На завершившемся в Санкт-Петербурге конкурсе на проект здания нового Мариинского театра австрийцу Хансу Холляйну предпочли француза Доминика Перро. 70-летний лауреат Притцеровской премии не обиделся, на обратном пути заглянул в Москву и перед своим мастер-классом в битком набитом Центральном доме архитектора поговорил с АЛЕЙ Ъ-ХАРЧЕНКО.
— Как получилось, что в Петербурге за ваш проект проголосовало только двое членов жюри?
— Довольно странно спрашивать об этом у меня, правда? Про эти два, или сколько там их было, голоса мне совершенно ничего не известно: в комнате, где они совещались, меня не было. Но, наверное, им показалось, что проект Доминика Перро подходит современному Санкт-Петербургу больше остальных, вот и все.
— А вы бы сами кому отдали предпочтение?
— Это не вопрос личных симпатий, а только того, чтобы архитектурная идея вписывалась в фабрику города, вживлялась в его ткань и привносила туда что-то новое. Изучив историю места и страны, я все возможное для этого постарался сделать в своем проекте. Например, у меня театральное фойе Мариинки должно было стать не местом для буфета, а особым пространством, живущим круглосуточно. Там можно было бы общаться молодежи, устраивать выставки, да что хотите делать! Но мой проект не прошел. А об остальных мне сложно судить.
— Когда свой первый проект представлял Эрик Мосс, его немедленно обвинили в отсутствии чутья и вообще наплевательском отношении к историческому облику Петербурга. Насколько вероятно не просто появление в консервативной России зданий по смелым проектам, но и их, как вы говорите, вживление в город?
— Любое время оставляет след в архитектуре, и это нормально. Никого же не удивляет, что в одном городе существуют на соседних улицах здания XV, XVIII или XIX века. Пусть останется что-то и от нашего столетия. Другой вопрос, что надо не просто что-то строить для решения практических задач и не надо просто "делать красиво". Я, когда строил много лет назад свой Хаас-хаус в центре Вены у собора, знаете сколько криков услышал о том, что это невозможно — в самом историческом центре Вены, напротив собора Святого Стефана такое устроить. Никто не думал, что я даже эту свою башню из стекла стилизовал под старинную, которая там когда-то находилась. Но ничего ведь, сейчас стоит и всем нравится.
— В чем смысл вашей знаменитой, но слишком общей фразы "Архитектура — это все"?
— Уже много десятков лет я считаю, что архитектура не должна зацикливаться на самой себе, и если это архитектура хорошая, то она непременно выйдет за собственные рамки и будет влиять на очень многое. Это как, например, с музеем: никто вас не заставит туда идти и смотреть на картины, дело ваше. Но когда человек просто идет по улице и видит гениальное здание музея, это его просто стимулирует, и он даже на свою жизнь по-другому может начать смотреть.
— Из современной московской архитектуры вас ничего не зацепило?
— Я в Москве был в последний раз 30 лет назад, тут все так изменилось. Не могу точно ответить, мало видел, но для меня символом вашей архитектуры почему-то остается художественный объект Юрия Аввакумова, где он пытается поженить "Рабочего и колхозницу" Мухиной с башней Третьего Интернационала Татлина.
— Раз уж с Питером ничего не вышло, может быть, у вас есть какие-то планы на Москву?
— Думаю, вопрос надо поставить по-другому: это Москве стоит иметь планы на меня.