В Москве при поддержке MasterCard и Panasonic продолжается Фотобиеннале-2016, и на этой неделе в Мультимедиа Арт Музее (МАММ) открывается выставка японского звездного фотографа ХИРОСИ СУГИМОТО «Прошлое и настоящее в трех частях», в рамках которой демонстрируются значительные для его творчества серии «Диорамы», «Театры» и «Морские пейзажи». Всемирно известный фотограф ответил на вопросы ЕЛЕНЫ КРАВЦУН.
Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ / купить фото
— Когда вы решили профессионально заняться фотографией? Я знаю, что вначале вы пробовали рисовать.
— Когда мне было 12 лет, мой отец купил очень дорогую и большую камеру, но сам не стал снимать. Тогда я как раз взял камеру в руки впервые. Учась в колледже, я в кинотеатре фотографировал фильм с Одри Хепберн, потом эта практика нашла свое отражение в серии «Кинотеатры». Осознание фотографии как своей профессии пришло ко мне в 1975 году в Нью-Йорке. Я приехал, чтобы снимать рекламу, и хотел стать коммерческим фотографом. В то время фотографию не считали искусством.
— Тогда же вы начали общаться с Уолтером Де Марией, фигурой неординарной, одним из пионеров минимализма? Как вы познакомились? Может, вы тогда участвовали в хеппенингах…
— Уолтер Де Мария в 1979 году как раз выставил свой шедевр «Сломанный километр» в галерее Dia Art Foundation в Сохо на Западном Бродвее. А я в то время открыл вместе с женой как раз напротив этого места галерею восточных древностей. Он действительно распилил «километр», его инсталляция представляла собой пятьсот двухметровых брусьев из латуни, которые были выложены пятью ровными параллельными рядами. Для меня то, что сделал Де Мария, стало шоком. Помимо него на меня тогда очень сильно повлияли Дональд Джадд и Дэн Флавин, тогда движение арт-минимализма буквально гремело. Именно когда я встретился с Уолтером Де Марией и другими художниками, я решил, что хочу заниматься современным искусством. Тогда я и понял, что фотоаппарат будет моим рабочим инструментом.
— Минимализм для вас — это вообще про что? Про одиночество?
— Для меня это как для японца про дзен-буддизм. Посмотрите на мои морские пейзажи — это чистый минимализм. Пустота, чистое пространство всегда меня чему-нибудь учат.
— Как вам хватает терпения продолжать фотографические серии, которые вы начали в 1970–1980 годах, до сих пор?
— В произведениях искусства сокрыта великая сила, они заканчиваются тогда, когда положено. Серия умирает, когда ей захочется.
— Как-то вы сказали, что вы «сражаетесь с реальностью и ваш фотоаппарат служит вам боксерскими перчатками в этой борьбе». Реальность часто бывает к вам враждебной?
— Считается, что фотография отображает реальность, а для меня она отображает течение времени и даже само время. Вот смотрите, например, у меня есть серия «Диорама», это моя первая серийная работа, положившая начало моей карьере фотографа (фотографии этой серии представлены на выставке в МАММ). Я тогда еще был туристом, и вот, впервые оказавшись в Нью-Йорке, я пошел в Музей естественных наук поглазеть на чучела животных в диорамах. Я стал их фотографировать. Это были мертвые животные, но для человека, который смотрит на мои фотографии, они становятся живыми. Ведь он не знает, что это чучела, он думает, что это реальный лес и реальные олени. Получается, мы снимаем мертвое, и оно становится живым в воображении смотрящего.
— Вам вообще живые объекты неинтересны — будь то люди или животные?
— Я снимаю только восковые фигуры. Меня очень часто богатые коллекционеры умоляют: «Сними мой портрет». На что я им отвечаю: «Хорошо, вы сначала умрите. Когда из вас сделают восковую копию, тогда снова приходите, и я вас точно сниму».
— Я знаю, что вы и сами коллекционируете и даже приторговывали древностями. Что вы конкретно собираете для себя?
— Я коллекционирую орудия труда древнего человека каменного века. У меня есть метеориты, римские амулеты и различные окаменелости, которым где-то от 20 млн до 30 млн лет. Благодаря моей коллекции я чувствую течение времени, истории.
— Когда началось это ваше увлечение?
— В 1980-е годы. Кроме камней у меня, кстати, есть всевозможные резиновые женщины, реалистичные куклы для удовлетворения различных сексуальных потребностей. Но, разумеется, не для того, чтобы их использовать, а выставлять. Они интересны мне как продукт эпохи. Это не какие-то люксовые коллекционные куклы, нет. Это обычные конвейерные куклы, которые выпускаются как для мужчин, так и для женщин. В Японии сейчас молодежь совершенно перестала задумываться об отношениях, о сексе как продолжении рода, вследствие чего японское население стремительно сокращается. Они свое внимание переносят на эти высокотехнологичные куклы с красивыми лицами, у нас даже специализированные журналы выпускаются. Повторяю, для меня это как показатель нашего времени. Как фотограф, я заинтересован в первую очередь в восприятии человеческого существования. Обычно я выставляю свою коллекцию вместе со своими работами, однако в этот раз не привез их. Буквально на днях одна такая выставка как раз закончилась.
— Ваши фотографии выполнены в основном в монохроме. Цвет для вас что-нибудь значит? Почему вы стали «черно-белым» фотографом?
— Потому что черно-белая съемка — это сложнее. Цвет — это просто, а вот монохром куда интереснее. Цвет — это максимум года на три работы, а черно-белой эстетике больше ста лет.
— Искусственный свет, столь распространенный сегодня, для вас, поклонника традиционных методов фотографирования и естественности, это проблема?
— История жизни человека с искусственным светом ведь довольно долгая: наши предки сжигали дрова, жили при свете лучин, Моцарт писал свои оперы при свечах, как и в Японии. Только в XX веке мы полностью перешли на искусственное электрифицированное освещение. Наша вечерняя и ночная жизнь изменилась. При этом мы много приобрели, но и много потеряли.