Фестиваль танец
Фото: DR
В разгар двухнедельного фестиваля Montpellier danse (о его начале см. "Ъ" от 6 июля) площадки города и его окрестностей захватили танцрадикалы и танцконсерваторы. Из Монпелье — ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Программа 35-го Montpellier danse решительно отказывается давать ответ на сакраментальные вопросы: куда движется современный танец, каковы его главные тенденции и кто его новые лидеры. Лидеры тут немолоды — с основательной репутацией и длинным послужным списком.
Например, 82-летний немец VA Wolfl, некогда учившийся у Оскара Кокошки, свернул с живописи на танец еще в начале 1980-х, в 1986-м создал в Дюссельдорфе собственную труппу "Новый танец", но только теперь впервые доехал с ней до Монпелье. Высокий подтянутый старик с непроницаемым лицом профессора-экзаменатора и сардоническим чувством юмора привез спектакль с претенциозным названием "CHOR(E)OGRAPHIE: JOURNALISMUS kurze stuke", который длится от полутора до двух с половиной часов, в зависимости от настроения автора: VA Wolfl, восседая в глубине зала с передатчиком, дает распоряжения своим артистам (у каждого за ухом прикреплен приемник), что именно им делать в следующий момент. Материала заготовлено на три часа, но, что показывать и в каком порядке, решает "хореограф" прямо на спектакле.
Кавычки уместны, поскольку в "Новом танце" собственно танца нет — девять артистов размещены в белоснежном кубе сцены в виде живой инсталляции, готовой трансформироваться по воле художника. Одетые в блескучие кабарешные костюмы-двойки и мини-платья артисты начинают с того, что направляют винтовки в зрительный зал, а чем заканчивают, корреспондент "Ъ" так и не узнала, поскольку, отсмотрев 85 минут спектакля, сочла себя вправе завершить просмотр. За это время электрогитары бомбардировали теннисными мячами из учебной пушки. Прошло 20-минутное женское соло, состоящее из поворота корпуса и сгибания-разгибания руки с одновременным полуприседанием. Артисты выдали убийственно децибельный гитарный рифф, в котором, как потом выяснилось, надлежало расслышать Баха, Шенберга и The Rolling Stones. По всем пяти плоскостям куба сцены было прокручено размытое видео с беснующимися на трибунах футбольными фанатами. Все эти кунштюки явно доставили большее удовольствие улыбающемуся из ложи автору, чем оторопевшим зрителям, мучительно продирающимся сквозь дебри специфического юмора немецкого постановщика.
Юмор немолодой французской пары — перформера Бенуа Лашамбра и танцовщика Фабриса Рамалингома — показался доступнее и остроумнее. Обаяние их спектакля "Hyperterrestres", мастерски выстроенного сценографически и технологически,— в его полной непредсказуемости. Едва настроишься на лирическое философствование первого эпизода — безлюдного, с мерцающим, как безмятежное небо, гигантским экраном, в середине которого легкое облачко превращается то в кита, то в астральное, то в человеческое тело,— как приходится переключаться на сюрреалистическую сценку в бытовом антураже. Персонажи в просторных спортивных костюмах с прикрытыми капюшонами лицами похожи на бесплотных дементоров, угнездившихся в городском офисе. Хриплым клекотом они побуждают друг друга к телесным трансформациям, заставляя то опадать на пол бесформенными кулями одежды, то двигаться рвано-механическим шагом робота, то шествовать плавно-важной поступью жирафа. В одной из частей спектакля перформер Лашамбр с ученым видом закатывает лекцию с квазинаучным объяснением происходящего (тут выясняется, что звучавший клекот — речь дельфинов, адаптированная для человеческого слуха), его полный самоиронии скетч косвенно высмеивает и всех активно умствующих коллег. В финале остряки раздеваются донага, переступая-перепрыгивая с ноги на ногу так, будто пол сцены жжет им пятки. На багровом фоне экрана их черные скачущие силуэты кажутся ожившими сатирами с античных краснофигурных ваз. И действительно, кто знает: может, подобные "пляски на углях" были в ходу и две с половиной тысячи лет назад.
Совсем недавнее — вековой давности — прошлое возвращает своим искусством Фаррукито, 33-летний ас фламенко, наследник древней и славной андалусской династии кантаоров, танцовщиков и музыкантов. Танцам его учил дед, великий Фарруко; в пять лет малыш уже выступал на сцене, в восемь — получил первый сольник, в двенадцать — его отснял Карлос Саура в своей знаменитой антологии фламенко. В пятнадцать, после смерти деда, он принял на себя бразды правления империей фламенко — того не тронутого цивилизацией искусства, которое его семья хранит много веков. Сегодня Фаррукито, пожалуй, единственный бескомпромиссный блюститель стиля: никаких эстрадных ухищрений, литературных сюжетов, "концептуальности", сценографических эффектов и прочих ухищрений, с помощью которых адепты фламенко завоевывают стадионные аудитории.
В спектакле "Pinacenda" реконструирована атмосфера андалусской таверны: публики будто и нет, разновозрастные артисты, собравшись по-семейному, поют и танцуют как бы для себя, сгрудившись вокруг стола, или усевшись в ряд, или разбившись на две команды,— обмениваются репликами, выясняют отношения, выражают восхищение особо искусными пассажами. Из девятерых танцует один Фаррукито, отвечая вспышками сапатеадо на хриплые вопли кантаоров, вызов гитар или стоны скрипки. Этот легкий длинноволосый красавец творит чудеса, выстукивая многоголосые фуги одной ногой, присогнув другую в колене; из-под его каблуков вырывается целый оркестр, гибкий корпус и длиннопалые руки плетут аристократичные вензеля, от яростных пируэтов смерчем закручивается воздух. Все это кажется чистейшей импровизацией — настолько непосредственны, спонтанны, не вылизаны островки танца, возникающие в водоворотах музыки и пения.
Пожалуй, аутентичное фламенко на фестивале современного танца выглядит странновато. Однако в контексте радикальной программы его присутствие обретает смысл, напоминая об историческом культе профессионализма, без которого жизнь любого танца оказывается слишком недолговечной.