«Я могу работать только в состоянии ада»

В прошлом журналист и кинокритик, а теперь режиссер Роман Волобуев готовится показать свой второй фильм. Съемки картины, получившей название «Блокбастер», уже окончены, сейчас идет монтаж. Не дожидаясь премьеры, НИКИТА КАРЦЕВ расспросил молодого режиссера о том, чем отличается новый фильм от его дебютной ленты «Холодный фронт», что Волобуев думает про телевидение и как относится к деньгам.

Прежде чем начать разговор, Роман Волобуев делает последний звонок — назначает рабочую встречу, попутно называя кого-то то ли животным, то ли чудовищем. Дело происходит вечером в центре Москвы, в Noor Bar. Сюда в такое время обычно ходят девушки в платьях с открытой спиной и мужчины в пиджаках. Но для Волобуева это не модный бар, а офис. Здесь он пишет сценарии, посещает диджей-сеты Азии Ардженто, снимает кино и вот теперь дает интервью. На Волобуеве футболка с логотипом 69-го Каннского кинофестиваля. «Это мне Алиса Хазанова привезла, сам я последний раз в Каннах был в год, когда они Триера выгнали», — поясняет Роман. Получается, пять лет назад, в 2011-м. С тех пор Волобуев успел завязать не только с Каннами, но и с кинокритикой ради карьеры в кино. Сначала писал сценарии для телевидения, потом стал режиссером и продюсером. В этом качестве он впервые выступил на англоязычной картине «Осколки», снятой все той же Алисой Хазановой (уже не только актрисой, но и режиссером) в Нью-Йорке.

«Холодный фронт» полностью соответствовал своему названию. Все оттенки синего, разлитая в воздухе мизантропия, удаленное от всего мира место действия и герметичная история — болезненный любовный треугольник в присутствии полуживого омара. Наверное, таким и должен был выйти дебют бывшего кинокритика, получившего известность благодаря умению безжалостно уничтожать в рецензиях чужие фильмы. Следующий режиссерский опыт, криминальная комедия «Блокбастер», которая сейчас находится в стадии монтажа, обещает показать нам другую сторону его личности. Человека с едким чувством юмора не только по отношению к другим, но и к самому себе. Для всех остальных в фильме, кроме давних подруг и соавторов режиссера Анны Чиповской и Светланы Устиновой, присутствуют Михаил Ефремов, Евгений Цыганов, Юлия Снигирь, Светлана Ходченкова и Мария Шалаева.

— «Блокбастер» — это из той серии, что как лодку назовешь, так она и поплывет?

— Как ни странно, история, которую мы в пресс-релизах пишем, — это правда. Когда мы снимали «Холодный фронт», в какой-то момент нас укачало. И мы хором — никто не помнит, кто первый это произнес, — сказали, что следующий фильм делаем очень тупой. Я потом забыл это, а [Илья] Стюарт как продюсер мне напомнил. И начиная с прошлой зимы, когда я еще не успел домонтировать «Фронт», постоянно меня спрашивал: «А где блокбастер? Когда блокбастер напишешь?» В итоге мы его не стали переименовывать.

— Говоря о том, что следующий фильм будет тупой, вы подразумевали, что предыдущий вышел острым?

— Ну, прошлый фильм весь из разговоров был. А этот другой. Хотя это скорее вопрос технических возможностей. Если бы у нас в первый раз были деньги стрелять, может, мы и тогда бы постреляли.

— Откуда появились деньги? Заработали?

— Как вы, возможно, знаете, совершенно неожиданно нам дал денег Фонд кино. Мы теперь любим говорить, что нашли первую прозрачную структуру в стране. Потому что, когда мои друзья посоветовали нам подать заявку в Фонд кино, мы, с одной стороны, согласились, потому что понимали, что трети бюджета нам точно не хватает. А с другой — до последнего думали, что нам откажут. Я ведь тоже заседаю в одном из советов — в сценарном. И там так все устроено, что у половины сценаристов фильмы участвуют в конкурсе. И, чтобы все было этично, когда обсуждают твой фильм, ты встаешь и мрачно выходишь. Стоишь куришь на улице и понятия не имеешь, что там с твоим сценарием — никто тебе не говорит. Два месяца мы проходили разные экспертные советы и все ждали, когда же у нас откат попросят или скажут: а поправьте вот это или еще что-то. Там много всего есть в сценарии, к чему можно придраться. И когда нам дали денег, для нас это был такой странный сюрприз. Мы поэтому его летом и снимали, хотя на самом деле фильм осенний. К счастью, дождь часто шел.

— Может, просто сценарий хороший?

— Может, и сценарий хороший. Все нам говорили, что сценарий хороший, но это никогда еще не было аргументом ни для кого, чтобы дать денег. Это не так работает.

— А что насчет предыдущего фильма, «Холодного фронта»? Уже появилось к нему спокойное отношение?

— Это самое счастливое событие в моей жизни. Пока. Я до сих пор в такой детской радости по этому поводу нахожусь. А у него теперь какая-то своя жизнь. Ездит по разным фестивалям третьего разбора. Недавно сербскую критику на него читал.

— На сербском?

— Я перевел «Гугл-транслейтом».

— Хвалят?

— По крайней мере, как говорил мой знакомый театровед, они, сука, хорошо читают метафоры, в отличие от русских. Не, ну восторгов особых тоже нет. Но восторгов никто и не ждал. Надо либо работать на восторги, либо делать то, что тебе хочется. И в данном случае очень странно было бы в 37 лет приползти к дебюту и первый фильм делать для кого-то еще. Вот. Поэтому… Да не знаю, мне кажется, что это сто лет назад было уже.

— Это сколько лет пришлось ползти? В смысле когда кино впервые появилось в вашей жизни?

— Лет в 16, наверное.

— Что это было?

— Я пришел смотреть в Дом художника какой-то боевик в видеосалоне. Ошибся сеансом и попал на «Последнее танго в Париже». С середины. И чуть не ******** [был очень потрясен].

— Сразу на сцену с маслом?

— Нет, масло я пропустил. Зато застал эту сцену с жвачкой… Получается, последние минут 30. А дальше все как у всех: фильм «Чужой», «Попутчик». Тогда все и началось. А так я страшно жалуюсь на жизнь, ругаюсь и ною по поводу того, сколько у меня несостоявшихся проектов. Но, если подумать, я в индустрии работаю всего четыре года. И что-то, наверное, я зажрался. Да, процент того, что ушло в стол, довольно большой, но у нас люди и по десять лет сидят, а у них ничего не выходит.

— В коротком профайле в одном из выпусков журнала «Искусство кино» написано, что у вас неоконченное высшее образование.

— У меня и среднее неоконченное.

— Можно об этом поподробнее?

— Ну, меня выгнали из школы в шестом классе или в седьмом. Я ее оканчивал экстерном. Потом меня три раза не взяли на журфак, и я учился в итоге в коммерческом вузе на филфаке два курса, откуда сбежал, потому что Политковская позвала меня к себе работать. Вот, собственно, и все мое образование.

— Это было проявление какого-то конфликта с внешним миром или что?

— Это не конфликт с миром, а просто я ******* [бестолковый человек]. Блин, я забыл, что мы для газеты разговариваем, но вы вставьте потом какое-нибудь слово… Короче, я обнаружил, что кино — единственная область, в которой я считаюсь четким и структурированным человеком. Не срываю дедлайны, сдаю фильмы вовремя, не вылетаю за смету. Видимо, это потому, что я могу работать только в состоянии ада, а ад издательский был для меня недостаточным. С учебой то же самое. А кино — там все совсем в огне. Постоянно по грани ходишь, и каждая ошибка миллионы стоит.

— Почему тогда так долго занял переход от кинокритики к кинопроизводству?

— Это слишком сладкая работа. Не знаю, как в других местах, а в журнале «Афиша» мне было очень комфортно. Денег не платили особо, но было весело. И потом, когда тебе говорят, какой ты классный, это развращает. Если бы мне говорили, что я говно, я бы, наверное, побыстрее оттуда ушел. А так меня терпели, рассказывали, какой я замечательный, давали все, что я хочу. И это затянулось по моим ощущениям лет на пять больше, чем нужно. К тому же у меня были очень романтические представления о том, как делается кино. Я думал, что напишу сценарий и продам. По нему снимут хорошее кино, мне закажут еще один сценарий. Потом, может быть, мне разрешат снять какой-то телесериал. Года через четыре я доберусь до того, что мне дадут фильм. А надо было сразу делать кино. Потому что эти индустриальные прихватки западные — они здесь не очень работают.

— Вы же много режиссеров повидали за это время. Никто не рассказал, как лучше начинать кинокарьеру?

— Никогда не приходит в голову у этих людей спрашивать, как они начинали. Потому что вот сидит Финчер — и столько к нему других вопросов. И потом опыт тех людей, которых я люблю по-настоящему, к сожалению, для меня менее полезен. Потому что они все начинали с детства. Финчер с 17 лет раскадровки рисовал. Содерберг тоже сначала на оператора выучился. Малик «Пустоши» в 29 снял, но у него папа нефтяник, ему проще.

Есть ностальгия по регулярной зарплате. Жена как-то заметила: «Я выходила замуж за сотрудника Condé Nast, ты ходил в галстуке, получал кучу денег. Через три месяца отовсюду уволился — и привет».

— Ханеке позднее начал, братья Дарденн.

— Ну, Ханеке мне не нравится, а Дарденны старые, да? В смысле тоже не молодыми начали? Я только недавно понял неожиданно, что, будучи их адским фанатом, до сих пор не знаю, ни как они выглядят, ни сколько им лет.

Мне нравится карьера Пак Чхан-ука, который, как известно, окончил философский, снял два чудовищных фильма, потом кинокритиком пошел работать. Я год потратил, чтобы найти английские субтитры к его дебютному «Солнце — сон Луны». Это невозможно смотреть.

Официант приносит заказ: отдельно пельмени, отдельно к ним бульон. Роман запивает их белым вином.

— Вы простите, я буду параллельно есть и говорить, а то времени совсем мало.

— А вы в баре Noor и живете, и снимаете теперь?

— У меня тут офис. Я офисный человек, мне нужно ходить на работу. Я этого раньше стеснялся, а потом узнал, как Ник Кейв пишет песни. Он встает в девять утра, надевает костюм, идет в контору, становится за конторку — не садится, а именно становится — и работает так до обеда, пишет стихи и прозу. Потом идет обедать, возвращается и до шести вечера продолжает работать. Тогда я перестал этого стесняться и принялся искать офис. Потом я понял, что, если я сниму офис, это будет стоить примерно как мой месячный счет в Noor, только здесь меня еще и кормят. А снимали мы здесь «Блокбастер» потому, что местные владельцы — святые люди. Я-то думал, что мы им что-то платим, поэтому вели себя довольно свинским образом. Ничего не разбили, но заблокировали работу бара на двое суток. А потом выяснилось, что нас сюда просто так пустили.

— Бар, значит, уцелел. А что разбили?

— Машину одну. Красивую. Я бы, конечно, с удовольствием сделал еще один «Холодный фронт», потому что мне очень нравятся разговорные истории. Но вот сниму я еще один «Фронт», и это будет последний фильм. Зачем это надо? При этом я к новой истории много нежности испытываю. Мне кажется, она даже более личная, чем предыдущая. У меня нет во «Фронте» персонажей, с которыми я бы себя идентифицировал. Устинова там вообще животное. А в Чаруше и Молочникове я хоть и собрал все свои отрицательные качества, но идентифицироваться с ними все равно совершенно невозможно. Они противные все-таки персонажи. А в «Блокбастере» есть с кем. Как на 18-й день съемок сказала наконец прозревшая Светлана Устинова: «Господи, как же ******* [надоело] играть тебя!»

— Итак, кино — это жизнь в огне. А есть ностальгия по сладкой жизни в журналах, когда можно было делать все что хочется?

— Есть ностальгия по регулярной зарплате. Жена как-то заметила: «Я выходила замуж за сотрудника Condé Nast, ты ходил в галстуке, получал кучу денег. Через три месяца отовсюду уволился — и привет». А так как Катя [Щеглова] все это уже видела, сказала только: «Ну блин, еще один режиссер на мою голову».

— Зато вы теперь работает в тандеме.

— Я после каждого фильма думаю, что Катя больше не будет со мной работать. Потому что за ней как за художником-постановщиком стоит очередь из режиссеров посерьезней, чем я. А с другой стороны, где нам брать хороших художников? Их в стране не так много. Так что мы оба с радостью, наверное, работали бы с кем-то другим. Чтобы не было вот этого: ты орешь, ругаешься — то стол не там стоит, то лампу не ту поставили. Но пока не получается.

— Я давно заметил, что есть два типа режиссеров: одни орут на площадке, а другие нет.

— Я не ору. То есть как — на «Фронте» один раз орал, до сих пор неловко. А на «Блокбастере» — два раза, но на оператора. Вообще орать не надо. Я видел людей, у которых это возведено в творческий метод. Но он того не стоит. Это сразу выводит режиссера в фигуру начальника, а режиссер не только не начальник, он и автором не является на самом деле. Эту авторскую теорию известно кто придумал — бездельники из «Кайе дю синема», понятия не имевшие, настолько это коллективный труд и насколько это не твое. И что ты не имеешь права орать на тех людей, которые вместе с тобой это делают, потому что они такие же авторы, как ты. А на оператора можно. На моего, по крайней мере. Он терпит пока. Приз недавно получил на фестивале в Якутии.

— Я видел ролик, в котором вас отчитывает якутская зрительница за подражание американцам и выбор актеров с типажом Тома Круза.

— В Якутии сладчайшие зрители. И якутские кинематографисты — невероятные, боги. Это ребята, которые за пять миллионов делают кино, которое собирает восемь в прокате. Мы с ними пили пепси-колу, потому что так хорошо было, что невозможно было пить алкоголь. И я им говорил, что у них все должны учиться, потому что они снимают кино про себя и всем это так интересно, что люди не идут на «Дедпула» или «Людей Икс», которые крутят в том же кинотеатре. При этом они все в Москву хотят, бюджет нормальный, чтобы у них дым на фильмах был, кран дорогой. А я говорю: вы не понимаете — черт с ним, с краном. У вас коннект со зрителем есть. А это дороже всего. В России этого нет ни у кого. Вообще ни у кого.

— У «Физрука» есть.

— Я знаю, что есть культ «Физрука». Масса моих друзей к нему относится серьезно. А по мне, те же «Озабоченные» гораздо симпатичнее. Но ТНТ вообще крутые. Они все время заняты поиском коннекта. Мне кажется, они делают это довольно цинично, хотя сами ребята очень интеллигентные. И реально умные. Это плохой комплимент — называть кого-то самыми умными людьми на русском телевидении, но в случае с ТНТ это правда так.

— Вы в свое время тоже писали для ТВ — для СТС. Есть желание продолжить в этом направлении?

— Денег-то хочется.

— А кроме денег?

— Кроме денег, мне не хочется ничего от телевидения. В отличие от кино, это работающая индустрия. В этом есть свой плюс, потому что там понятная схема возврата. Она честнее. То есть она коррумпирована, как любая другая система, но коррумпирована как живой организм, а не как мертвый. Но в этом есть и свои минусы. Мой любимый проект, сериал «Оптимисты», добирался до съемочной площадки, я боюсь сейчас соврать, лет шесть. В год, когда мы познакомились с Майклом Идовым, они только начали его писать и были уверены, что это русский Mad Men («Безумцы». — “Ъ”), у них оторвут этот проект с руками через полгода, а еще через два они будут снимать. В итоге они через такой ад прошли. И если бы не сошествие на них продюсера Валерия Тодоровского, который случайно этот проект увидел и решил, что ему это надо, а потом случайное же сошествие режиссера Леши Попогребского, ничего бы не было. Лежало бы много прекрасных серий у кого-то в столе. А я не готов тратить пять или шесть лет на то, чтобы протащить какую-то историю до экранов. Да еще и в компромиссном виде, потому что телевидение — это всегда компромисс. За шесть лет можно пять фильмов сделать. Фильм год делается, сериал делается долго.

— Это не у всех получается — по пять фильмов за шесть лет. Тоже нужно, чтобы все сошлось.

— Мои любимые режиссеры снимают много.

— Они, наверное, не в России живут.

— Мне кажется, в том маленьком закутке, где мы работаем, ничего, кроме собственного безумия, нас не останавливает. То есть понятно, что сейчас многое зависит от «Блокбастера». Не только для меня, но и, к сожалению или к счастью, для нашей маленькой кинокомпании. Естественно, если мы сейчас гикнемся, то будет сложнее со следующим проектом. Но, во-первых, мы делаем все, чтобы этого не произошло, а во-вторых, не хочется об этом думать.

— А что значит «делаем все, чтобы этого не произошло»? Это же совершенно непросчитываемая история.

— А просчитывать поздно. История придумана, снята, сейчас ее просто нужно сделать как можно лучше. Я не верю в просчеты. Мне в свое время пришлось брать интервью у Тони Скотта, царство ему небесное, а к нему в нагрузку сидел продюсер Джерри Брукхаймер. И мне, в общем, по фигу на Брукхаймера, но было неловко его совсем не спрашивать, поэтому я задал какой-то вопрос, а он в ответ рассказал одну чудесную историю, которую я люблю цитировать. Он сказал, что у «Брукхаймер филмз» нет маркетингового отдела. Есть люди, которые постеры делают, но нет отдела, который занимается изучением зрительского спроса. Хотя, казалось бы, как раз они выпускают классную циничную продукцию, им вдвойне необходимо защитить себя от рисков. Тогда Брукхаймер ответил: «Да если бы я пришел к маркетологам с идеей "Пиратов Карибского моря", они бы мне сказали: так, дружок, со времен "Острова головорезов" 1995 года ни один фильм про пиратов не собирал денег. Кого ты хочешь на главную роль? Джонни Деппа? Ты совсем, что ли?» Короче, по всем пунктам они бы эту историю развинтили. «То есть, — говорит Джерри, — если бы у меня в штате сидели высокооплачиваемые люди, которые предсказывают зрительский успех, то не было бы "Пиратов Карибского моря", которые меня кормят до сих пор». Мне и самому кажется, что даже те люди, которые работают для миллионов, делают это интуитивно.

— Вот у нас постоянно стараются все просчитать. В итоге получается вторично и необаятельно.

— Обаяние тоже, знаете ли, на хлеб не намажешь. Ну какие у нас были последние блокбастеры? Я не видел «Экипаж», но говорят, что фильм хороший.

— Из недавних — «Сталинград».

— Для меня Федор Сергеевич — странное исключение. Потому что он, конечно, абсолютный автор. Но странный. Мне не все нравится из того, что он делает. Например, я значительно больше фанат «Обитаемого острова», нежели «Сталинграда». Мне кажется, если бы на небесах что-то поправили и техническая составляющая «Сталинграда» — как они все это нарисовали на компьютере — переехала бы в «Обитаемый остров», это прямо хорошее кино бы получилось. Но я не видел «Притяжения» еще, что ему там Миша Хасая (оператор Михаил Хасая. — “Ъ”) наснимал.

— До этого еще «Дуэлянт» Мизгирёва выйдет.

— За «Дуэлянта» я страшно волнуюсь. «Дуэлянт» и «Ледокол» — мои любимые истории. По-моему, впервые у нас что-то делается по уму. Когда нормальным авторам дали сыграть в большую индустриальную историю. Потому что у нас хрен знает кто снимает большое кино. Я своими глазами наблюдал судьбы нескольких серьезных проектов. Знакомые делают кино. За много миллионов. У них написан сценарий, который они 15 раз переписывали. У них сумасшедший кастинг. А потом я спрашиваю: «А кто у вас режиссер?» Они говорят: «Ну, у нас — режиссер». — «В смысле?» — «Ну, парень, который снял какую-то короткометражку, или из рекламы». — «В смысле?» — «Да не, все будет нормально». В итоге через два месяца встречаешь этого продюсера белого. Спрашиваешь: «В чем дело?» — «Мы монтируем». — «То есть как — вы монтируете? А режиссер где?» — «Ну не, ну он не режиссер оказался, мы его всё».

— А как же Жора Крыжовников? Ему тоже доверили полный метр после одной успешной короткометражки.

— Жора Крыжовников — автор. И потом я не знаю его индустриальную судьбу, но, мне кажется, у него первый фильм дешевый. Это не то что ему сразу дали миллион.

А насчет Мизгирёва — я его страшный фанат, еще со времен «Кремня». Но если у «Кремня» были поклонники, то у фильма «Конвой» поклонников было не так много.

— Мне очень нравится «Конвой».

— Нам тогда должны выдавать какие-то скаутовские звездочки, потому что, по-моему, этот фильм все ненавидят.

— Кто эти все? Три человека, которые посмотрели фильм на Берлинском фестивале?

— Я его, кстати, на «Кинотавре» смотрел. Да и на Берлинском кинофестивале не три человека сидит. Там, в отличие от нас, набиваются полные залы китайцев на Хлебникова. Сидят смеются.

— Да и его «Долгую счастливую жизнь» там поняли лучше, чем на родине.

— Так мы придем к необходимости культурной эмиграции. А это не наш путь.

— Ни в коем случае. В общем, как я погляжу, после того как Роман Волобуев стал кинорежиссером, жить стало легче, веселее?

— Жить — значительно веселее. Правда, сколько я работаю в так называемой индустрии, столько не был в отпуске. С другой стороны, кажется, у всех так. У нас Аня Чиповская закончила сниматься раньше всех, мы немного задумались, может, смену ей добавить. А она уезжала в Прибалтику. Август, Прибалтика, море холодное — ну что там делать? Мы даже решили на нее обидеться за это. Тогда Аня честно сказала: «Это мои первые 11 дней отпуска за семь лет. Я буду сидеть на берегу и ничего не делать». А так это — счастливый, прекрасный мир, где много интересного.

Деньги — вообще хорошая мотивация. Особенно учитывая, что все то, чем мы занимаемся, к деньгам не имеет никакого отношения. Никогда в жизни так много не работал за столь мало денег.

— А давайте еще в рамках неймдроппинга по паре слов расскажем про остальных участников «Блокбастера».

— Обязательно, они наше спасение.

— Да и о читателях пора подумать.

— Для меня самая обидная история с «Фронтом» — то, что люди, на мой взгляд, пропустили несколько занятных работ. Во-первых, работу Миши Хасая как оператора-дебютанта. Во-вторых, я страшно люблю, что там сделала Даша Чаруша. Но никому не было до этого дела, потому что всем надо было выяснить отношения со мной. Если бы я знал, я бы честно снимал под псевдонимом. И на этот раз я предложил Стюарту продвигать «Блокбастер» как просто чье-то кино. Только с именами артистов на афише большими буквами.

— Вы опять писали сценарий в соавторстве с актерами?

— Отчасти да, даже в большей степени, чем «Фронт». На этот раз и Аня, и Света произносят в том числе свой текст, чему я страшно рад. А начиналось все вообще странно. Первым появился персонаж Ани — Наташа Тюльпанова. Ее прообраз — реально существующая Джульетта Алмазова, про нее несколько лет назад шли сюжеты по всем каналам. Девушка из Нижнего Новгорода, начинающая фотомодель, она с пневматической береттой ограбила офис микрокредитования. Еще она, кажется, была влюблена в артиста Панина-младшего после фильма «Жмурки».

— Взаимно, надеюсь?

— Я не знаю, я не хочу об этом думать. И видимо, кроме прочего, она хотела таким образом привлечь его внимание. Ее довольно быстро взяли. Оказалось, настоящая Джульетта Алмазова — высокая русская девушка. И всех вокруг так веселила эта история, а я думал: ну что все смеются? Она сейчас попадет в эти жернова адские и сядет. Она же не Толоконникова, чтобы пройти через все это и не сломаться. Но в итоге обошлось. Она украла комическую сумму, почти не было ущерба, так что она вернула деньги, и все. Тот редкий случай, когда система ее не сожрала. Я не знаю, что с ней сейчас, надеюсь, что все хорошо.

— И эта история натолкнула вас на сюжет фильма?

— Мне просто очень понравился персонаж. А потом мне показалось смешным, если ее сыграет не Устинова, а как раз Чиповская. То есть вот эту провинциальную модель — девочка изнутри Садового кольца, Школа-студия МХАТ, все дела.

— Роль на сопротивление.

— Да. Я Ане говорил, что, когда картина выйдет, можно гарантировать только одну вещь: у нее появится смертельный враг, и это будет Яна Троянова. Потому что Аня этой ролью реально у нее хлеб отбирает.

— Яна Троянова — это не шутки.

— Да, тут реально может внешность пострадать.

— Так, а что еще для народа будет? Эротика, может? Юмор?

— Для народа — не знаю. Михаил Ефремов со свиньей плюшевой. Эротика… Слушайте, у нас Устинова с Чиповской. Не знаю, как люди могут на это спокойно смотреть.

— А что Ефремов? Это же, наверное, радость работать с большим артистом?

— Пока с друзьями работаешь, у тебя немножко любительское кино получается. Даже если стоит кран и летит вертолет сверху. А тут у нас были целых две гостевых радости. Три смены Михаила Олеговича Ефремова и одна смена Кости Мурзенко. И они абсолютно как ангелы на нас сходили. Михаил Олегович и вовсе преподал Михаилу Хасая лучший урок операторского искусства. В какой-то момент наш оператор пришел, чтобы — чего он обычно не делает — с артистами поговорить о мизансцене. Артист Ефремов сидит на полу, вокруг битое стекло, в руках, значит, шесть плюшевых свиней. И вот Хасая наклоняется и говорит: «Михаил Олегович, хотел вас спросить, вы не против, если мы начнем с крупного плана?» Михаил Олегович делает такой жест — типа, наклонись поближе. Миша наклоняется. Потом еще ближе. И тут Ефремов незабываемым голосом произносит: «Дорогой, мне насрать». Вообще мы многому у Михаила Олеговича научились.

— Вам уже есть чем заняться после выхода «Блокбастера»?

— Над нами нависает очень красивая и страшная по масштабу фантастическая история, которую, впрочем, будет снимать другой человек, не я.

— А как вообще правильно сейчас представлять творческую единицу Романа Волобуева? Вы режиссер, сценарист, продюсер?

— Там, где я написан как продюсер, — это американский фильм Алисы Хазановой, где я был дублирующим вторым режиссером и потом режиссером монтажа. Как называется человек, который сидит на площадке и должен подхватывать плейбэк, когда режиссер входит в кадр? Нет названия этому человеку. Мы же не знали, как пойдет. А вдруг Алиса Геннадьевна на пятую смену упадет в обморок? Поэтому я не настоящий продюсер. Продюсер тот, кто рискует деньгами, а я ничего, кроме времени, пока не вкладываю. А так давайте меня позиционировать как сценариста, потому что за это платят деньги.

— Не дают вам деньги покоя.

— Деньги — вообще хорошая мотивация. Особенно учитывая, что все то, чем мы занимаемся, к деньгам не имеет никакого отношения. Никогда в жизни так много не работал за столь мало денег. Так что действительно — сериалы, канал ТНТ. Кто там еще есть? «Россия»? Пишем быстро, но дорого.

____________________________________________________________________

Никита Карцев