В ночь на субботу в немецком поселке Рексинген на 82-м году жизни умер во сне поэт Анри Волохонский. Соавтор Алексея Хвостенко, он — к собственному удивлению — попал в пантеон масскультуры благодаря песне «Рай» («Под небом голубым есть город золотой»). Но тихое величие его удивительной поэзии от этого нимало не пострадало.
Поэт Анри Волохонский
Фото: Wikipedia
Нет на свете мемуаров оригинальнее, чем «Мои воспоминания» Волохонского, кусочками выходившие в изданиях с эзотерическими тиражами. Событий минимум, автор, как правило, их наблюдатель. Вспоминает же автор то расстановку запятых у Хлебникова, то суфийские легенды. Это ничуть не казалось позой, как и неизменный дресс-код поэта. Миниатюрный человек в огромном берете и с бородкой — вылитый персонаж Возрождения.
Биографам Волохонского не позавидуешь. Эмиграция (1973) кажется единственным событием его жизни, хотя была она невероятно бурной. Просто все ее события — это стихи. Волохонский жил поэзией, дышал ею и спасался. Точнее говоря, словом, жавшимся к нему, как ласковый лев. Словом он вертел, как Введенский, Заболоцкий или поздний Мандельштам, но сильнейшим своим впечатлением называл «Генерала Топтыгина». Тоже парадокс, как и его строки «Честные люди редки, а нечестные и подавно».
Редактируя новости на «Свободе», он как-то испугался, что штампы, которыми ежедневно оперировал, вытесняют его слова и мысли. И взялся для профилактики за перевод «Поминок по Финнегану» Джойса. Книги, написанной на 60 языках (включая несуществующий), непереводимой по определению. За пять лет он перевел 40 из 628 страниц и остановился. Заверши он перевод, была бы мировая сенсация, но переводил-то он не ради сенсации, а ради себя самого.
Знаток мифов и преданий, ересей, теософии и алхимии, он молился одному богу. «Бог словесности в Индии, знаете, звался Ганеша, // С головою слона выступая на мыши верхом, // Он судил да рядил, и народ его славил — конечно, // По причине ушей и хвоста и за хобот с подбитым клыком (…) Много по миру мнений, а я ничего не считаю, // И довольно и полно мне попусту праздно галдеть: // Потому-то я, Марья Васильевна, нынешних книг не читаю, // Что очками на старости вышло макакам слабеть»,— ответил он редактору «Синтаксиса» М. В. Розановой, пенявшей ему пренебрежением к современной словесности.
Волохонский — очень ленинградский типаж — читал другие книги. Из зябкого воздуха ленинградского андерграунда материализовались юноши, жившие прочитанными в Публичке трактатами каббалистов. По насыщенности культурными ассоциациями стихи Волохонского вне конкуренции. «Культурность» чревата пожиранием текста контекстом, надменным классицизмом. Но Волохонский — анти-Бродский. Он говорил, что в какой-то период в стихах «воссоздавал поэта-суфия», но не играл в исламского мистика, а заселялся в него, заставляя говорить «по-волохонски». Он пересказывал библейские катаклизмы, как зритель кукольного вертепа, не стилизованным и не огрубленным, а только своим языком.
«Ах зачем, ах зачем оглянулась она // Вот и стала: соленый болван // Мимо гнал по долине горы и холма // Кочевать бедуин караван (…) Хохотали зятья индюком петуха: // Значит, нефть — говоришь — керосин. // В бороде седина, в голове шелуха, // Перебрал — да и верно, хамсин, // да и выдался вправду такой вечерок, // вся округа — пузырь смоляной // По железу чугун в черепах поперек, // Голый воздух колдует смолой».
Это он так о Содоме и о дочери Лота и еще об огненном дожде из нефти, будущего проклятия библейских мест, о том, что у всех свои боги, и о погибшей красоте и красоте погибели тоже.
И в их дуэте с Хвостенко битническая разнузданность и возвышенная отрешенность от суеты шли в обнимку, как в хрестоматийной «Сучке с сумочкой»: «В волшебный миг приходит сучка с сумочкой, // В ней каждое движенье непонятное». Логично, что переборовшая время и пространство поэзия зачаровала группу «АукцЫон»: «Чайник вина» — это тоже Волохонский, рокер и суфий в одной лице.
А что до рая, то Волохонский предложил помимо «города золотого» очень соблазнительную его версию: в этом раю мы все лемуры: «Вот нам бы с долгими пятами // На ветке дерева сидеть // И в ночь огромными горящими глазами // И круглыми глядеть, глядеть, глядеть…» Поэты, как известно, попадают в тот рай, который создали.