На сцене Центра имена Мейерхольда "Балет Москва" представил премьеру — "Крейцерову сонату" в постановке молодого канадского хореографа Роберта Бинета, успевшего к своим 25 годам поработать с такими знаменитыми труппами, как Гамбургский балет, лондонский Королевский балет, Национальный балет Нидерландов и Национальный балет Канады. Татьяна Кузнецова обсудила с восходящей звездой мирового балета, чем его привлекла повесть Толстого, почему все его соавторы женщины и каково это — поставить первый балет в 11 лет.
Роберт Бинет (справа) на репетиции "Крейцеровой сонаты"
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ / купить фото
Роберт, вам 25 лет, а вы уже успели столько поставить. Когда вы начали?
В одиннадцать. В школе при Национальном балете Канады нас не очень муштровали, зато всячески мотивировали сочинять хореографию. Так что к выпуску я сделал 10 постановок. Честно говоря, я не очень любил выходить на сцену и всегда хотел быть хореографом.
Звучит невероятно. Что может поставить ребенок, если он свое тело плохо знает, а уж тем более — чужое?
Ну, мои первые работы были очень простыми. Но изучить свое тело не так важно, как чужое. С первой же работы я был поражен возможностями других ребят, пластически более одаренных. С тех пор я всегда ставлю, исходя из физических и психологических данных артистов.
А сами танцевали где-нибудь?
Перед выпуском я серьезно травмировал спину, а потому сразу обратился в Национальный балет Канады с вопросом, не могу ли я быть хореографом-стажером. Директор труппы Карен Кейн порекомендовала меня Джону Ноймайеру, я стажировался у него в Гамбургском балете, и он предложил мне сделать постановку для молодежной части труппы. И тут в Ковент-Гардене открылся мастер-класс Уэйна Макгрегора.
Так вы же "классик"?
Ну да, а у Макгрегора очень современная техника. Естественно, никаких пуантов, нет музыки, задания, которые я даже не очень хорошо понимал. Это был потрясающий двухнедельный опыт, я очень многому научился. А после этого Ковент-Гарден (Макгрегор — один из двух главных хореографов лондонского Королевского балета.— Weekend) специально для меня создал позицию ученика хореографа. Я провел в Лондоне полтора года, это стало для меня глобальной школой. В итоге я сделал постановку для компании Макгрегора, и это открыло для меня все двери как для хореографа.
Ноймайер — великий мастер психологического актерского балета, переводит на язык тела классическую литературу. Макгрегор ставит преимущественно абстрактные вещи. Вы ужились с обоими, но сами-то к чему склонны?
У обоих есть очень важный талант: точное понимание того, что они хотят сказать. И ни один из них не пытался склонить меня ставить, как он сам. Напротив, оба старались научить меня использовать мои собственные возможности. Вообще-то я не любитель нарративности, хотя у меня есть работы, основанные на литературе: "Кольцо волн" по нескольким рассказам Харуки Мураками, "Свидетель жизни", который я сделал для компании Макгрегора, вдохновлен Кундерой — "Невыносимой легкостью бытия". Но это не сюжетные спектакли, скорее — мои впечатления от этих произведений. "Крейцерова соната" — первый балет, в котором я рассказываю историю.
Как вы вообще узнали о "Крейцеровой сонате"? Знакомство с Толстым на Западе обычно ограничивается "Анной Карениной" или "Войной и миром".
Еще в школе, лет в 16, я услышал потрясающий струнный квартет Яначека, он был написан под впечатлением от "Крейцеровой сонаты" Толстого. Я решил узнать, что это такое, купил книгу и был поражен тем, что центральной силой романа является музыка — она меняет героев, движет сюжетом. Мне показалось, что это качество романа просто просится на сцену, просится стать балетом.
Но вы ставите "Крейцерову сонату" не на квартет Яначека.
У Яначека всего 20 минут музыки, мне этого мало. К тому же я решил рассказать эту историю от лица жены главного героя, и мне нужна была музыка, которая по-другому расставит в ней акценты.
Поэтому композитор и все остальные ваши соавторы — женщины?
Может, где-то в подсознании и была такая мысль, но на самом деле я давно работаю с композитором Гити Разас. Она иранка, живет в Нью-Йорке. И с художником-постановщиком Хаэми Шин я работаю не в первый раз — она из Южной Кореи, но живет в Лондоне. А Бритту Джонсон я выбрал потому, что она не только драматург, но и композитор и потому глубоко понимает силу музыки. Мне-то нравится, что интернациональная команда занимается таким важным и знаковым произведением русской культуры, интерпретируя его каждый со своей точки зрения. Я боялся, что это смутит русских, но Елена (Тупысева, директор "Балета Москва".— Weekend) сказала: "Отлично!" И вот — премьера.
У нас впервые "Крейцерову сонату" интерпретируют с феминистских позиций.
Когда я читал книгу, мне казалось, что это история очень русская, что в Канаде такого в принципе произойти не могло: женщине нет необходимости выходить замуж, она может заявить в полицию, что муж над ней издевается, может в любой момент уйти от него. Я попытался сделать историю универсальной и посмотреть, как она работает вне национального и исторического контекста. Персонажи у нас одеты в костюмы ХХ века, на сцене будет пианино, у нас это инструмент любовника героини, а сама она — скрипачка, которая бросает карьеру из-за замужества, впадает в депрессию и потом заново открывает для себя музыку. Любовник-пианист — это ее портал в мир музыки, путь к духовному освобождению.
Вы все о душе, меж тем Толстой очень физиологичен — вспомнить хотя бы, как в повести нож мягко входит в тело, споткнувшись о корсет. В балете такое сегодня выглядит слегка комично. В лучшем случае — старомодно.
Мы постараемся этого избежать. У меня очень хорошие артисты. Женя (Евгения Гончарова.— Weekend) сильна актерскими качествами: она может быть нежной и мягкой, а в сценах с мужем — мощной и жестокой. Эдуарду (Ахметшину.— Weekend) отлично удается контраст между движениями, переполненными любовью, и сценами дикой ярости — у него абсолютно сумасшедшее лицо.
Вы никогда не работали с русскими артистами. В чем была главная трудность?
В понимании музыки. Она у нас необычная, диссонансная, очень импульсивная, как и сама история. Потребовалось много времени, чтобы артисты в нее углубились. К тому же у русских танцовщиков такие широкие, большие движения, длинные плавные руки. В моей хореографии все это есть, но мне важна и смена динамики, смена ритма, качества движений, детали переходов. Этого было нелегко добиться, но артисты очень хотели с этим вызовом справиться, им как раз этого не хватает.
Классических двойных туров и пуантов у вас, наверное, не будет? Да и сцена маленькая — Центр имени Мейерхольда.
Мы танцуем на пуантах, только иногда босиком. И туры будут — один. В моем балете занято 13 человек, в нем есть массовые сцены с большими движениями. Но в основном это интимный спектакль, основанный на мелкой технике. И для него подходит именно эта сцена. Я сначала удивился, что для такого большого проекта выбран маленький зал — в Северной Америке его дали бы на большой площадке, чтобы окупить затраты. А потом обрадовался — на сцене центра возникает ощущение дома, замкнутого пространства. Ведь, в сущности, наш спектакль — о конфликте двух людей, которые практически взрываются друг от друга, и угрозу этого взрыва должна чувствовать публика. А если бы это была большая площадка, пришлось бы искать другие способы нагнетать напряжение.
Центр имени Мейерхольда, 2, 4, 27 июня, 13 июля, 20.00