В Госдуму поступило два законопроекта, которые могут изменить Семейный кодекс РФ и практику изъятия детей из семьи. Президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская изучила оба законопроекта и рассказала спецкору “Ъ” Ольге Алленовой, почему такие законы принимать нельзя.
Президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ / купить фото
Президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ / купить фото
«В большинстве случаев оценить эту угрозу смерти никто из участников процедуры не сможет»
— В Госдуму подано два законопроекта, которые касаются Семейного кодекса, детей-сирот, отобрания детей из семьи. Один написан депутатами Крашенинниковым и Клишасом, другой — депутатом Мизулиной. Как вы их оцениваете?
— Оба законопроекта поступили в Госдуму с разницей в пару дней. Первым свой проект подали в Госдуму Крашенинников и Клишас — в нем, по сути, всего лишь три пункта, сам документ на двух страничках. Они предлагают отбирать детей из семьи только по судебному решению. Опека должна подать в суд иск против родителей, суд в течение 24 часов должен рассмотреть это дело в присутствии родителей, психолога или педагога ребенка, если тот может высказать в суде свое мнение. И в результате такого процесса суд принимает решение об удовлетворении иска опеки или отказе. Предусматривается единственный вариант, когда опека может отобрать ребенка сразу же без суда,— если ребенку угрожает прямая опасность и опека может прогнозировать наступление смерти ребенка в течение ближайших нескольких часов. Но понятно, что в большинстве случаев ни один человек, даже медик, не сможет спрогнозировать смерть через несколько часов.
— То есть опека не сможет оценить реальную угрозу?
— В этом законопроекте я не вижу никакого механизма, на основании которого опека может сделать вывод, что ребенку в ближайшие часы угрожает смерть в семье. Да и в целом такой механизм невозможно себе представить даже чисто умозрительно. Какие должны быть критерии для такого вывода? Кто вообще может спрогнозировать такое? Как опека должна потом доказывать в суде, что она отобрала ребенка обоснованно?
— Если бьют ребенка, и это слышат соседи, а полиция и опека, войдя в семью, видят избитого ребенка в тяжелом состоянии…
— Да, в таком случае теоретически опека может решить, что избиение может закончиться смертью ребенка. Но как они могут это решать сами, да еще и определить, что смерть может произойти через несколько часов? Как это должна сделать опека и полиция непонятно, и, если опека «на глазок» определила угрозу неверно, ей влетит. Боюсь, не каждый специалист в такой ситуации захочет вообще в это лезть.
А сколько случаев, когда насилие над ребенком не так очевидно со стороны — и, если оставить ребенка в ситуации такого насилия дома еще на 24 часа, пока решение об отобрании примет суд, ребенок может погибнуть.
— Получается, что опека не сможет забрать ребенка никак, кроме как по суду.
— Да, и в общем выходит странная история. В законопроекте оставили возможность изъять ребенка из семьи немедленно только в случае угрозы смерти в течение ближайших часов, но в большинстве случаев оценить эту угрозу смерти никто из участников процедуры не сможет. И все отобрания будут происходить по суду. А если ребенок находится в реальной ситуации риска и опасности — мы все равно оставим его на 24 часа в семье, и это может плохо кончиться. С другой стороны, если мы действительно можем оставить ребенка в семье на 24 часа, значит, нет опасности для него в этой семье, и зачем тогда вообще его оттуда забирать? Вот это главные мои вопросы к этому проекту.
Ну и еще один аспект — в этом законопроекте сохраняется норма, по которой при отобрании ребенка из семьи опека обязана в семидневный срок подготовить документы в суд о лишении родительских прав или ограничении в них. Эта норма и сегодня действует в законодательстве.
Она приводит к тому, что опека часто не решается отбирать детей по 77-й статье ровно потому, что ей потом надо за неделю подготовить документы в суд.
С точки зрения бюрократии это очень сложно — специалистам опеки за семь дней нужно собрать серьезные аргументы для того, чтобы суд лишил прав или ограничил в них людей, которых они в первый раз увидели, когда вошли в их дом. Это должны быть серьезные доказательства, часто собрать их за неделю невозможно.
А если смотреть на этот законопроект с точки зрения родителей, то он опять же сильно несовершенен. Потому что ситуация опасности может быть разовой, экстренной, внезапной, не зависящей от родителей. Например, приходит опека, по дому ходит маленький ребенок, а родитель лежит в «отключке». Можно решить, что родитель — запойный алкоголик, ребенок предоставлен сам себе, и это для его жизни опасно. А может быть, родитель отравился чем-то, а в обычное время он хорошо заботится о своем ребенке. Вы, как специалист опеки, не можете знать, что именно происходит,— вы просто видите картинку. И в такой ситуации у опеки нет пути назад — она отбирает ребенка, потому что оставить его в такой ситуации дома опасно, и она обязана выйти в суд с иском против родителей. Пути назад у нее уже нет.
— Вы считаете, что нужна какая-то норма, позволяющая опеке вернуть родителям ребенка, если выяснится, что произошла ошибка с отобранием?
— Да, конечно, это необходимо. У нас вся ситуация с отобранием — это путь в одну сторону, на вывод ребенка из семьи. Если опека ребенка забрала, то никаких вариантов возвращения нет. Такой ситуации нет нигде в мире. И это очень мешает органам опеки нормально работать. Сейчас они решают, забирать или не забирать ребенка из семьи не на основании реальной угрозы, а на основании оценки своих возможностей — соберут или не соберут они документы для лишения или ограничения родительских прав?
— Допустим, родитель напился, ребенок брошен, ребенка забрали. Как, по-вашему, должна дальше работать система?
— Если родитель напился, надо выяснить, что с ним происходит — он уходит в запои? Он ходит с топором? Не заботится о ребенке? Он выпивает изредка, но не теряет контроль над собой и ребенком?
Может быть много разных ситуаций, и большинство из них не означает, что родитель больше никогда не должен быть с ребенком вместе.
Нужна программа работы — сначала проанализировать ситуацию, в которой оказалась семья, чтобы объективно оценить ее жизнь. Потом — составить план помощи семье. Если речь идет о поведении родителя, надо выяснить, можно ли работать с родителем, чтобы помочь ему изменить поведение. Если проблема — в условиях проживания, надо предложить план, как изменить эти условия, чтобы ребенку было комфортно в семье. То есть целью должно быть благополучие ребенка в семье, и вся система должна работать на то, чтобы помочь семье и ребенку соединиться.
У нас же сейчас отобрание — это цель, конечная точка, вывод ребенка из семьи навсегда. В нашем законодательстве, по сути, предусмотрено только такое реагирование на трудную ситуацию в семье. У нас невозможен вариант, когда родитель ограничен в правах, а ребенок с ними проживает, и родитель исправляется под контролем социальных служб. Или вариант, когда родителя ограничивают в каких-то решениях — например, родитель запрещал делать ребенку переливание крови, и в таком случае можно ограничить его в принятии решений, касающихся здоровья ребенка, но жить они могут вместе.
— Возврат к судебной процедуре отобрания — это же попытка вернуться к советской системе в сфере опеки?
— В Советском Союзе тоже были разные этапы. Был этап в 1930-е годы, когда отбирали детей вне судебных процедур, но потом довольно долго отобрание было судебной процедурой. Потом, в конце 1990-х—начале 2000-х, это опять стало внесудебной процедурой — именно потому, что количество детей, которые оказывались в опасности в своих семьях, было таким огромным, что суды просто не справлялись с объемом этих дел, и нужно было упрощать процедуру. Ее сделали слишком простой и слишком неопределенной, когда органам опеки предложили действовать на глазок.
Эта система сохраняется и сейчас, ребенка можно забрать из семьи без суда, при этом нет каких-либо критериев, по которым это нужно делать, но обязательно нужно подать документы в суд на лишение или ограничение родительских прав.
— Каковы перспективы законопроекта Крашенинникова—Клишаса?
— Сама идея отобрания с участием суда разумна, но это должно быть судебное подтверждение отобрания после отобрания, а не до него. Поэтому, надеюсь, в таком виде он не будет принят. Его необходимо серьезно скорректировать. Нужно убирать из него обязательное требование для органов опеки подавать в суд на лишение или ограничение родительских прав, нужно внести туда обязательные социальные программы возвращения ребенка домой. Нужно четко обозначить, в каких ситуациях можно отобрать ребенка и что должно спровоцировать органы опеки на это решение. Должна быть в законе прописана и процедура расследования ситуации, в которой оказалась семья. Должны быть определены специалисты, которые в этом участвуют. А то сейчас в законопроекте возникает психолог или педагог уже в судебном процессе — это тоже хорошо, но такой специалист должен появиться задолго до суда и участвовать в исследовании ситуации в семье и в составлении программы для восстановления семьи и возврата ребенка.
Наконец, мы должны начать уже разделять две разные ситуации — насилие и жестокое обращение с ребенком, и социальные проблемы родителей, например их дезадаптированность, когда они не очень понимают про потребности ребенка, потому что сами выросли без родителей или в асоциальных семьях.
Вот если родитель ничего плохого с ребенком не делает, а просто не понимает, как за ним ухаживать,— зачем в его отношении применять те же меры, что и в отношении родителя, который издевается над ребенком? Или сравните ситуации: родители проживают в аварийном доме и тем самым создают угрозу жизни ребенка; родители ребенка приковывают к батарее или держат в будке с собаками. И в первом, и во втором случаях ребенка отберут, хотя в первом можно семье помочь и сохранить ее, а во втором речь идет о правонарушении, и там необходимо ребенка забрать. К сожалению, ни один закон или законопроект не предлагает решить эту проблему.
«Зато можно ограничить родителей в правах за антиобщественные действия»
— Законопроект, внесенный в Госдуму Еленой Мизулиной, называют результатом работы так называемых антиювенальщиков. Какого вы о нем мнения?
— Это 126 страниц текста, который, по сути, перекраивает весь Семейный кодекс, а также Гражданско-правовой кодекс.
Ключевое в нем вот что. Из Семейного кодекса полностью исчезают все упоминания жестокого обращения, насилия со стороны родителей, злоупотребление родительскими правами, кроме одной ситуации — когда родители втягивают ребенка в преступную или антиобщественную деятельность. А все остальное, похоже, им можно. Авторы вводят понятие «добросовестности родителей», которые по определению являются добросовестными, пока вы не доказали обратное через суд. Вроде бы это хорошо. Но, по сути, это означает следующее: до тех пор, пока суд не решил, что родители делают что-то плохое в отношении ребенка, никто не вправе их в этом обвинять, забирать у них ребенка и как-то его защищать.
В этом законе вообще никак не предусмотрено отобрание ребенка в ситуации угрозы его жизни. Оно там даже не упоминается. Отобрание там возможно только в ситуации, когда есть решение суда о том, что родитель лишен прав или ограничен в правах. А опека, по сути, выполняет роль судебных приставов, исполняющих решения суда.
Лишить родителя в правах можно, только если он совершил умышленное преступление против жизни и здоровья ребенка или других членов семьи, и только в том случае, когда преступление доказано и есть судебное решение.
Эти люди описывают мир, которого не существует. Мир, в котором родители никогда не обижают своих детей, а есть только какие-то закоренелые преступники, и их судит наш самый справедливый в мире суд, быстренько доказывает вину, сажает их в тюрьму, и тогда после этого их лишают прав на ребенка.
— То есть родитель совершает преступление против ребенка, идет следствие, потом суд, который выносит решение, что родитель виновен, затем можно выйти в суд, чтобы лишить прав родителя, и только после этого — забрать ребенка?
— Да, похоже, авторы законопроекта видят это так.
— А где ребенок все это время должен находиться?
— Видимо, с родителями. Его же нельзя забрать без решения суда. Во всяком случае, я не увидела других вариантов для ребенка в этом законопроекте.
Хотя сами авторы утверждают, что допишут все эти аспекты в других, еще не опубликованных законопроектах, где роль органов, которые будут защищать права ребенка, отводится только полиции и следственным органам.
Ограничение родителей в правах авторы закона опять же предлагают по узкому количеству критериев — за неуплату алиментов, алкоголизм, отказ забрать ребенка из учреждения,— но среди этих критериев нет ничего, связанного с жестоким обращением в отношении ребенка. Есть только вовлечение ребенка в преступную или антиобщественную деятельность — за это родителя могут ограничить в правах или лишить прав. Антиобщественной деятельностью наше законодательство считает «действия физического лица, нарушающие общепринятые нормы поведения и морали, права и законные интересы других лиц». То есть это опять же не про самого ребенка, а про какие-то действия родителей, нарушающие нормы поведения и морали.
И меры реагирования защищают скорее общество, чем ребенка. Ребенок тут как бы получается ни при чем.
Это классический пример, когда с водой выплеснули ребенка.
— Там вообще не говорится про интересы детей?
— Права детей и их защита упоминаются в самом начале, как цель этого законопроекта, но дальше их не особо видно. Подробно есть что-то про права, связанные с проживанием в том жилье, которое есть у родителей, а также с участием в судебных процессах, где рассматривается судьба ребенка. Но в целом в этом законопроекте вообще не упоминается, что родители могут делать что-то плохое в отношении своих детей и что детям может угрожать какая-то опасность в семье и их как-то нужно от этого защищать. В реальности огромное количество детей, заброшенных в своих семьях, подвергающихся насилию, будут страдать и погибать, а мы ничего сделать не сможем.
«Этот законопроект расширяет возможности для киднепинга»
— Почему авторы не пишут про угрозу детской безопасности, как вы думаете?
— Как я уже говорила, в самом проекте ничего этого нет, но авторы объясняют это в СМИ так: все плохие действия родителей в отношении ребенка — это уголовное преступление, которым занимается полиция. Поэтому на всякое жестокое обращение и насилие нужно вызывать полицию, а не опеку. И пусть полиция занимается расследованием, заводит эти уголовные дела.
— Но у нас декриминализовано домашнее насилие. Даже если кого-то бьют в семье, полиция может и не вмешаться.
— Ну это по случаям побоев между взрослыми полиция не принимает решения, а по поводу побоев в отношении детей еще как принимает. Есть случаи, когда родители, которые побили своих детей, были осуждены по статьям 115, 116 УК РФ.
Приведу в пример историю. К нам обращалась женщина, мама-одиночка, воспитывает восьмилетнего ребенка. Ей тяжело с ним, ребенок с нарушениями поведения, свое поведение он демонстрирует в школе. Школа бесконечно вызывает ее на ковер, отчитывает, что она должна этого ребенка каким-то образом исправить. Мама не справляется. Она большую часть времени на работе, он приходит из школы и дома весь день один, вечером она начинает капать ему на мозг, потому что ей опять позвонили из школы, и все это никак не улучшает их отношения, а только ухудшает. В очередной раз ребенок набедокурил в школе, маму вызывает директор, на нее орут, она должна срочно что-то делать, иначе ее ребенка поставят на учет в КДН (комиссию по делам несовершеннолетних.— “Ъ”). Она приходит домой, она не знает, что ей делать, она достает ремень и бьет его. На следующий день этот ребенок идет в школу, у него физкультура, он снимает майку — все видят следы от ремня. Эта же самая школа вызывает опеку и полицию. Ребенка забирают в приют, а маму вызывают в полицию, где на нее орет следователь, что на нее заведут дело по 116-й статье, что она сядет, что ее лишат прав. И в этой ситуации рыдающая мама звонит нам.
Вот такое будущее рисует законопроект для семьи — при любой проблеме он предлагает подключать полицию, а полиция и следственные органы вряд ли будут особо разбираться в деталях семейных отношений и входить в положение мамы-одиночки. Могу предположить, что быстро появится статистика по количеству дел, которые они должны успешно закрыть по каким-нибудь параметрам, чтобы отчитаться о защите детей от жестокого обращения,— и мы просто получим вал вот таких историй, о которой я рассказала.
Потому что полиция — не социальная служба. Она не будет вникать, что это мама-одиночка, что ей никто не помогает, потому что нет в стране адекватной системы помощи семьям в трудных жизненных ситуациях, что школа не умеет работать с трудными подростками.
Полиция не будет искать способы, как этой маме помочь справиться с ситуацией, получить поддержку. У полиции другие задачи — они должны правонарушения предотвращать или наказывать правонарушителей. Поэтому полиция просто заведет уголовное дело, влепит маме судимость, а может, и срок, и все, дальше займется своими делами. Никто не будет думать, что ребенок с трудным поведением в детдоме останется навсегда, что семья разрушена, хотя ей можно было помочь. Привлекать полицию в семью при любых нарушениях прав детей — это просто какой-то оксюморон.
— Кто лоббирует этот законопроект?
— Не могу точно сказать. Похоже, часть общественных организаций и объединений, которые называют себя антиювенальщиками. Поэтому они никак не упоминают насилие родителей в отношении ребенка.
А еще они заложили в закон право для каждого родителя отдать своего ребенка на воспитание — в любой детский дом, в любое социальное, медицинское учреждение — на любой срок, без потери родительских прав, по широкому кругу оснований, например по причине «разъездной работы». Просто сдал ребенка и все, и у ребенка уже нет декларируемого ими права на семью, устроить его в другую семью нельзя.
— Так это же противоречит постановлению правительства РФ №481 о реорганизации сиротских учреждений.
— Да, это полностью противоречит постановлению №481, в котором говорится, что родитель может отдать ребенка в сиротское учреждение только временно в связи с трудной жизненной ситуацией и обязан участвовать в его воспитании и содержании. «Временно» — обязательное требование. Это может быть месяц, три месяца, полгода. Но не три года. А в этом законопроекте нет ограничений срока, написано, что срок указывает родитель.
Также они предусматривают право родителя доверить воспитание ребенка третьему лицу, и для этого не нужно вообще никаких документов. С одной стороны, они пытаются решить действительно серьезную проблему, связанную с тем, что детей часто оставляют у бабушек или других родственников. Сегодня, если на бабушку не оформлена опека, а ребенок находится у нее, опека может прийти к этой бабушке и забрать ребенка, у нас есть такие случаи, это безумие. Бабушка должна оформлять опеку, а для этого надо снять опеку с мамы, а мама, может быть, просто работает вахтовым методом, получается все время надо снимать-возвращать опеку?
В этом случае закон вообще не урегулирован, и мы тоже давно говорим, что эту проблему надо регулировать. Но не так, как предлагает этот законопроект. В нем говорится, что не нужно никакого вообще оформления, и отдать ребенка можно на любой срок, хоть до его 18-летия, причем любому лицу, не только родственнику — без оформления опеки, без письменного согласия, без нотариальной доверенности для передачи ребенка третьему лицу. Просто вот передать и все. А это означает, что любой родитель, независимо от степени адекватности, может передать ребенка любому постороннему человеку, например, незнакомцу на улице, или в секту его отдать — на всю жизнь, без ограничения сроков. И никаких документов не надо, и не надо доказывать, что это третье лицо для ребенка безопасно. Этот законопроект расширяет возможности для взаимного родительского киднепинга, который и сегодня процветает.
— Так можно и в рабство ребенка отдать.
— Так это же закон 19-го века, поэтому и ребенок рассматривается как собственность. Когда я его читала, у меня было ощущение, что они переработали законодательство 19-го века. Там, например, опекунам дается право пользоваться имуществом, то есть деньгами, жильем опекаемого, можно получать опекунское вознаграждение из выгоды от использования имущества опекаемого — то есть не государство платит ему вознаграждение, а опекун берет деньги, которые, например, у ребенка есть на счете, и за эти деньги он его опекает. Так было в 19-м веке, когда, по сути, опека назначалась над имуществом и какой-то процент от имущества опекун получал и на эти деньги жил. Вот этим законопроектом пытаются ввести такую схему и сейчас.
Они даже не думают про то, что таким законом создается институт корыстного опекунства.
Ребенок в картине авторов законопроекта — вещь, которую не нужно защищать и с которой собственник имеет полное право делать все, что захочет.
Родитель может отдать его кому угодно, не теряя свои родительские права, при этом никто не следит за жизнью ребенка, неизвестно, где, как и с кем он живет, потому что у нас презумпция добросовестности, опека туда не лезет, если не совершено преступления, на которое уже могут реагировать полиция и суд.
— Еще в законопроекте предлагается называть родителями только кровных родителей, а опекуны, усыновители — это уже не родители.
— Да, они пишут, что родителями можно называть только кровных. Это, конечно, глупость, но не думаю, что это серьезно повлияет на что-то. В семье так и будут называть приемных родителей мамой и папой, отношения между родителями и детьми это не изменит, а в документах родителями будут только кровные.
— Думаете, такой законопроект может быть принят Думой?
— Я уверена, что нет. При всей абсурдности нашего действующего законодательства до такой степени абсурда наша страна все-таки еще не докатилась. Так наплевать на защиту детей, сказать, что мы больше не будем защищать ни одного ребенка в нашей стране — нет, я думаю, на это государство точно не пойдет.