, кем был, другой человек».
Президент СССР Михаил Горбачев
Фото: Павел Кассин, Коммерсантъ
Президент СССР Михаил Горбачев
Фото: Павел Кассин, Коммерсантъ
Что ж, это был момент, когда толпа окончательно разлюбила Горбачева. К тому же, 22 августа он провел крайне неудачную пресс-конференцию в ТАССе, от него ждали откровений и новых идей, а он был неточен и размыт в ответах, порой отвечал просто не о том, что спрашивали. Хамский прием президента СССР в Верховном Совете России через несколько дней после путча вполне это иллюстрировал. Мы лишь могли написать о том, что унижать спасенного президента невеликодушно, даже если он сам немедленно после спасения не поклонился народу, хотя и следовало бы. Что ж, он не сообразил, но мы-то должны были сообразить, что перебивать его, кричать, задавать издевательские вопросы недостойно российских депутатов.
Это уже не демократия, а просто плохое воспитание.
Яковлев после путча в редакцию забегал ненадолго. Шли кадровые перестановки, формировались какие-то важные документы… Новые назначения прошли скомкано и спорно: 22 августа Михаил Сергеевич, собрав соратников в знаменитой Ореховой комнате Кремля, объявил, что новым председателем КГБ становится начальник Первого главного управления Леонид Шебаршин, министром обороны — начальник Генштаба Михаил Моисеев, министром иностранных дел остается Александр Бессмертных, а уже на следующий день под давлением фактов об участии либо сочувствии ГКЧП все назначенные были сняты, и министром обороны стал маршал Евгений Шапошников, председателем КГБ — член Совета Безопасности Вадим Бакатин, а министром иностранных дел — Борис Панкин, который, будучи послом в Чехословакии, наиболее однозначно в дипкорпусе выступил против путчистов.
Журналисты, а позже историки, заметили, как много соратников Горбачева и непримиримых борцов с ГКЧП появилось к концу дня 21 августа.
Еще 20 августа ТАСС цитировал лидера Азербайджана Аяза Муталибова, который утверждал, что отстранение Горбачева стало «естественным следствием политики, которая привела к хаосу в Советском Союзе в последние несколько лет» и «мы приветствуем развитие событий в СССР», а уже на следующий день после путча он прославлял смелость Ельцина, спасшего страну. Все дни путча молчала Украина, а 23-го, осмелев, объявила о независимости республики и назначению по этому поводу референдума. Не возражал против ГКЧП и Звиад Гамсахурдия в Грузии, но стоило путч подавить, как он потребовал от мирового сообщества признать грузинскую независимость. Выжидавшие президиумы Верховных Советов Бурятии, Чувашии, Чечено-Ингушетии после 21-го осудили ГКЧП («История современной России» стр. 396).
Фотогалерея
Баррикады августовского путча
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов
Фото: Валентин Кузьмин и Александр Чумичев / ТАСС
Фото: Коммерсантъ / Юрий Феклистов / Фотоархив журнала «Огонёк»
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов
Фото: Владимир Машатин / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов
Фото: Владимир Мусаэльян и Александр Чумичев / ТАСС
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов / купить фото
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов
Фото: Коммерсантъ / Сергей Подлеснов
Фото: Андрей Соловьев / ТАСС
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов / купить фото
Фото: Андрей Соловьев / ТАСС
Фото: Коммерсантъ / Сергей Подлеснов
Фото: Коммерсантъ / Юрий Феклистов / Фотоархив журнала «Огонёк»
Фото: Коммерсантъ / Юрий Феклистов / Фотоархив журнала «Огонёк»
Фото: Коммерсантъ / Сергей Семенов
Фото: Александр Чумичев / ТАСС
Фото: Коммерсантъ / Юрий Феклистов / Фотоархив журнала «Огонёк»
Фото: Геннадий Хамельянин / ТАСС / Геннадий Хамельянин
Фото: Коммерсантъ / Юрий Феклистов / Фотоархив журнала «Огонёк»
В первые недели после путча, особенно на фоне последнего самораспустившегося съезда народных депутатов СССР, было очевидное ощущение, что Советский Союз окончательно надорвался. С 21 августа по 24 сентября о своей независимости объявили страны Прибалтики, Украина, Белоруссия, Молдавия, Азербайджан, Узбекистан, Киргизия, Армения, Таджикистан… Роспуск КПСС казался в той ситуации уже каким-то побочным продуктом случившегося.
Главный редактор газеты «Московские новости» Лен Вячеславович Карпинский
Фото: Борис Кауфман / РИА Новости
Главный редактор газеты «Московские новости» Лен Вячеславович Карпинский
Фото: Борис Кауфман / РИА Новости
…Я занимался в эти дни номерами газеты, в то время как Карпинский разворачивал публицистические полотна, одно важнее другого. Он написал о том, что «перестройка кончилась, и начинается новостройка», которой нужны новые люди. На его взгляд, предстояла большая дебольшевизация. Сын одного из идеологов раннего большевизма доказывал, что большевик — это социальный тип, «свою личную несостоятельность он компенсирует внешним костылем власти. Отсюда его всепожирающее, беспредельное властолюбие. Большевизм — способ существования никчемностей. Кто был "ничем", стремится стать всем, без всяких на то личных оснований». Показали это на собственном примере главари путча.
Меняли всех, кто дискредетировал себя во время попытки переворота. Еще до того, как Егор объявил об уходе, мы уже знали, что он меняет Кравченко на Центральном телевидении и вроде бы предлагает стать во главе «Московских новостей» Павлу Гусеву из «МК», однако тот предложение не принял. Всех этот кадровый ход удивил, озадачил и даже расстроил. Позже Паша подтвердил мне: да, предлагал, но он не согласился: слишком чужой был коллектив и так много души и сил уже вложено во взлет «комсомольца».
В эти дни начала сентября 1991-го Юра Рост с удивительным провидением прокомментировал уход Егора: «Почему он ушел из газеты внезапно, не предупредив своих товарищей? Впрочем, тут и не нужны выяснения. Я понимаю. Он ушел из "новостей" как уходят от женщины — делая вид, что не насовсем, что она не заметит и оставляя дверь открытой… Кажется, что это будет не так больно. А все наоборот. Он ушел из газеты и потому, что сам, покидая всех, боялся быть покинутым… Он оставил ее. И в этом слове есть два смысла. Покинуть и сохранить для себя. Кажется, он имел в виду не одно из этих значений, а оба… "Московские новости" были его любовью, телевидение — брак, где даже в лучшем случае на любовь рассчитывать нельзя, разве что на взаимное понимание. Но боюсь, что и понимания там не будет, и останется Егору жить воспоминаниями о прежней любви».
Как же он оказался прав!
Назначение Карпинского все приняли с облегчением. Мы с ним проводили Яковлева совместно написанной колонкой, в которой подсчитали, что Егор подписал в свет 281 номер «Московских новостей». Какие колоссальные изменения пережила страна между первым и последним его номером! Задумавшись о Яковлеве, мы не могли в который раз не удивиться: «Как внутри тоталитарного чудовища появляется Егор Яковлев? Вопрос из разряда пока неразрешимых, вроде того, как из неорганического мира возникает живая жизнь. Из тех же тоталитарных мертвых молекул собирается нечто совершенно противоположное — и начинает двигаться, дергаться, разрывая, ломая окружающий монолит».