В Сочи в понедельник началось ежегодное заседание международного дискуссионного клуба «Валдай». В повестке — обсуждение широкого спектра проблем: от технологий, которые влияют и на политическую повестку дня, до трансформации форм народовластия, от направлений глобализации экономики до последствий миграции. Один из ключевых вопросов, волнующих экспертов,— будут ли усугубляться противоречия между странами, и нет ли опасности того, что рано или поздно державы «перейдут черту», спровоцировав новый глобальный конфликт. Об этом в колонке, написанной специально для “Ъ”, рассуждает председатель совета фонда развития и поддержки клуба «Валдай» АНДРЕЙ БЫСТРИЦКИЙ.
Председатель совета Фонда развития и поддержки клуба «Валдай» Андрей Быстрицкий
Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ / купить фото
Многие эксперты сходятся во мнении, что ключевые субъекты мировой политики (прежде всего государства) в будущем столкнутся с ростом противоречий между собой. Причин этому много. Помимо понятных экономических различий стоит принимать в расчет, например, технологическое неравенство. Вообразим себе мир, в котором в одних странах люди будут жить 120 лет, а в других — какие-то 70. Или роботизация, которая происходит у нас на глазах. Или уровень образования. Или состояние общества как такового. То есть число конкурентных полей и игроков растет. В общем, можно было бы перечислить еще достаточно причин для противоречий, но наш вопрос в том, а что с ними делать?
Многие полагают, что ничего сделать нельзя, что мир раскачивается прямо на краю гибели, что ставшие общим местом разговоры о войне есть преддверие этой самой войны. Однако мне представляется, что не стоит преувеличивать вероятность глобальной войны. Конечно, случается так, что войны происходят практически против воли государств. Так случилось, к примеру, в 1914 году. Война началась во многом из-за проблем коммуникации между родственниками — тогдашними правящими родами Европы. Другое дело — 1939 год. Вторая мировая война стала следствием сознательного заговора против мира. Хотя, конечно, есть точка зрения, что, в сущности, это была одна война, в середине которой был некоторый перерыв.
Как мне представляется, сегодня ничтожное число сколь-нибудь серьезных мировых субъектов всерьез собирается вступать в войну. Хочет ли, к примеру, Северная Корея напасть на Южную? Полагаю, что — при всей ненависти и мечтах об уничтожении соседей — все же нет, хотя стремление к своего рода безопасности, понимаемой как возможность нанести неприемлемый урон врагу, есть. И, наверное, наступательные планы разработаны штабами, но для их реализации нужно, чтобы сложилась крайне острая ситуация, чтобы возникла серьезная угроза режиму.
Конечно, есть «Исламское государство» (ИГ), которое открыто провозглашает курс на войну, но это в настоящий момент хоть и крайне злобное, но сравнительно слабое образование. Попади в руки боевикам ИГ по-настоящему серьезное оружие, они не замедлят действовать, но вот пока такого оружия у них нет.
В общем, с одной стороны, есть много предпосылок к углублению противоречий, а с другой — достаточно сильное желание не преступать черту. При всей остроте мировой конкуренции, при всем желании стран занять более выгодное и почетное положение в мире сам этот мир разрушать до основания почти никто не хочет. Из этого и возникает возможность если не разрешения противоречий, то их смягчения, использования механизмов более или менее устойчивого их регулирования.
Суть этих механизмов — международное право и международные институты, которые в условиях жесткой конкуренции между разными центрами силами в состоянии использовать потенциал нежелания мировых элит допустить перерастание противоречий в неконтролируемую агрессию. К счастью, на мой взгляд, нынешние противоречия в большинстве своем имеют характер конфликта интересов, то есть такого типа конфликтов, что поддаются рациональному урегулированию. По существу, в мире мало где есть действительный конфликт ценностей (ИГ такой пример, увы), который всегда труднее урегулировать. Хотя в свое время СССР и США сумели избежать войны, несмотря на то, что существовало непримиримое идеологическое противостояние. Загадка, конечно, в том, а с какого времени оно перестало быть искренним?
Конечно же, есть вопрос: а хватает ли современных международных институтов для исполнения этой роли? Достаточен ли уровень нынешнего международного права для этого? Скорее всего, нет. Более того, очевидно, что нужна и определенная модернизация существующих институтов, и создание новых, и развитие международного права.
За последние годы возникло мало новых универсальных инструментов для разрешения международных споров, для согласования тех или иных действий. Конечно, есть ООН при всех своих недостатках один из немногих действительно мировых институтов, в котором представлены практически все нынешние государства. Между прочим, когда Рузвельт, Сталин и Черчилль обсуждали конфигурацию объединенных наций, они видели ООН более могущественным, чем сегодня. Но это отдельный вопрос. Так или иначе, но ООН все же есть. И ничего сопоставимого с ним нет.
Появляется и кое-что новое, в общем универсальное. Прежде всего в сфере контроля над климатом. Соглашение, принятое в рамках КОП-21 (Париж, 2015), недаром привлекает к себе столько внимания: оно предлагает систему, которая предусматривает участие всех стран мира в борьбе против повышения среднегодовой температуры. Конечно, это соглашение базируется на идее добровольности, и санкций в нем пока не предусмотрено, хотя дискуссия об этом ведется оживленная.
Достаточно выражено регулирование и в экономической сфере, хотя процессы, идущие в ней, довольно противоречивы. Острая дискуссия о соотношении, например, ВТО и возникающих транстихоокеанских и трансатлантических партнерств тому пример.
Но тем не менее было бы неверно совсем уж пессимистически смотреть на состояние международных отношений и различных регулирующих их механизмов. Бывали времена и хуже.
К тому же есть еще несколько важных обстоятельств, которые могут повлиять на уровень договороспособности элит. Прежде всего это развитие новых технологий, от промышленных до коммуникационных (тесно связанных между собой), которые приводят к довольно неожиданным результатам. Прежде всего к тому, что в активный политический процесс втянулись сотни миллионов «новых» людей. Общественное мнение всегда учитывалось даже в самых строгих диктатурах. Но столь широкого информирования все же ранее не было. А уж про уровень обратной связи и говорить нечего. Так или иначе, но многое из происходящего, к примеру, на том же Ближнем Востоке есть следствие втягивания десятков миллионов рядовых мусульман в активный политический процесс.
Возникает вопрос: как растущее втягивание масс в политический процесс повлияет на поведение элит? Заставит их сделаться более договороспособными в отношениях с себе подобными из других стран? Заставит меньше обращать внимания на противоречия между странами из-за стремления к общей стабильности? Или, наоборот, сделает элиты более зависимыми от собственных масс, более эгоистическими и, соответственно, более конфликтными? Простого ответа, по всей видимости, нет. И если история фашистской Германии свидетельствует в пользу того, что втягивание масс повышает градус агрессивности элит, то многие послевоенные процессы говорят об обратном. И, на мой взгляд, сегодня много признаков того, что элиты активно ищут соглашения между собой для задания рамки общемирового развития.
Развитие технологий (не только коммуникационных) содержит в себе еще один вызов: своего рода обесценивание ценностей. Ценности, идеологии возникли во многом вследствие скудости человеческой жизни, необходимости сплачиваться в непримиримом противостоянии в борьбе за ресурсы. Но если технологии в скором времени сделают людей в материальном плане малоуязвимыми, если забота о хлебе насущном все же уйдет в прошлое, то могут измениться процессы самоорганизации обществ. А при этом задача регулирования различного рода процессов только усложнится и потребует еще более высокого уровня согласования различного рода интересов, умения избегать нежелательных последствий и координировать действия ради максимизации эффекта от принимаемых решений. Чисто теоретически и это должно подталкивать к развитию механизмов взаимодействия и взаимовлияния, то есть международных организаций и международного права.
Есть и вовсе поразительные вызовы. Развитие постбанковской системы экономических связей вроде всякого рода биткоинов и производных от них блокчейнов вообще может раз и навсегда покончить со всеми современными известными способами воровства денег, международной коррупцией и так далее. Конечно, изобретательное человечество и тут найдет, как неправедно нажиться, но все же уйдет время на изобретение способов незаконной наживы.
Так что вызовов, стоящих сейчас перед человечеством, много, и мне едва ли удалось хотя бы назвать малую их часть.