Театр после режиссуры

Премьера опера

У «Снегурочки» Римского-Корсакова неоднозначная репутация и скудная биография на современной сцене. Хрестоматийность и мультипликационность «русского Тристана» на рубеже XX–XXI веков перестали помогать репертуарной жизни оперы. «Снегурочкой» в 2002 году открылась Новая сцена Большого. Но спектакль, демонстрировавший охоту тогдашнего руководства к технической и художественной модернизации, запомнился разве что наличием видеопроекции. Попытка вывести «Снегурочку» на московскую сцену, которую предпринял театр «Новая опера», тоже оказалась неудачной.

Между тем в сезоне-2016/17 «Снегурочка» вдруг стала одной из самых обсуждаемых русских опер. Ее сделали популярной две важные премьеры: правда, одна не в России, а другая — не Римский-Корсаков. У спектакля Большого театра мало общего как с парижской версией Дмитрия Чернякова, так и с сенсацией последнего масочного конкурса — спектаклем «Снегурочка. Опера» композитора Александра Маноцкова, поставленным новосибирским театром «Старый дом». Но кое-что их все-таки роднит: это взгляд на берендейское царство как на странный, эмоционально ущербный, политически сомнительный и физически неуютный, практически непригодный для жизни мир. Но если у Чернякова социум берендеев существует в четких границах рутинной современности, а новосибирская Снегурочка — героиня внеисторического времени, то Титель и Арефьев сразу предлагают конкретные географические и хронологические обстоятельства: на сцене русская антиутопия, советско-российский постапокалипсис.

В течение почти четырех часов, именно столько идет спектакль, несмотря на значительные купюры (Сохиев ведет партитуру медленно, со щедрыми паузами и французской галантностью), за панелями сцены, оформленной как белая коробка, в бездонной черной пустоте сыплет искусственный театральный снег, создавая впечатление мрачного праздника однозначных ассоциаций. Невидимые зрителю, но явно жуткие обстоятельства индустриальной или политической катастрофы, отсутствие электричества, костры в железных бочках и темные приметы прошлого (покосившиеся вышки линий электропередачи, торчащие каркасы и столбы, заброшенный ржавый вагон) предлагают берендеям, закутанным в тусклые одеяла, нечто вроде жизни после жизни. А вся история Снегурочки (во втором премьерном составе — аккуратная и звонкая Ольга Семенищева в ансамбле с участницей парижской постановки Еленой Манистиной-Весной и другими) становится вслед масленичным гуляньям с закатанным в сугроб человеком еще одним суровым развлечением посмертного существования потерянного народа.

Меланхолически-философскими притчами на политические темы были и другие сильные спектакли Тителя последних сезонов: «Война и мир», «Хованщина», «Борис Годунов». Но в отличие от них «Снегурочка» при всей отчетливости замысла не создает на сцене самостоятельного, исчерпывающего, магически реального театрального мира. Мизансценический талант режиссера, в других спектаклях превращавший массовку в гибкое и подвижное существо, а героев — в живых современников, здесь пасует. И размышление о судьбах родины на материале Островского и Римского-Корсакова кажется отвлеченным и холодным. В этой «Снегурочке» пока одни быстро бегают по сцене, другие ходят из стороны в сторону кучками, что при известном старании можно было бы списать на всеобщую потерянность и жалкую жизнь. Но чтобы досочинить в уме спектакль, зрителю требуются немалые усилия. Эта «Снегурочка» литературна, концептуальна, но в то же время антитехнологична и антитеатральна. Ее эстетика скромна, а драматургия пассивна, поэтому спектакль остается в границах старого спора о пышной красоте оперного реализма и некрасоте актуализирующих классику режиссерских решений, и так выходит, что оказывается на стороне второго. Тогда как современная опера давно оставила этот спор позади, занимаясь театром как фантастической и в то же время реалистической лабораторией, в которой создается уникальный мир.