Сезон наград и красных дорожек, высшая точка которого приходится на "Оскар", в очередной раз сделал очевидным не только частный кризис в отношениях брендов, звезд и их стилистов, но и куда более общий и важный кризис — кризис нарядности. Разрыв между современным состоянием моды и консервативными представлениями о "вечернем" становится почти драматическим
Фото: Централ Партнершип
Эмма Стоун пришла получать своего "Оскара" за "Ла-Ла Ленд" в платье Givenchy couture — бежевом, на тонких бретельках, с вышивкой и бахромой. В красивом платье. Красивом той самой красотой, какой красивы наряды ее героини из "Ла-Ла Ленда", когда она собирается out: синее платье с открытыми плечами, желтое в талию, белое с юбкой клеш, бордовое на одно плечо — и тоже в талию. Все непременно должно быть в талию, new look нам объяснил, что нужно подчеркивать талию и грудь. И "Ла-Ла Ленд", утрируя эти правила своим специальным винтажным фильтром голливудских мюзиклов, похожим на инстаграм, делает еще более очевидным то, каким анахронизмом эта красивость оказывается в современном мире.
Примерно 30 последних лет мода — передовая мода, которая формировала современный подход к одежде,— занималась тем, что ломала стереотипы. Те стереотипы, которые во многом и были созданы вокруг new look и которые мы сегодня для простоты понимания называем конвенциональной красотой. Японские нонконформисты, бельгийские деконструктивисты, немецко-австрийские минималисты и отдельные итальянские дизайнеры — все они с середины 1980-х показывали, что красота не обязательно должна быть связана с традиционным гламуром. Что красивой может быть не только безупречность, но и продуманная система несовершенств, не только идеально подогнанное по фигуре платье, но и концептуально распоротое и заново сложенное в порядке, открывающем красоту его отдельных частей и силу диссонанса между ними. Что женственность может выражать себя не только затянутой талией и поднятой грудью.
Это движение по направлению к разрушению клишированной красивости и к индивидуализации представлений о красоте дало довольно мощный эффект. И то, что сегодня улицы всех городов на свете заполнены самыми разными пуховиками и носят их люди обоего пола, всех возрастов и типов внешности,— это результат той борьбы с буржуазным лоском, которую вели Рэи Кавакубо и Едзи Ямамото. Когда мы видим вокруг себя девушек и парней в суровом мрачном дениме, стоящем колом,— это привет от Хельмута Ланга. И широченные ботфорты и огромный трикотаж и сиреневые платья в каждой витрине каждого города — это торжество той моды обыденного, но перелицованного, по-новому сконструированного и контекстуализированного, которую придумал Мартин Маржела.
Сегодня женственность традиционная и женственность новая, созданная всеми этими выдающимися людьми, находятся в диалектических, но вполне равноправных отношениях, и вторая давно перестала быть чем-то богемно-интеллектуальным. Никому уже не надо объяснять, что сиротское платье или огромный растянутый свитер — это может быть так же красиво и так же женственно, как мини-юбка и шпильки. Скорее, пора объяснять, что это давно уже новый мейнстрим.
Что мы видим на подиумах сейчас, когда только что прошли показы нового сезона? Слияние мужских и женских дефиле, мальчиков, похожих на девочек, девочек, похожих на мальчиков, и просто мальчиков и девочек, которым нет дела до того, насколько гендерно четко они выглядят. Мужское показывали вместе с женским самые разные бренды — от Calvin Klein, Saint Laurent и Gucci до Vetments и H&M Studio. Сексуальность переживает серьезнейшее смещение, но, главное, модность уже давно практически исключает конвенциальную красивость. Все это в совокупности транслирует вполне современную идею: важно то, что обозначается емким словом personality, и только это формирует стиль, и чем дальше эта ваша personality от традиционных клише, тем выразительней и интересней ваш стиль. Можно носить мужское, можно женское, можно на пять размеров больше, а можно обтягивающее мини с ботфортами — все одинаково свободно вписывается в контекст современной моды.
Но все перестает работать, как только дело доходит до нарядности — это пространство, где нет никакой новой женственности, только старая, совершенно архаичная и даже патриархальная. Что мы видим на "Золотом глобусе", "Оскаре" и даже на балу Института костюма в Метрополитен год за годом? Кружева, шифон, вышивку, шлейфы, декольте и русалочьи хвосты. Ну и к ним непременные корсеты и локоны. Каждый год после очередной красной дорожки выходит вереница одинаковых текстов про то, какие же скучные в этот раз были "Оскар" и Канн, когда же наконец мы увидим что-то нестандартное, когда же стилисты перестанут бояться сделать шаг вправо или влево. И на следующий год все повторяется — кружево, шифон, шлейфы и декольте.
Почему отличные вроде бы дизайнеры раз за разом, делая вечерние платья, воспроизводят один и тот же набор штампов? Ведь шлейф, кринолин или даже декольте вполне могут быть интересны, если поменять их пропорции, вписать их в новый силуэт, отойти от их традиционалистского тиражирования. Мы это отлично помним по сумасшедшим платьям Александра Маккуина, по блестящему соединению буржуазной роскоши и деконструктивистских элементов, которым Альбер Эльбаз прославил Lanvin, по благородным нарядам Томаса Майера для Bottega Veneta, по коллекциям Рафа Симонса для Jil Sander и (некоторым) для Dior. Но вышивка, шлейф, кружево и шифон — это огромная консервативная сила, и чтобы ей сопротивляться, нужно большое напряжение, она буквально парализует творческую энергию. Консервативность все редуцирует до унылых штампов — это ее свойство. Поэтому даже там, где обычно мы видим вполне современные и интересные коллекции, как только дело доходит до "большого платья", появляется непременный анахронизм.
Но это только одна сторона кризиса нарядности. Другая его сторона порождена другой системой штампов — штампами массовой повседневной одежды. Все достижения передовой моды за последние 10-15 лет были унифицированы, усреднены и превращены массмаркетом в набор клише: люди живут и работают, в эти клише одетые и окруженные ими (вспомните повседневную одежду героини в том же "Ла-Ла Ленде", с которого мы начали). Вездесущий кокон кажуального вызывает естественное желание перебить повседневность чем-то сияющим и "действительно нарядным" в самых лобовых образцах — и тут чем больше тюля и шифона, тем лучше.
Но и это еще не все. И за кризисом нарядности, и за кризисом повседневности стоит самый главный кризис — кризис идей, который переживает современная мода. Это и глобальное вымывание дизайна как такового и замена его стилистическими экзерсисами. И массовый отказ от работы с силуэтом и кроем. И фактическая подмена работы дизайнера/модельера работой стилиста/декоратора. Все вместе это не могло не образовать провала там, где раньше была передовая мода. Но если нет идей в большой моде — нечему спускаться вниз, на уровень массмаркета. Так мы возвращаемся к кризису стандартизации повседневной одежды, к ее полной обезличенности. А оттуда — к стереотипной нарядности, к подмене экстраординарных платьев набором шлягеров "кринолин--кружева--декольте--бежевое". Вот почему вся наша нарядность стала такой мертвой и бессмысленной.
С современной модой произошла забавная вещь. Чем больше свободы она транслировала в мир, чем дальше она отходила от патриархальных запретов, тем заметней в ней становился именно творческий кризис. Маркетинг, который управляет современным модным процессом, оказался благосклонен к любой социокультурной либеральности, к любой гендерной амбивалентности, но совершенно нетерпим к дизайнерской либеральности и к художественной амбивалентности, к тому, что принято называть творческими поисками. Мужская блузка с бантом — отлично, это будет хорошо смотреться в витрине! Эксперименты с пропорциями и объемами, новый крой — а как это будет продвигать наш брендинг? Разрешение этого противоречия — самая насущная потребность современного модного процесса.