«Все сразу решили, что началась война»

Елена Вигдорова о полете Юрия Гагарина

Для каждого номера Weekend рамках проекта "Частная память" мы выбираем одно из событий 1953-2013 годов, выпавшее на эту неделю. Масштаб этих событий с точки зрения истории различен, но отпечатавшиеся навсегда в памяти современников они приобрели общее измерение — человеческое. Мы публикуем рассказы людей, чьи знания, мнения и впечатления представляются нам безусловно ценными.

12 апреля 1961 года
Полет Юрия Гагарина в космос


Мы жили в большой коммунальной квартире на Сретенском бульваре. Днем 12 апреля 1961 года, когда все молодые были на службе, а дома из взрослых оставались одни старушки, в основном из "бывших", вдруг все соседки выскочили в коридор и на кухню. Я помню, как моя бабушка схватилась за лицо и закричала. Оказалось, как только они услышали голос Левитана, произносящий это "говорит Москва, передаем сообщение ТАСС", то все сразу решили, что началась война. Для этих старушек Гагарин в космосе — это было что-то вообще непонятное, дальше все целый день только вспоминали, кто где был 20 лет назад, 22 июня, когда их также огорошили этим голосом Левитана, и что с ними случилось потом. А каждой из них было что вспомнить. Так что первой реакцией шел этот ужас, а за ним — уже облегчение: не война — и хорошо. Эта память и мысль, что война может в любую секунду начаться, жили в советском народе очень крепко. Ничего хорошего никто из них от сообщения ТАСС не ждал.

Ученые следят за состоянием Гагарина в космосе, 12 апреля 1961 года

Фото: РИА НОВОСТИ

Единственной, кто уловил что-то про космос и Гагарина, была наша соседка баба Юля, и вот она решила, что мир рухнул. Это была абсолютно солженицынская Матрена, действительно, праведница. Она читать не умела, даже букв не знала, но в Бога верила. Всегда говорила: "Я верую в Бога и во Владимирскую Божью Матерь, а в пост я не верую. Тоня мне сказала, что пост выдумали богатые, чтобы бедные меньше ели, а богатым больше досталось". Тоня — это была ее дочка, доктор, она погибла на фронте. И вот когда прошел первый ужас, что начинается война, баба Юля вдруг заплакала, бросилась в свою комнатку, заперлась и никого к себе не пускала, говорила только: "Я жду Изю". Изя — это мой папа, который в войну был летчиком. И когда папа пришел с работы, ему сказали: "Исаак Абрамыч, Юлия Андреевна вас ждет". Он вошел, и она бросилась ему на грудь с криком: "Изя, Бога нету! Гагарин его не видел!" Папа, у которого всегда была очень быстрая реакция, тут же сказал: "Что вы, баба Юля. Ваш Бог гораздо выше". Потом он еще долго вел с ней беседы. Она его спрашивала: "Гагарин же выше, чем ты летал?" — "Ну и что, я не так высоко летал, но и он не так уж высоко". Это знание, что Господь выше,— было самым главным для бабы Юли.

"Литературная газета", номер от 13 апреля 1961 года

Фото: РИА НОВОСТИ

Ни мой отец, для которого авиация была осуществившейся мечтой юности, ни его друзья, боевые летчики, никогда не обсуждали этот полет с гордостью за советскую страну, у них не было чувства "ура, мы первые в космосе". Наоборот, папа радовался, когда американцы тоже куда-то летали, и страшно раздражался, когда по радио постоянно говорили: "мы опять победили Америку". Для него это была победа человечества, а не отдельной страны. Такое ощущение общего неба, без разделения на страны, было важно для настоящих летчиков. К Гагарину при этом все относились хорошо. Он был симпатяга, у него была светлая улыбка, очень подходящая герою. Он всегда хорошо и по-человечески отвечал на вопросы, а мой муж помнит, как Гагарин пришел к ним во Дворец пионеров и каждому ребенку пожал руку. Но среди детей на вопрос "кем ты хочешь стать?" отвечать "космонавтом" — считалось даже не очень приличным, как будто ты такой специальный отличничек и хочешь быть хорошим. Все рассказы, как дети хотели быть космонавтами, играли в космонавтов — это скорее в фильмах и книгах. Зато я помню, как дети во дворе играли не в сам полет, а в сообщение ТАСС и даже ходили с тазами на головах и повторяли: "сообщение-таз" — так же, как мы клали копеечки в баночки, потому что слышали где-то, что деньги хранят в банках.

Гагарина любили, как любят киноактеров, с официальной пропагандой это шло по каким-то разным ведомствам. Все демонстрации и народные гуляния были организованы, людей заранее собирали и распределяли по колоннам. Дети все равно хотели в этом участвовать, и мне тоже туда очень хотелось, но никто из родителей не был готов встать в семь утра и ехать куда-то, а потом идти на Красную площадь. За все детство я только один раз была на демонстрации — и тогда же я единственный раз живьем видела Гагарина, это было через два года после его полета в космос, когда в Москву приехал Фидель Кастро и Гагарин был с ним и Хрущевым на трибуне.

Красная площадь встречает Юрия Гагарина, 14 апреля 1961 года

Вообще в начале 60-х, как мне помнится, во всем хотели видеть положительный аспект. Например, все знали, что в космонавты брали только с очень чистыми анкетами, но Гагарин-то был мальчик с оккупированных территорий, а его все-таки взяли, все-таки отправили в космос — и про это на кухнях говорили, этому радовались. Леонов был из семьи репрессированных, кто-то еще — наполовину еврей, про это тоже говорили как про признаки "оттепели". Была обаятельная песенка Войновича — "давайте-ка, ребята, закурим перед стартом, у нас еще в запасе четырнадцать минут", из нее потребовали убрать "закурим" и заменить на "присядем перед стартом", потому что космонавты не курят. Но папа все равно пел "закурим", а Костя Таюрский, у которого папа был штурманом в войну и который служил в Звездном городке, говорил, что перед полетом космонавты как раз курили.

Очень скоро стало ясно, что то, что казалось свежим ветром, на самом деле было приоткрытой ненадолго форточкой. Я помню, например, рассказ, как космонавты пригласили Евтушенко в тот же Звездный городок почитать стихи. Но он тогда был в опале, и им сказали, что не надо. Они ему позвонили и, извиняясь, все отменили. Папа был очень смущен, говорил, что могли бы быть ребята посмелее. Но смелости лететь в космос у них хватало, а сделать, как не велят,— нет.

Юрий Гагарин и Никита Хрущев на Внуковском аэродроме, 14 апреля 1961 года

Фото: РИА НОВОСТИ

К 1968 году, когда Гагарин погиб, настало уже совсем другое время. Многие тогда искренне плакали. При этом ходили, конечно, слухи — не знаю, правда ли это,— что пьяный летел, что пил страшно. Но это всегда было без злобы, в том духе, что мальчишку такого способного, простого, сломила вся эта свалившаяся слава. Похоже говорили про Есенина. Получилось, что этот мальчишка так взлетел, а потом так свалился — и в этом тоже видели некоторый символ — от надежд начала 60-х до разочарований конца десятилетия. А я очень хорошо помню его гибель, потому что он сгорел в небе, в самолете, всего через два месяца после смерти моего папы, и у меня это как-то все вместе увязалось.

Записал Андрей Борзенко

3 и 4 апреля 1953 года
Любовь Вовси о "деле врачей"

29 марта 1971 года
Владимир Буковский о своем четвертом аресте и высылке

27 марта 1991 года
Максим Кронгауз об основании РГГУ

14 марта 2004 года
Григорий Ревзин о пожаре в Манеже

7 марта 1981 года
Михаил Трофименков о ленинградском Рок-клубе

5 марта 1966 года
Анатолий Найман о смерти Анны Ахматовой

27--29 февраля 1988 года
Светлана Ганнушкина о погроме в Сумгаите

15 февраля 1989 года
Олег Кривопалов о выводе советских войск из Афганистана

13 февраля 1964 года
Анатолий Найман об аресте Иосифа Бродского

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...