Война превращает подвиги в тяжелую и не всегда благодарную работу. Бывший радист танкового полка Евгений Азаичевский получил на войне главную награду: жизнь
Фото: Коммерсантъ / Андрей Шапран
Фото: Коммерсантъ / Андрей Шапран
Фото: Коммерсантъ / Андрей Шапран
Фото: Коммерсантъ / Андрей Шапран
Фото: Коммерсантъ / Андрей Шапран
В армию Евгений Азаичевский, сын инженера и учительницы, попал в 17 лет — сразу после того, как из-под Сталинграда пришла похоронка на брата. Прямо из школы пошел в военкомат и сказал: "Заберите на фронт, хочу рассчитаться". Взяли. А вот на войне парень оказался только полтора года спустя. За это время он успел отучиться на станкового пулеметчика, попасть в десант, сильно повредить ногу в неудачном учебном прыжке и получить уже новую воинскую специальность — радиста второго класса.
— Я-то был парень грамотный. И отучился на радиотелеграфиста, редкая для того времени была специальность,— вспоминает Евгений Александрович.— Был направлен в Тульский танковый военный лагерь, 62-й отдельный гвардейский тяжелотанковый полк прорыва резерва главного командования. Звучит? Хорошо звучит. И воевали в нем хорошо.
На фронт Евгений Азаичевский попал в июне 1944 года и закончил войну в 90 километрах севернее Берлина. Исколесил всю Польшу вдоль и поперек. Потому что полк был особый — такие части, укомплектованные новыми тяжелыми танками, бросали туда, где наши не могли прорвать хорошо подготовленную немецкую оборону.
— С нами дыра всегда была обеспечена,— вспоминает ветеран.— Немцы прозвали нас "черная смерть". Танки — ИСы. Пушка 6 метров длиной, 25 кг — вес снаряда, 26 кг — вес пороховой гильзы. Единственный недостаток был — не унитарный патрон. Но зато как попадет, башня вражеского танка улетает.
Сам Евгений Александрович позицию занимал ответственную — в танке командира полка отвечал за радиостанцию. Так что и про танковые прорывы знает, и про охрану штаба. Отступающие немцы, выходя из окружения, нередко попадали на тяжелотанковый полк, и тогда даже радистам приходилось браться за автомат. Так и боевое крещение Азаичевского состоялось.
Командирские ложки
Как-то вечером, вспоминает бывший радист, после долгого — длиною в день — штурма взяли польскую деревню Погожель.
— Расположились почти с комфортом, в просторном доме. Начальник связи карту расстелил, отметки на завтрашний день делает. Потом его кто-то с улицы позвал, он карты на столе оставил и шесть серебряных ложечек там же. А тут по рации приказ командующего корпусом: противник контратакует, оставить деревню, перебраться на лесной участок.
В общем, танкисты спешно передислоцировались и только потом, уже в лесу хватились: карту-то забыли.
— Что за это начальнику на войне бывает? Штрафбат. Значит, надо кого-то отправлять в деревню. Только там ведь уже немцы. Один боец и говорит: это случай испытать новенького. Значит, меня,— рассказывает Евгений Азаичевский.— В общем, вызывают, дают задание, по кобуре похлопывают, мол, за невыполнение сам знаешь, что бывает. Выдали два диска автоматных, гранаты и отправили: то ли за картой, то ли за смертью. Я и пошел...
Это сейчас Евгений Азаичевский понимает: случилось чудо. А тогда просто выполнял приказ. Зашел в деревню с задворков, по картофельному полю дополз до распахнутого окна, нырнул внутрь.
— И вот представляешь, в комнате на столе так и лежали — карта и шесть серебряных ложечек. Я карту за пазуху, ложечки в карман и — к дверям, а там кто-то идет. Оказалось, хозяйка, полячка. Я ей автоматом показываю, будут спрашивать — посылай вон туда. А сам в другую сторону ныряю, пробрался до изгороди, потом по-пластунски, а чтобы уйти, гранаты начал кидать в разные стороны. В деревне шум, паника: граната то там рвется, то там. Так к своим и вернулся. Начальник связи, как потом признался, из-за этих взрывов никак не мог понять, что в деревне происходит. А я пришел, докладываю: "Товарищ майор, ваше приказание выполнено!" "Принес?!" Он аж подпрыгнул. Вынимаю: "Все в целости и сохранности!" А потом говорю: "А вот эти ложечки — мне на память". Майор карту обнимает, а я эти ложечки так до дому после победы и довез.
Minen
Еще радист вспоминает, как его отправили проверять, заминирована ли пашня. Дали сапера и даже выделили бронетранспортер — для скорости. Поехали ночью.
— Приехали, ищем глазами: пашни нет. Не сеяли, значит. Едем дальше — взрыв. У бронетранспортера одно колесо в сторону и провода перебило от аккумуляторной батареи — рация не работает,— описывает Евгений Азаичевский.— Шофер Яшка вылез наружу посмотреть, но только сделал шаг — бах! Яшка в воздухе и ноги у него нету! Мы вдвоем в бронетранспортере остались — я и сапер Костя. Я ему говорю: "Давай я тебя спущу в люк под бронетранспортером и за ноги буду держать. Ты ладошками там щупай, а потом ставь ногу, продвигайся. Я по твоему следу пойду". Так и сделали, до Яшки доползли. Тот, к счастью, жив, хоть и без ноги. Рану ремнем перетянули.
— Я был плотным тогда,— рассказывает Евгений Александрович,— говорю: "Ладно, Костя, продолжай ползти, а Яшку я потащу, но помни, что мне нельзя ни на сантиметр в сторону отходить, взорвемся вместе". Шага три сделали — снова мина. Сапер знает, как с ней обращаться. Разрядил. Дальше ползем. Опять мина — противотанковая, большая. Потом еще одна — противопехотная. Так и добрались до дороги, а там палочка стоит и надпись и на ней — "minen". Выходит, мы через минное поле на дорогу-то и вышли.
Дальше легче пошло, через пару километров добрались до панского дома. Еще когда на разведку ехали, приметили за забором лошадиные уши — тройка запряженная стояла.
— Пришли к пану. Говорим: "Пан, коней запряги!" А он: "Не-не, герман забрал!" Ну, думаю, как заставить лошадь отдать? Даю очередь по полу из автомата, и через пять минут тройка под окном стоит. Яшку погрузили, и слава тебе господи, живого привезли, сдали его в полк, в медсанбат.
А поляк стал начальство требовать: "Дай мне командира! Вы же союзники, а стреляете по ногам!"
— Пригласил меня полковник: "Стрелял?" "Так точно! Стрелял!" А он на это: "Дежурный, арестовать!". Пан кланяется: "Спасибо". В соседнем доме в отдельной комнате меня посадили, часового поставили, я заснул. Как уехал пан, меня будят: "Ну что, стрелял?" "Стрелял!" — "Правильно сделал, молодец!"
Так слава по полку прошла, что Азаичевский — человек надежный.
Застрявший танк
Танки ИС-2 со своими шестиметровыми пушками были хоть и грозными машинами (одними из самых мощных той войны), но подчас страшно неповоротливыми. Зато даже полностью обездвиженный "Иосиф Сталин" со своей толстой броней оставался почти неуязвимым. В марте 45-го, когда полк вышел на границу Пруссии, Азаичевскому довелось испытать эти качества на собственном опыте:
— Выдвигались мы на передний край. Снег шел хлопьями. На броне, чтобы не мокнуть, персидским ковром закрылись, на каждом танке был такой, и едем. Вдруг очередь — тэ-тэ-тэ и в ковре дыры, да еще и от разрывных. Командир танка ехал тоже на броне, его первые пули и сняли, он раненый в снег упал, подобрали на ходу. Шедшему впереди "виллису" пробило мотор. Чтобы его объехать, танк свернул в кювет и метров через 50 провалился и забуксовал.
— Пушку развернуть не можем — она между деревьями на обочине не крутится. И выехать не можем. Рация не работает — срезали с корнем. Стоим: без связи, без пушки, пули градом, командир в крови. И не видно ничего — люки закрыты,— рассказывает ветеран.
Танкисты знали, что неподалеку застрял еще один "ИС" — неисправный, но с экипажем и работающей рацией. Азаичевского и командира орудия Николая (кстати, его земляка, еще до войны знакомы были) отрядили в тот сломанный танк, чтобы вызвать по радио помощь.
— Думаю про себя: "Отрываться от танка во всем черном на белом снегу, а там целый батальон строчит..." Но приказы не обсуждают,— вспоминает Евгений Александрович.— И мы побежали. Потом Николая ранило в шею. Голова у него набок и нет равновесия. Ноги ходят, а координация отсутствует: "Женька, добей! Не бросай!" Обхватил его, пошли вместе дальше,— говорит Азаичевский.— А немцы наперерез. Их человек пять вышли на дорогу. Я из автомата двоих положил. Но немецкой пулей мне попало в кожух на автомате и согнуло его. Немецкий офицер кричит: "Русь хенде хох!" А я Кольке говорю: "Не бойся, или вдвоем выберемся, или вдвоем здесь умрем". Бросил в немцев гранату, успел нырнуть в какую-то яму и Кольку с собой. А тут уже и танкисты поврежденного танка помогли огнем: территория эта из него хорошо простреливалась. В общем, связались со своими по рации, вызвали бронетранспортер и санитаров. И взяв подкрепление с поврежденного танка, пошли назад к своему, застрявшему.
— Видим: по его башне немецкий офицер ходит, солдаты вокруг бегают. У них противотанкового оружия нет, но решили, видимо, взорвать. У меня душа вон, поскольку внутри люди оставались. Вылезти не могут: через верхний люк будут выходить — пули настигнут, а через днище не вылезешь — танк на брюхе сидит в снегу. Отогнали немцев очередью из ручного пулемета, но рвануть заряд они все-таки успели — подложили гранаты под направляющее колесо-ленивец. Но для ИС это семечки, оторвало только кусок брони с заднего колеса. Тут бронетранспортер подошел, немцы разбежались.
— У меня душа поет: за спасение командира в бою хорошая награда бывает. Только не было никакой награды: раненых отправили в госпиталь, командира нашего полка куда-то забрали, его заместителя — перевели. Но я был до того рад, что остался живой, что виду не подавал,— рассказывает Евгений Александрович.
И добавляет мечтательно: ведь до сих пор еще можно восстановить справедливость — командир орудия Николай, в том бою спасенный, жив до сих пор. Евгений Азаичевский точно знает, потому что бывшие земляки. Правда, теперь Николай уже не в Добрянке живет, а в городе Иваново, на улице Набережной...
За возвращенную карту и историю с минным полем, кстати, Азаичевский тоже остался без награды. Не получил он медалей ни за взятие Кенигсберга, ни за взятие Варшавы.
— А в Варшаву-то мы вошли, почитай, первыми. Дошли до Вислы: мосты взорваны, остановились. Нас сразу отозвали с переднего края и приказывают сдать оборону своей пехоте. Когда на танках стали выезжать, 1-я польская армия входила в Варшаву. И на следующий день заголовок в "Красной Звезде": "Первая польская армия участвовала в освобождении Варшавы",— рассказывает пенсионер.
Евгений Александрович по сей день переживает из-за такой несправедливости. Пять лет назад он даже обратился в военкомат за этими медалями — "За взятие Варшавы" и "Освобождение Кенигсберга". Его перенаправили в Центральный архив армии. Так в итоге ничего и не вышло.
— Тогда же, так совпало, вызывают меня в управление городской администрации и выдают почетную ветеранскую медаль А. Покрышкина,— говорит Евгений Азаичевский.— Я им говорю, ну что вы мне Покрышкина вручаете? Дайте мне ту медаль, которую действительно заслужил...