Спустя двадцать три года британец Грэм Вик снова поставил "Войну и мир" в Мариинском театре, на фестивале "Звезды белых ночей". За странным взаимодействием погоды на улице и на сцене наблюдал АЛЕКСАНДР РЯБИН.
Вечер премьеры выдался противоречивым: и солнечно, и душно, и ветер дует — вроде и свежо, и не очень. Стоило начаться опере, а на сцене уже стоит Т-34, перед ним Болконский, страшно уставший, в руках пистолет, в воздухе висит кровать, на черном заднике едких цветов пейзажик с деревом, постепенно меняющий размеры. Потом картинка меняется: вульгарная женщина, бесстыдно и вызывающе вскинувшая ноги, наготу ее прикрывает огромная сумка, она-де всё французское, весь искусственный фейк, захламивший душу русской аристократии, и одновременно что-то вроде визуального лейтмотива для Элен. А потом будет ржаное поле со славянами, и из-под сумки проявится изображение огромной толпы — народ, вставший на войну, сбросивший с себя французскую скверну.
Физическое, психологическое и символическое переплелись на сцене: танк, например, вроде бы и метафора груза на душе Болконского, и в то же время витающее в воздухе предчувствие войны, и вообще просто танк. Со временем не разобраться: катаются машины, трап с аэродрома, на балу танцуют в современных противогазах, солдаты в камуфляже из девяностых, Кутузов, наоборот, как надо. Массовки то лубочные, то какие-то пестро постсоветские. Пространство между залом и сценой постоянно нарушается, герои спокойно гуляют между рядов, поют из зала, вся машинерия в ходу — то пол приподнимется, а на нем неуклюжая рука вывела мелом "нужно верить всей душой в возможность счастья", то опустится экран, а на нем черно-белая хроника, показанная залу с изнанки, потому что на сцене появился зрительный зал и вообще-то это они смотрят на экран, а не зрители, а потом, после войны, на этом же экране — живая съемка с камеры, прямой репортаж о триумфе Кутузова.
Выглядит это нескучно, но вот громоздкие паузы между сценами заставляют приуныть. Все в постановке смешалось, как в недавнем "Годунове" того же Вика. Эта неразбериха, в общем, может быть метавысказыванием — мол, и сегодня не понять, что на дворе у вас в России происходит. А может и не быть... Просто ли шутка или же укол Мариинскому то, что чахнущий дом Болконских украшен занавесом с исторической сцены Мариинки, а бал происходит на фоне стены из оникса?
Первая часть, "Мир", плоская, холодная и пластиковая, ползающая меж грезой и действительностью, прямо под стать неловкому либретто, этакая аристократическая банька Свидригайлова, с пауками и теснотой, притом что пространства на сцене навалом, все тщательно выстроено, ничего лишнего, ни конкретного фона, ни духа века N XIX. Метания Наташи искусственны, Безухов и Болконский поют будто из сна. Прекрасно сыгранный и спетый омерзительный Курагин (Илья Селиванов) и движениями, и интонацией выдает беспросветную тупость своего плотского мира. Над ним, как мухи в паутине, висят женщины в затхлых шубах, бедные жертвы утех. Для Ростовой тоже приготовлено такое место, но — увы.
Вокально и актерски закоснелое общество аристократии было показано блестяще. Аида Гарифуллина провела свою Наташу от пластикового манекена к живому человеку: в ариозо ее голос звучал холодно, дуэт же с Болконским вышел одним из самых сильных эпизодов спектакля, ошеломительно нежным: Наташа склонилась над черным мешком с трупом князя, а душа его стоит подле, и они объясняются. Чистое искреннее чувство любви и прощения, не отягощенное агонией. Андрей Бондаренко, сохранявший до тех пор холодную угрюмость (оно и понятно, расцветшего дуба ему так и не довелось увидеть), в своей загробной жизни обрел чувство в голосе. Валерий Гергиев вел оркестр деликатно и неспешно, точно пловец, вошедший в знакомую реку.
Душный "Мир" внезапно прерывается известиями о войне. Антракт. На улице дождь с грозой. Во второй части дело идет живее — война, а на стене угрожающая надпись "МИР". Здесь приютилась самая большая путаница всей постановки — национализм и патриотизм, изгнание французскости из русских душ, это вроде и хорошо: война идет, а мы духовно крепнем. Но тут же скользят намеки о том, как это все ужасно, люди гибнут, судьбы ломаются, в Филях на стене выводят мелом на стене "45 000 убитых", Кутузов с трибуны сообщает залу: война — это недалеко, война рядом, а ее участниками будете вы, уважаемые зрители.
Грэм Вик решил следовать музыке и либретто и вырастить действие из духа оперы, о чем сам и сказал, но разобраться до конца со своими желаниями ему не удалось. Или же это двойной язык в нашем закручивающемся ура-мире без мата и свободы интерпретации Отечественных войн. После премьеры в полуночном послегрозовом небе черные лоскуты туч перемежались с бледными пятнами чистого неба.