Нынешние ненцы и нганасаны сами выбирают, как им жить в тундре. И несмотря на весь соблазн окунуться в блага цивилизации, многие предпочитают хранить верность корням
Оленевод
Григорий Тоги, 53 года: "Этот жизненный путь мы выбираем сами"
Стадо у Григория серьезное — больше 700 оленей, но и семья немалая — девять детей. Младшей дочке год, старшей — 23 (она замужем и кочует отдельно, с мужем). Четверо детей на учебе в Дудинке.
Есть еще взрослый сын Михаил. Он не женат, но уже обособился: завел свой балок, оленей. А кочует с родителями, в тундре у ненцев не принято, чтобы сын от отца уходил. У самого Григория Тоги шестеро братьев, и они до сих пор на летнем кочевье вместе. А вот зимой делятся, чтобы легче было искать корм оленям.
Пару лет назад Тоги получили трехкомнатную квартиру в Дудинке по краевой программе поддержки многодетных семей. Но городское жилье от пастбища далеко, так что от него пока одни коммунальные платежи.
— Я говорю: дайте мне эти деньги, я на Факеле (Тухард — это по-ненецки факел) дом детям поставлю. Но, сказали, нельзя,— вспоминает Григорий.
В Тухарде у оленевода свое жилье из нескольких вагончиков. Тут все удобства: горячая и холодная вода, туалет, телевизор со спутниковой антенной, сотовая связь. В тундре с этим хуже: выйдешь на сопку — ловит, в низине — нет.
— Построился я на свои. Как? Рыбу поймаешь, оленей на мясо продашь — субсидий-то от властей на все не хватает. Если б я рыбу не продавал, так и топливо не на что купить было бы,— объясняет оленевод.
Перекупщики берут у местных рыбу всего по 60-80 рублей за кило. Чтобы заработать, скажем, на новый снегоход, который Григорий хочет купить сыну, нужно несколько тонн выловить.
— Пенсия у меня 18 тысяч, но надо ж детей одеть-обуть, купить им сотовые, ноутбуки,— перечисляет Григорий.
Бывают в тундре люди и побогаче. И по тысяче оленей имеют. Но оленевод им не завидует: "Все, что у них есть, есть и у меня тоже". Жизнь, конечно, все равно скромная, особенно по части жилплощади. Балок — это ведь меньше 10 квадратных метров.
— Но этот жизненный путь мы выбираем сами,— размышляет Григорий.— А по большому счету, сколько я себя помню, жизнь почти и не изменилась. Как жили, так и живем.
Депутат
Павел Никифоров, 32 года: "В тундру езжу только в национальной одежде"
Павел родился и вырос в поселке Усть-Порт, мама работала в больнице, отец на звероферме. Условия не как в тундре, но и до города далеко: ни газа, ни водопровода с канализацией. После школы Павел поехал в Дудинку поступать в училище на электромонтера по ремонту и обслуживанию электрооборудования. Специальность определилась сама собой (на других отделениях мест не было), но в итоге оказалась весьма полезной. Хотя не сразу: первое время после армии Павел работал водителем. Но шесть лет назад увидел объявление о наборе электриков в "Норильскгазпром", позвонил и устроился на вахту.
— Это в Пелятке газовый промысел, 200 километров от Дудинки. 15 дней там работал, 15 дней дома, вертолетом летал,— вспоминает Павел.
Год назад его жизнь круто изменилась, потому что он стал муниципальным депутатом сельского поселения Караул. Пришлось, не меняя работодателя, перевестись в Дудинку. А на каждую депутатскую сессию Павел берет отпуск за свой счет.
— Тяжело было избраться, мой соперник был из партии "Единая Россия",— объясняет депутат.
Павел пришел отстаивать интересы коренных малочисленных народов, но успел пока немного. Детскую спортивную площадку поставил да решает какие-то вопросы по ЖКХ и расширению покрытия мобильной связью.
Жена у Павла долганка, но дома принято говорить по-русски. Правда, семилетнюю Лену он все-таки учит родному ненецкому и время от времени возит в тундру к родным. Как и у большинства обитателей поселков из числа коренных, у Павла есть родственники-оленеводы. Прежде всего братья и сестры матери из семейной родовой общины "Яберена тоба" ("Серебряное копытце" в переводе с ненецкого). Павел и сам в этой общине числится, даже какая-то часть от 3 тысяч общинных оленей записана на него.
— Так что я и сам оленевод,— констатирует Павел.— Если в городе одеваюсь как все, то в тундру езжу только в национальной одежде, потому что она самая практичная. Вообще, я постоянно выбираюсь в тундру то на охоту, то на рыбалку. Жить без этого не могу.
Культработница
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
Светлана Кудрякова, 41 год: "Когда мой дед камлал в Кремле, там лампочки повылетали"
Девичья фамилия Светланы — Костеркина, это перевод родового имени Нгамтусо (по-нганасански "Костер"). Среди ее предков много известных шаманов.
— Настоящее мое имя Сиби — "свет", поэтому я и Света,— говорит она.— Дала мне его бабушка задолго до рождения: во сне услышала.
Светлана Костеркина убеждена: ей от фамильного дара тоже кое-что по наследству досталось. Например, когда плохо, Светлана обращается к умершей матери, и та помогает. Мама, объясняет она, работала швеей в поселке Волочанка и была известной сказительницей, знала много песен и сказок.
Этому важному делу верна и дочь — Светлана собирает сказания уже в должности главного специалиста по нганасанской культуре Таймырского дома народного творчества. Она пополняет архивы, расшифровывает и переводит записанные этнографами сказки.
Вообще-то в детстве Светлана хотела быть учителем или врачом. Но все изменилось, когда в поселок приехала женщина-баянистка:
— Она так красиво играла, что и я решила учиться музыке. А тут приехал учитель из Норильского музучилища — знаете, у меня часто бывает, что все как будто специально начинает по-моему происходить, я и решила: поступать буду туда же.
В училище Светлана начала петь по-нганасански. Потом, работая в сельских домах культуры, ездила с концертами, даже во Франции побывала. "Что понравилось? Эйфелева башня, конечно",— улыбается культработница.
Интересны были не столько европейские красоты, сколько другие участники поездки — коренные жители Сибири и Дальнего Востока. Правда, шаман из Якутии не впечатлил.
— Я ничего не почувствовала, когда он камлал. Да и голос у него тихий такой. Вот когда мой дед пел в Кремле, там, говорят, лампочки повылетали,— рассказывает Светлана.
Пение ее по-прежнему увлекает. Сейчас как раз собирает из молодых ребят ансамбль нганасанской песни. Правда, осталось нганасан мало, а молодые плохо знают язык.