В конце сентября в Петербурге откроется после реконструкции здание одного из самых знаменитых театров России — Большого драматического театра имени Товстоногова. Последние полтора года его возглавляет режиссер Андрей Могучий. Накануне долгожданного открытия он ответил на вопросы Романа Должанского.
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Чем будете открывать?
Мы решили разделить открытие театра на Фонтанке на две части. Будет, конечно, вечер в зрительном зале, для гостей. Но за два дня до этого мы придумали еще кое-что: уличный перформанс, театрализованное действо под название "Возвращение". Между собой мы его называем "распаковывание театра". Сначала мы снова оденем его в леса, закроем старыми газетами. После от переулка Джамбула по Лештукову мосту через Фонтанку пройдет целое шествие: все люди театра — от народных артистов до гардеробщиков — возвратятся в родной дом. Я помню из детства, что, когда мы с мамой разбирали вещи на антресолях в квартире бабушки, абсолютно все они, даже самые маленькие, вроде чайных ложечек, были аккуратно завернуты в газеты. Эти газеты было очень увлекательно читать — вся история была в них отражена. А вещи после распаковывания казались удивительно свежими, будто нетронутыми. Для меня это и есть метафора Большого драматического театра — он тоже похож на чудом сохранившуюся драгоценную шкатулку, которую нужно не просто сберечь, но и распаковать, вернуть к жизни.
БДТ в сознании многих людей до сих пор остается синонимом какого-то особого благородства, особой миссии театра.
У меня в последнее время в голове вертится определение "генератор смыслов". Петербург не зря называют умышленным городом — он был задуман как город новой формации, несущий новые смыслы для своей страны. Он был генератором смыслов, которые потом присваивались и тиражировались Москвой, улучшались и распространялись. Так вот, многие небезосновательно считают, что в последние лет двадцать-двадцать пять Петербург зачах, батарейки сели, новых смыслов нет. Если нам в БДТ удастся вновь запустить генератор на полную мощность, если к этому театру вернется его сакральное значение производителя смыслов, оно вернется и к городу.
Проект реконструкции сильно изменился после вашего назначения?
Да, мы старались устранить все глупости, которые были сделаны раньше, и не допустить совершения новых. Главное, нам хотели навязать сцену, так сказать, "историческую" — с поворотным кругом-кольцом, суфлерской будкой. Но сцена не может быть "исторической" — она может быть либо современной, либо негодной. Борьба за обновление сцены стала для меня делом принципа. Но для меня это важнее, чем амуры, бархат и позолота. Меня интересует, как театр будет жить и что он сможет делать, а не чем сможет радовать очи начальства. Так что приходилось отвоевывать каждый квадратный метр. Никто не верил, что удастся победить, но Министерство культуры приняло правильное, мужественное решение.
Вы сказали, что прошло четверть века с тех пор, как генератор сел. В этом году было как раз 25 лет со дня смерти Георгия Товстоногова. Все это время театр, как говорится, хранил его наследие. Как обычно случается в театральной практике, забота о наследии кончается тем, что театр выпадает из времени и утрачивает интерес публики. Таким и был БДТ, когда вы его возглавили. А что действительно хорошего в театре имени Товстоногова сегодня сохранилось от самого Товстоногова?
Люди. Те люди, которые работали с Товстоноговым и которых он отбирал, сильно отличаются от всех остальных. Те, кто остался из его уникальной коллекции, сразу распознаются — чувством правды, самоотверженностью, невероятной дисциплиной. Они настолько вышколены в профессии, что даже через четверть века это заметно. Если создать правильный эмоционально-энергетический контекст, они в него с радостью впишутся и по-новому откроются. Я сейчас много читаю про Товстоногова, читаю его книги и статьи. Как точно он все формулировал — о профессии, о театре, в том числе у него есть блестящие, абсолютно современные высказывания на тему сохранения традиций.
И они оказались готовы к переменам? Все-таки вы в этом театре были человеком со стороны, легко было предположить, что наступит отторжение.
Перемены должны быть осмысленными, поэтому я стараюсь изучить все, что было до меня. Перемены должны быть взаимными — я тоже должен меняться. Спустя год я смотрю на многие вещи в театре по-другому. С одной стороны, я далек от той традиции, знаменем которой был Товстоногов, с другой — стоит мне начать о чем-то рассуждать в театре, мне сразу говорят: так смотрите, Товстоногов говорил то же самое. Да, только он лучше формулировал, думаю я про себя. Он был очень умным, очень точно существовал в контексте времени. Он умел находить темы, на которые был запрос в зрительном зале. Это был абсолютно современный театр — вот в чем была его главная традиция. Надо его вновь сделать современным.
Вы всегда были человеком неформальным, свободолюбивым, далеким от государственных правил и по отношению к власти весьма критично настроенным. Другой группы крови вы человек. А сегодня маразм, как мы знаем, крепчает. Каково вам общаться с сегодняшним начальством, с Министерством культуры?
Это и простой, и сложный вопрос. Конечно, я попал в чужую для себя среду, и мне в этом смысле тяжело. Я не чувствую себя вполне свободным. В то же время я не вправе делать резкие движения, потому что теперь за мной театр и люди. Но как художник я от всех этих ограничений испытываю невероятный кайф! Преодолевая внутренние преграды, я чувствую появление новой энергии. Вообще, у меня всегда так было — чем больше препятствий, тем больше драйва. А если проанализировать мою биографию в театре? Так она всегда развивалась, можно сказать, вопреки возможностям, вопреки здравому смыслу. Теперь барьеры стали выше и прочнее.
Мне кажется, вы сейчас ставите интереснейший, уникальный эксперимент. Умирающих академических театров у нас полно. Случаи возвращения к жизни коллективов, во главе которых стояла мощная творческая личность, но уже ушла, припомнить трудно. Значит, вы верите, что такой театр можно вернуть к жизни?
Нет, не верю, просто отбываю наказание... Да конечно верю! Теперь верю. До того как попал сюда, возможно, ответил бы иначе. Сейчас, спустя год работы, у меня наконец есть возможность обновить всю систему работы театра, и поэтому я надеюсь, что можно достичь и творческого обновления. Мы сейчас делаем очень интересный проект — "Мой БДТ", это интервью с разными людьми, зрителями, от знаменитых вроде Валерия Гергиева, Михаила Пиотровского или Сергея Шнурова до простых граждан. Каждый рассказывает, что именно его связывает с БДТ. Оказывается, этот театр изменил жизни очень многих людей.
Похоже, будет менять и в будущем — я слышал, что вы запускаете программу подготовки молодых зрителей.
Да, у нас есть новая педагогическая программа. Мы не просто собираемся готовить будущего зрителя, мы хотим распространять идею театра как особой системы познания мира. И педагогов будем обучать, чтобы они стали агентами театра в школах, преподавали дисциплины с элементами театрального искусства.
Вашей первой премьерой на обновленной сцене будет "Что делать?" Чернышевского. Неожиданный выбор, согласитесь.
В названии романа задан вопрос, на который неплохо бы поискать ответ. К Чернышевскому я относился немного по-школьному, понимая, что я его привычно переделаю да перепишу — и так, что одно только название останется. Роман между тем оказался настолько сложным и интересным, актуальным и многослойным, что я увлекся самим текстом. Надо же нам угадать, что такое завтра и каким оно будет. А Чернышевский дает ответы на важнейшие вопросы.
Сегодня эти ответы не годятся, по-моему.
Не годятся — если к ним поверхностно подойти. Мы задались вопросом, что такое новый человек, и репетиции мгновенно превратились в жесткий дискуссионный клуб. Сейчас тектонические разломы проходят в самых неожиданных местах, рвутся отношения между странами, друзьями, семьями. Линия разлома в одно мгновение может пройти между сидящими на соседних стульях актерами во время репетиции.
"Автору не до прикрас, дорогой читатель, потому что он все время думает о том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий. Мне жалко и смешно смотреть на тебя, ты так немощен и так зол от чрезмерного количества чепухи в твоей голове",— пишет Чернышевский.
Мы сейчас существуем в таком хаосе, в такой смуте, вся планета — в режиме тотального переливания крови, и в головах такой бардак, что надо разговаривать с людьми, пытаясь этот бардак вылечить. Вот когда-то для меня "новым человеком" казался Сергей Курехин. Анализируя его жизнь и поступки, я понял, что новым человеком может быть тот, кто обладает способностью уничтожать отжившее, неживое прежде всего в самом себе. Способность человека к обновлению — самое важное качество.
Вместо слова "человек" в этот вывод можно подставить слово "театр".
Конечно.