“Ъ-Lifestyle” совместно с компанией Clinique представляет проект #differencemaker (#ЭтоМеняетВсе), посвященный людям, которые меняют мир вокруг себя каждый день. Новая инициатива Clinique позволит сформировать благотворительную платформу и объединить международные фонды, поддерживающие развитие систем образования и здравоохранения. В течение нескольких месяцев известные бизнесмены, актеры, художники и врачи, занимающиеся социально значимой деятельностью, будут говорить о том, как можно сделать жизнь на планете лучше. Продолжает проект интервью с актерами Максимом Матвеевым и Яной Сексте, основателями благотворительного фонда «Доктор Клоун», члены которого занимаются больничной клоунадой в отделениях Российской детской клинической больницы. НАТЕЛА ПОЦХВЕРИЯ расспросила их о том, как работает фонд.
Фото: Коммерсантъ / Георгий Кардава
Фото: Коммерсантъ / Георгий Кардава
— Давайте с истоков. С чего все начиналось?
Максим: Началось все со звонка Оли, координатора волонтеров из фонда «Подари жизнь».
Яна: Поздно вечером позвонили и сказали, что в Бурденко лежит восьмилетняя девочка Инна со сложным диагнозом. Я даже лицо ее помню, столько лет прошло. У Инны была трубка в горле, и она не могла говорить. Диагностирована тяжелейшая депрессия. Лежит и ни на кого не реагирует. «Короче, — говорит, Ольга, — мы решили, что к ней должны прийти клоуны». Так пусть приходят клоуны, почему нет? Мы с Максимом-то не клоунадой занимаемся. Ольга выслушала и отрезала: «Завтра Бурденко, в час дня у входа». Повесила трубку.
Максим Матвеев
Фото: Георгий Кардава, Коммерсантъ
Максим Матвеев
Фото: Георгий Кардава, Коммерсантъ
Максим: Как все прошло, мы не очень помним, потому что были в жутком стрессе сами.
Яна: Утром поехали в «Европейский», купили какие-то чудовищные карнавальные костюмы. А дальше как в тумане. Помню, что кого-то посвящали в клоуны, показывали какие-то фокусы простые.
Максим: Мы два часа там пробыли. Сперва Инна даже не повернулась к нам, а к концу первого часа уже беззвучно смеялась, потом встала и долго водила нас по отделению, показывала все. Сейчас мы уже понимаем, что смех несет терапевтический эффект. И более того, эта деятельность, больничный клоун, во всем мире разменяла третий десяток. Но тогда было спонтанно…
Яна: В Бурденко стало ясно, что мы не знаем как, не знаем почему, но это работает. Работает грандиозно!
— Как вас воспринимали тогда, десять лет назад, и сейчас? Что-то изменилось?
Яна: Дети как тогда от души смеялись, так и сейчас смеются. Проблема была со взрослыми. Когда мы только начинали работать, при любом «хи-хи, ха-ха» вылетал разъяренный врач или медсестра с криками «Вам тут что, цирк?».
Максим: А сейчас врачи сами нас ловят в коридоре и просят отвлечь ребенка, пока ему будут делать какую-то особенно тяжелую процедуру.
Яна: Любое инородное вторжение в привычный уклад в нашей стране воспринимается в штыки. Я без тени осуждения это говорю, скорее, подмечаю национальную особенность.
Когда мы только начинали работать, при любом «хи-хи, ха-ха» вылетал разъяренный врач или медсестра с криками «Вам тут что, цирк?».
Максим: Поэтому нам приходится методично доказывать, почему наша деятельность необходима. Нам в помощь существующие научные труды, описывающие, как вера в свое выздоровление может творить чудеса. Это не магия, это физиологическо-химический процесс.
Яна: И мы слушаемся врачей — они для нас законодатели. Главная заповедь «Доктора Клоуна» — не навредить ребенку и не помешать врачам. Мы клоуны. Мы не лекарство, мы витамин. Мы можем подсластить, но все-таки в больнице ребенок находится с конкретной целью. И врач этого добивается любыми возможными и невозможными способами. И как бы ни было тяжело смотреть, мешать мы не должны.
Кстати, иногда дети отказываются работать с психологами, но с радостью идут на контакт с клоуном. У этого есть интересная причина.
Максим: Клоун — существо с красным носом — какой-то дурак, немножечко ровесник, который может споткнуться, ушибиться, дурачиться, облиться. Он порой вызывает у ребенка больше доверия, нежели врач или психолог.
Яна: Мне даже кажется, что не ровесник, а единственный персонаж в больнице, который в иерархии ниже ребенка. Мама выше, медсестры, врачи выше. Ты должен все время их слушаться. И вдруг приходит какой-то дурак, что-то уронил, запутался в своих же коробках. И у ребенка появляется возможность командовать им и встать на ступень выше.
Максим: Нам психологи объясняли этот феномен. В больнице ребенок теряет власть над окружающим миром, у него не спрашивают разрешения о вторжении в личное пространство, о каких-то манипуляциях. И наша работа строится на том, чтобы попытаться вернуть ребенку ощущение владения миром.
Яна Сексте
Фото: Георгий Кардава, Коммерсантъ
Яна Сексте
Фото: Георгий Кардава, Коммерсантъ
Яна: Клоун спрашивает разрешения на любую манипуляцию. Можно войти? Можно сесть? Можно взять твою руку? Ребенок становится его кукловодом и таким образом отрабатывает свое желание управлять.
Максим: Часто дети постарше, которые уже понимают, что с ними происходит, очень агрессивно отвечают клоунам, выгоняют их. Это абсолютно нормально. В этой ситуации клоун должен уйти.
Яна: Ага, вот вы с Ванькой тогда ведь не ушли, хотя по инструкции должны были.
— Расскажите, что за история?
Яна: Это два гаврика, Макс и наш коллега Ваня, пришли в палату к мальчику-подростку, а он как закричит: «Уходите! Нет! Все! Не хочу! Нельзя! Нельзя!» Макс ему говорит: «Ну хорошо! А через пять минут можно?» — «Нет. Нельзя!» А мальчик прямо по-настоящему злится. По инструкции они должны были уйти…
Максим: Но это же такой азарт! Достучаться!
Яна: В общем, на кураже Макс спрашивает: «Ну хорошо, в дверь нельзя, а в окно можно?» — «Нет. Нельзя!»
Максим: Но голос дрогнул уже, появилась другая интонация.
Яна: «В окно нельзя, хорошо. А в тумбочку можно?» В общем, они перебрали, все, что только было в палате. Все время «Нет! Нет! Нет! Нельзя!», а улыбку прячет. Но все равно «нельзя». И тут они увидели на потолке вентиляционное отверстие. Я не знаю, как эта мысль им пришла в голову, но ребята попросили разрешения залезть в вентиляционное отверстие. И он разрешил. А дальше началось шоу, которое смотрели все, кто в тот момент был на этаже в принципе. То они ползли друг по другу, то падали, то путались в халатах. Потом тащили тумбочку, чтоб на нее залезть, потом начали тащить кровать с мальчиком, чтоб по ней добраться до вентиляционного отверстия.
Естественно, мальчишка покатывался со смеху. И вся наша работа — это такие импровизации, которые нельзя заранее подготовить и отрепетировать. Подпитываемся эмоционально тоже таким образом — ведь получилось рассмешить.
Максим: Правда, не все дети могут открыто отдавать радость. Иногда им физически больно шевелиться, но, даже если ребенок лежит спиной к клоуну, можно почувствовать его благодарность. Он ее спиной выражает…
Часто дети постарше выгоняют клоунов. Это абсолютно нормально. В этой ситуации клоун должен уйти
Максим Матвеев
Фото: Георгий Кардава, Коммерсантъ
Яна: У меня была очень необычная история. Один мальчишка, Гришка, к сожалению, он уже ушел, всегда очень вяло на меня реагировал. Ну ходит там что-то яркое, и пусть. После очередной смены я уже переоделась, но вспомнила, что хотела еще к врачу зайти переговорить. И кроме клоунских ботинок, другой сменной обуви у меня не было. Пришлось бежать в обычной одежде, но в этих ботинках как раз мимо палаты Гриши. А потом меня встретила его мама и рассказала, что он меня тогда засек и спрашивает: «Почему тетя у Янки ботинки забрала?» И с тех пор, оказывается, только и разговоров было о Янкиных ботинках и о том, как я их ему отдам, когда он вырастет. А казалось, что он меня даже и не помнит.
Максим: Красные ботинки?
Яна: Не, черно-белые.
Максим: Кстати, о родителях. Они очень чутко реагируют на любую перемену в настроении ребенка. Когда мы входим в палату, родители первым делом смотрят на реакцию ребенка на клоуна.
Яна: Мне кажется, что мы иногда родителям тоже нужны. Часто, когда ребенок не хочет взаимодействовать, мы работаем с родителями. Постепенно и ребенок включается в игру. Дети ведь чувствуют состояние своих мамы и папы, и если мама и папа все время думают о стоимости лекарств и лечения, то о каком позитивном эмоциональном состоянии вообще можно говорить?
Максим: Они оглушены диагнозом. Их стресс в разы сильнее, чем у детей.
Яна: Поэтому у нас даже фокусы есть для взрослых, 18+.
— Приземленный вопрос. Сколько получает доктор Клоун?
Яна: Доктор Клоун у нас сейчас за выход получает, по-моему, 1000 рублей. И сейчас мы ищем финансирование, чтобы поднять эту ставку до 2000 рублей.
Максим: Да, я бы сказал, мы активно ищем финансирование. Нам нужно платить клоунам, нам нужно обучать людей. Речь идет о профессиональной подготовке. Мы не хотим вкладывать все силы в обучение клоуна, а потом потерять его, потому что ему элементарно нужно чем-то кормить семью. Во Франции и Израиле, например, этот труд оплачивается.
Яна: Помнишь, как на первой международной конференции клоунов в 2009 году мы были шокированы количеством организаций, их уровнем подготовки? Мы были единственными волонтерами без записи в трудовых книжках, соцпакетов и господдержки. В России мы первопроходцы. Идем на ощупь. И за каждого больничного клоуна, который войдет в палату, мы отвечаем своей головой. Это не уличная клоунада, не цирковое представление. Это очень серьезное дело, и у каждого волонтера должна быть профподготовка. Я сейчас не столько костюмы и фокусы имею в виду. Клоун — это дорогой продукт в производстве. Не хочу на такие рельсы разговор переводить, но это тоже важно упомянуть. Это штучные профессионалы.
Яна Сексте
Фото: Георгий Кардава, Коммерсантъ
Максим: И потом мотивация «я хочу спасти мир», в общем, довольно хрупкая. Как мыльный пузырь, который может лопнуть в любой момент.
Яна: Жаль, что нам крайне трудно находить спонсоров. Каждый раз разговор с потенциальными спонсорами — как первый. Начинаем с нуля и объясняем, кто мы и зачем нам нужны деньги. А нужны они нам на благо клоунов. На обеспечение реквизитом, который необходим в палате и разрешен. Антисептики, перчатки, маски…
А ведь всего лишь подняли трубку, когда Храмова звонила. (Смеется.) Не было бы нас тогда дома… Но если серьезно, ни для кого не секрет, что в благотворительности существует, скажем так, иерархия. Или градация. Не могу слово подобрать…
Максим: Собрать на больного ребенка намного легче, чем собрать на больного взрослого.
Яна: Собрать на ребенка с диагнозом «рак» намного легче, чем собрать на ребенка, например, с проблемами пищеварительного тракта или необходимым вмешательством абдоминальных хирургов. Как-то неприятно про такие вещи в обществе говорить. Но ведь помощь ему нужна ничуть не меньше. Еще быстро собирают на животных. Значительно менее охотно люди дают на стариков. Клоуны где-то в конце списка. Это цинично звучит, но это факт.
Собрать деньги на ребенка с диагнозом «рак» намного легче, чем собрать на больного взрослого. Клоуны где-то в конце списка
Лучше всего о нас сказала моя сестра. Она рассказывала кому-то о нашем фонде, долго объясняла и в итоге резюмировала: «Если вы никогда не видели их работу, то вам очень повезло». Часто улыбка, ради которой мы все это затеяли, остается между двумя людьми — доктором Клоуном и пациентом. Но мы уже не стесняемся просить деньги. Если нам дают, мы за это страшно благодарны.
Максим: Нам помогают несколько крупных структур. Например, благодаря «Финпромбанку», нашему стратегическому партнеру, и его руководству в лице Людмилы Маслиевой мы смогли снять отчетный фильм о фонде.
Максим: Пока мы работаем только в Российской детской клинической больнице, но, конечно, обсуждаем сотрудничество и с другими клиниками.
Яна: Из последних крупных акций — благотворительный забег совместно с New Balance Russia. Аукцион еще был благотворительный. Продавали разные лоты. Помню, Паша Табаков притащил любимую кружку Олега Павловича. Мы спросили: «А Олег Павлович разрешил?» Он, говорит, мне сам ее выдал.
Максим: В этом смысле и театр Табакова, и МХАТ нас очень поддерживают. Дают оборудование, помогают отшить костюмы, создать декорации. Знаете, о чем я сейчас подумал? Деньги нам нужны, это, безусловно, важная составляющая. Но относительно благотворительных организаций другого профиля нам денег нужно не так много, как кажется. Медикаменты стоят, к сожалению, в нашем мире существенно дороже, нежели наша помощь.
Яна: И замечательно то, что другие фонды нам помогают. И «Подари жизнь» Чулпан Хаматовой, и фонд Константина Хабенского. Буквально через месяц, 1 октября, мы будем работать вместе. Фонд Хабенского будет показывать в Кремлевском дворце свой спектакль «Поколение Маугли», а наши клоуны там будут настраивать детей на позитивный лад перед спектаклем.
Максим: Если говорить о других проектах, на выходе спектакль «Снежная королева».
Яна: Это второй спектакль. Первый был про больничную жизнь — «Приключения в пижаме». Мы возили его на фестиваль Янковского в Саратов. К Полунину, на огромную конференцию о цирке. Главный герой — ребенок, который попал в больницу. И вокруг него все предметы — одеяла, капельница, каталка — оживали и превращали палату в сказочный мир. Наша задача — прийти и раскрасить этот больничный мир, ведь изменить его мы не можем. Зато можем пустить, например, шарик под потолок.
Наша задача — прийти и раскрасить этот больничный мир, ведь изменить его мы не можем
Максим: Спектакль «Снежная королева» мы играли как-то в НИИ неотложной детской хирургии и травматологии на Полянке. Пока мы там еще час всё паковали после, в комнату заходили врачи, медсестры и признавались, что не ожидали такого эффекта, что это действительно работает… Конечно, работает.
— Простите, спектакль про больницу в больнице?
Максим: Да. Оказалось, дети очень любят иронизировать над своим состоянием.
Яна: И, кстати, очень смело это делают. Намного смелее, чем взрослые.
Максим Матвеев
Фото: Георгий Кардава/Коммерсантъ
Максим Матвеев
Фото: Георгий Кардава/Коммерсантъ
Максим: Над тем, что у них волосы выпадают от гормонов. Над тем, что их раздувает. Они любят над этим посмеяться.
Яна: Правда в том, что ребенок не просто хочет об этом поговорить, ему нужно об этом поговорить. Один мальчишка, Димка, как-то рассказал мне анекдот, тогда ему было десять лет: «Пациент вышел от врача, едет в лифте. Вдруг хлопнул себя по лбу, что-то забыл. Возвращается к врачу. "Доктор, подождите, я забыл… Близнецы, Овен…" — "Да рак у вас, батенька, рак!"» И это мне рассказывает ребенок с этим же диагнозом.
Максим: Смех над болезнью в том числе может стать началом веры в выздоровление, веры в жизнь.
— Я не могу не спросить. Все-таки вы имеете дело с детьми, у которых тяжелые диагнозы. И это может быть сопряжено со смертью. Вчера ребенок был, смеялся, играл, сегодня его уже нет. Но есть другие дети. И как тогда?
Максим: Вчера? Бывает, что сейчас есть, а через пять минут уже нет… Это реальная история, которая случилась со мной. В отделении находилась довольно мрачная процессия, а вокруг 20 напуганных детей, которые смотрели на это и думали: «Меня тоже такое ждет?» Волонтеры очень просили помочь отвлечь детей. Я отвлекал. Как-то меня позвали в двухместную палату. Один ребенок лежит, ему очень плохо со всеми физиологическими проявлениями. Я был вынужден сесть так, чтобы закрыть его спиной и работать с ребенком, который лежит на соседней койке...
Яна: Часто спрашивают, как мы с этим справляемся. Иногда трудно очень. У меня была история, когда я чуть не расплакалась при детях. Мой напарник увидел, что я на грани, и придумал выход: засунул меня за шкаф, чтобы дать мне возможность выплакаться.
С нами работают специалисты. У нас замечательный психолог в попечительском совете — Виктория Шнеер. Понимаете, волонтерская деятельность строится на так называемом внутреннем горении. И вот чтобы не перегореть, нам нужна подпитка и помощь специалиста.
Мой напарник увидел, что я на грани, и придумал выход: засунул меня за шкаф, чтобы дать мне возможность выплакаться
Максим: Почему некоторые врачи становятся циничными? Это защита. Ты не можешь быть всегда эмоционально включен в пациента, потому что твоих сил тогда не хватит. Это касается и волонтеров, и клоунов. Мы, конечно, не можем не видеть смерть и боль, но надо научиться защищать себя от этого. У каждого, как мы говорим, был свой «первый ребенок». И волонтер после этого либо уходил, либо оставался с нами уже надолго. Это не цинизм. Это скорее установка. Мы, клоуны, не про смерть в больнице говорим, а про жизнь. Можно называть процент детей, которые умирают от рака, а можно говорить о тех, кто выздоравливает. Мы, доктор Янка и доктор Макс, и другие клоуны, мы не родители этих детей, не братья, не сестры, не крестные, мы не близкие друзья семьи, мы приходим туда работать, мы приходим помочь. И наша задача заключается не в том, чтобы стоять в уголке и страдать, как нам жалко ушедшего ребенка, а сконцентрировать все свои силы на конкретном испуганном живом, которому очень плохо, грустно, страшно, и работать с ним.
Яна: А наши переживания мы, уходя, снимаем и вешаем на крючок вместе с костюмом. Потому что мы про жизнь. И только в этом качестве наше присутствие там уместно.
Когда ребенок был ребенком, он не думал о смерти, он верил в бессмертие… Взрослый знает все возможные исходы. А ребенок…он не согласен. Он не принимает этот исход. Он невозможен, его нет. Потому что его не может быть никогда, потому что дети бессмертны. Это и есть наша главная клоунская установка: «Мы не думаем про смерть. Ее нет».
Редакция благодарит отель Балчуг Кемпински за помощь в организации съемки