Сначала просто факты. "Оливия Киттеридж" — это четырехсерийный телефильм, который Лиза Холоденко — оскаровская номинантка и обладательница "Золотого глобуса" — сняла по роману Элизабет Страут (получившей за него Пулитцеровскую премию) с оскаровской лауреаткой Фрэнсис Макдорманд в главной роли. Макдорманд играет гениально. Ричард Дженкинс, изображающий ее мужа,— тоже. Билла Мюррея выпускают буквально на несколько минут в конце, но Билл Мюррей — это всегда Билл Мюррей.
Теперь факты не просто. "Оливия Киттеридж" — еще одно, нет, не доказательство (чего уж тут доказывать?), а скорее убедительная иллюстрация известного соображения, что сериалы — это новые книги. Это утверждение может показаться слишком очевидным, даже до какой-то постности, но на самом деле это сложная конструкция. Замысловатая, в первую очередь в связи с тем, что "книжность" этого телекино — вещь будто бы напрашивающаяся: это же экранизация. Но фокус в том, что сериал Холоденко больше принадлежит к книжному миру, больше встроен и проникает в него, чем сам роман Страут.
Элизабет Страут — очень хорошая писательница, возможно немного слишком похожая на нобелевскую лауреатку Элис Манро и вместе с ней вливающаяся в важную традицию североамериканского рассказа и вообще прозы, которая исследует жизнь "маленького человека". Непременно жизнь обыкновенную, расположенную на пространстве "семья, тоска, работа", в том мире (это важно), в котором принципиально не существует ничего, что хоть в каком-нибудь приближении могло быть показано по телевидению, в мире окончательно далеком от всякой медийности, от всего, что нам сегодня подается как главное и интересное. Привязанности, неудачи, несбывшиеся мечты слабых, плохо артикулированных, странноватых людей — вот что не просто предлагается здесь как важное и ценное, а рассматривается сквозь увеличительное стекло невероятной силы.
Вероятно самый яркий (хотя "яркость" в данном случае почти оксюморон) представитель этой традиции — Реймонд Карвер, существом рассказов которого, по его собственным словам, были "реплики и тирады, умолчания и намеки, глупые воспоминания и женские жалобы". И Страут, безусловно, следует в его фарватере.
Но все эти черты, эти "умолчания и намеки" проявлены и сыграны в фильме так точно и неотступно, что фильм Холоденко скорее, чем экранизацией Страут, кажется киновоплощением некого "обобщенного" Карвера. (И уж, замечу в скобках, во всяком случае лучше передает его дух, чем снятый прямо по его рассказам фильм Олтмана "Short Cuts" — сам по себе замечательный, но как бы отменяющий "карверскость" залитыми блеском калифорнийского солнца кадрами и продавленной актерами эксцентричностью персонажей.)
И даже больше. Или — дальше. Сериал "Оливия Киттеридж" куда более явно и, главное, куда более чувствительно предъявляет связь этой прозы, всех этих американских рассказчиков с их общим кумиром — Чеховым.
Глядя на то, что играет Фрэнсис Макдорманд (особенно в первых двух сериях), невозможно отделаться от ощущения, что это нам таким совершенно отодвинутым от оригинального сюжета способом показывают знаменитый рассказ "Именины" ("Ее раздражали многолюдство, смех, вопросы, шутник, <...> дети, вертевшиеся около стола; ее раздражало, что Вата похожа на Нату, Коля на Митю и что не разберешь, кто из них пил уже чай, а кто еще нет. Она чувствовала, что ее напряженная приветливая улыбка переходит в злое выражение, и ей каждую минуту казалось, что она сейчас заплачет"). То есть даже не сам рассказ, а его суть, много раз повторенную и в других чеховских текстах: фальшь "обычной жизни" нестерпима до полной невыносимости, до задыхания, до самоубийственности, но высокомерный отказ от нее может быть еще более разрушительным и жестоким.
И если бы у слова "литература" не было б стольких отрицательных коннотаций, можно было бы сказать, что в этом кино — и даже в одном только повороте головы Макдорманд, в ее приподнятой брови — ее больше, чем в множестве выходящих сегодня литературных произведений. Смысла там точно больше. Вернее, смыслов.