Бросит ли Надя Лукашина? Да вне всякого сомненья — она сильная самостоятельная женщина, а он стареющий мальчик. Но нам это даже в голову не приходит. Каждый год, когда Женя, Саша, Павлик и Мишка традиционно отправляются в баню, миллионы постсоветских граждан столь же традиционно следят за их приключениями. Кто внимательно и со слезами на глазах, а кто "фоном", натирая свеколку. Зачем и почему? Ведь эти реплики не то что нам знакомы, они пропитали наши новогодние ощущения, как майонез селедку под шубой. Многие терпеть не могут "Иронию судьбы" из-за ощущения давно известного вкуса. Большинство же обожают — именно за это.
Для рожденных в СССР набор классических советских фильмов — всего лишь раздражитель, запускающий ностальгию: "Жили простенько, радовались мелочам... Но люди были добрее и отзывчивее, и какая-то вера в лучшее была..." На самом деле это ностальгия не по простой жизни. Лайфстайл, показанный в рязановской комедии, был далек и недоступен подавляющему большинству жителей страны. Сухая колбаса, рижские шпроты, польский гарнитур за 830 рублей ("И двадцать сверху! — Я дал двадцать пять!"), а пуще того — тридцати-с-лишним-летние бездетные мужики и тетки (и имя-то какое! Ипполит!). И одиноки Женя и Надя другим, не советским одиночеством. Есть у них и друзья, и любимая работа, и женихи-невесты, а они все одни внутренне, словно герои Ремарка какого или Хэмингуэя. Все это было немножко из другой жизни. Из той, где нет шести соток, картошки, поднятой на суглинках, "колбасных" электричек, шестого инструментального цеха и прочей бытовухи.
Другое дело — те зрители, которые прошлую жизнь знают лишь по рассказам родителей. Для них шестиметровая кухня и "Жигули" цвета "коррида", наоборот, признак глубокого социального лузерства. Пятизвездочный коньяк "Росглаввино", дубленка, хрустальные бокалы, телевизор "Рубин" — каждый артефакт требует тщательного объяснения. Это экзотика, путешествие в страну, которой нет на карте. Сюжет не слишком динамичный, вторая серия вообще почти вся проходит в пределах одной квартиры. Темы, которые обсуждают главные герои — выражаясь современным языком, о мотивированности в работе, взаимоотношениях полов, искусстве — давным-давно разжеваны для нас психологами и прочими интернет-гуру. Но все равно ведь зрители, родившиеся в девяностые и двухтысячные, смотрят фильм в десятый раз и сопереживают героям. Не героям римейков и современных картин, эксплуатирующих тему новогодней путаницы. При всей своей кассовой успешности ни "Ирония судьбы-2", ни многочисленные "Елки" не стали по-настоящему народным фильмом. Так, посмотреть, поржать, обсудить постаревших актеров.
Наверное, дело в том, что создатели римейков ориентировались на оригинальный фильм как на документальную хронику 1975 года. Но "Ирония судьбы" — это не хроника, а сферическая сказка в вакууме, символ веры. Недаром она появилась под Рождество, когда все немножко волхвы. У нас не было ни Адвента, ни святой Люсии со свечками в волосах, ни рождественских гимнов, искренних в своей наивности. Но волшебство нужно любому человеку хотя бы раз в год. Вот и смотрели мы за фигурками в вертепе телевизионного ящика, и их придуманная жизнь была реальнее нашей настоящей. "Голубые огоньки" 1980-х — это чистой воды лубок, где действуют абстрактные эпические герои: "Се Никола-бригадир на тракторе выезжает, одной рукой рулит, другой звезду Героя Соцтруда на груди поправляет"; "а се Иглесиас гишпанский, поет отлично, только имя его произносить вельми неприлично".
Быль делалась сказкой. Недаром многие персонажи новогодних шоу остаются на своих местах десятилетиями, со своими привычными шутками, ужимками и прыжками. Но они пытаются зацепиться за прошлое, а в сказке прошлого нет. Сказочное время зациклено, Лукашин будет вечно пить "ерша", а Надя — идти вдоль гаснущих ленинградский фонарей. В таком раскладе совершенно неважно, разведутся ли главные герои или проживут вместе долго и счастливо. Кто задумывался о дальнейшей судьбе Белоснежки или Золушки?
Странным образом "Ирония судьбы" опровергает собственный эпиграф: "В былые времена, когда человек попадал в какой-нибудь незнакомый город, он чувствовал себя одиноким и потерянным. Вокруг все было чужое: иные дома, иные улицы, иная жизнь. Зато теперь совсем другое дело: человек попадает в любой незнакомый город, но чувствует себя в нем как дома".
В оригинале эти слова — сарказм, или, как сказали бы нынче, троллинг. Сейчас они воспринимаются с точностью до наоборот: в мире, где все вокруг чужое, есть островок уюта и тепла — там, где мама трет свеклу, а папа достает из серванта хрустальные бокалы.
— Пощелкай, что ли, там где-то "С легким паром" показывают.
— Давай.