На XVII фестивале EarlyMusic в Петербурге выступил именитый контратенор Франко Фаджоли. За почти волшебным единением певца и ансамбля, случившимся на сцене петербургской Капеллы, наблюдал АЛЕКСАНДР РЯБИН.
Россия случилась с Фаджоли впервые. Он наделал шуму в Старом свете и в Новом, его показывают по телевизору, диски с его голосом можно купить, и послушать, и посмотреть. Как контратенор, Фаджоли выбился из прочих незаурядными голосовыми возможностями, и выпуклое его имя вполне закономерно оказалось на фестивале EarlyMusic, который из года в год балует публику мировыми знаменитостями-контратенорами.
Вместе с певцом на сцене играли музыканты неаполитанского ансамбля Academia Montis Regalis. С Фаджоли они исполнили восемь арий (и две на бис) из опер Николо Порпоры. Порпора, мастер музыки для контратеноров и кастратов, попав однажды в Лондон, вотчину учителя Фаринелли и Кафарелли Генделя, устарел еще при жизни, и из успешного композитора и педагога вдруг превратился в бедняка.
Без Фаджоли ансамбль сыграл четыре концерта Антонио Вивальди. Вивальди тут оказался не случаен: его музыку Montis Regalis проштудировали основательно. Они переиграли все манускрипты композитора из Туринской национальной библиотеки и записали весьма занятный диск. На сцене собрался мощный состав, опытный и не кичащийся навыками. После концерта даже как-то несправедливо выглядит название на афише: все 14 номеров в Капелле показывали больше, чем просто "искусство контратенора".
В душном, полном ароматами духов зале Капеллы Фаджоли появился после настраивающего на бодрый барочный лад концерта Вивальди. Сияющий улыбкой и туфлями аргентинец прошел к своему пюпитру, и после первой же арии получил раскаленное тутти аплодисментов. Далее градус только повышался. Концерт мог бы выйти просто хорошим, и даже приятным. Такому ходу событий помешали сами музыканты: на сцене Капеллы находились не аккомпаниаторы, приставленные к певцу, а великолепная восьмерка и контратенор. Музыканты поддерживали друг друга, инструменты и голос не вступали в соревнование, кто громче и круче, каждый вкладывался в общее дело. Прыткий голос Фаджоли делился с публикой чувствами, а не возможностями своего весьма солидного инструмента. Звуки сплетались в ярчайшие полотна, ансамбль выдавал деликатные полновесные форте на полсекунды и сразу уходил в пиано, будто солнечный луч на миг вспыхнул, выглянув из-за колышущегося на дереве листа. В ламентозных ариях голос Фаджоли прятался в сумрачных тенях протяжных струнных, и они мягко его прикрывали, мерцая вместе печальным светом. Гобои разливали потопы в тутти вместе со струнными, клавесин выплывал на поверхность из глубин бассо-континуо, поддерживая аккордами крепкий фундамент. Оставаясь в импровизационных каденциях наедине с собой, Фаджоли выписывал тончайшие и хрупкие орнаменты, бесподобным образом связывая моменты замолчавшего и вновь заигравшего ансамбля, летая по октавам без усилий, словно это так же просто, как и улыбнуться. Слова рассеивались в музыкальную линию, смысл которой чувствовался и без точного понимания слов.
Гобоист Пьер Луиджи Фабретти, солировавший в концерте Вивальди фа мажор, творил невероятные пассажи, переливающиеся на фоне подзадоривающего его ансамбля, а в номерах, где гобой был не нужен, смирно сидел, низко опустив голову. Четырнадцать невесомых, в сущности, безделушек стали ярким орнаментом, за пульсом которых было приятно наблюдать.