Деление по-живому

Между Грузией и Южной Осетией продолжают возводить границу из колючей проволоки, которая делит на две части не только землю, но также села и семьи. Спецкорреспондент ИД "Коммерсантъ" Ольга Алленова побывала с одной стороны границы и поговорила с семьей, оказавшейся по другую сторону.

Несколько километров от Гори в сторону Южной Осетии, хорошо укрепленный полицейский пост. Местные жители минуют его беспрепятственно, а для всех остальных, в том числе журналистов, установлены особые правила посещения зоны конфликта. Полицейский берет наши документы, докладывает куда-то по рации, потом возвращает паспорт:

— Придется подождать, пока приедет машина сопровождения. Без сопровождения мы никого туда не пускаем.

— Почему?

— Потому что территория простреливается с той стороны.

Я не спрашиваю, почему здесь думают, что с той стороны будут стрелять. После войны августа 2008 года, которую Россия и Грузия трактуют по-разному, убеждать кого-то в том, что стрелять оттуда не будут, бессмысленно. Нет доверия, нет уважения, нет желания слышать друг друга и разговаривать. Уже пять лет стороны встречаются на нейтральной площадке в Женеве, чтобы решить главный вопрос — добиться гарантий неприменения силы в зоне конфликта. За пять лет такой договор не подписан. На этой нейтральной площадке не решены даже бытовые вопросы вроде поливных работ и газоснабжения. В итоге ирригационные каналы пусты, воды нет, поливной сезон для крестьян снова будет тяжелым. До сих пор не подается газ в район, который в Грузии называется Ахалгорским, а в Южной Осетии — Ленингорским (см. интервью "Они не соглашаются с тем, что у нас есть госграница"). В этом районе живет преимущественно грузинское население, но после войны он оказался в границах Южной Осетии.

Зона конфликта так устроена, что разделение ее на две части кажется невозможным — села перетекают из одного в другое, осетинские и грузинские населенные пункты (с преимущественным проживанием той или другой национальности) перемешаны в шахматном порядке. В советское время здесь ходили друг к другу в гости селами, одно село пасло коров на поле другого, одна деревня выращивала яблоки на колхозном поле другой.

Но в политике нет ничего невозможного. Сейчас здесь строят границу — плотно вбитые в черную землю бетонные столбики, связанные нитями колючей проволоки. Это что-то вроде Берлинской стены, разделяющей два мира. Перейти на ту сторону нельзя. Яблоневые сады остались по одну сторону, а крестьяне, которые их выращивали,— по другую. Там, где граница еще не укреплена колючей проволокой, местное население делает вид, что границы вообще нет, и ходит к соседям в гости. А коровы — и подавно, им же не объяснишь, что такое укрепление государственной границы. В итоге каждый месяц десятки нарушителей попадают в правоохранительные органы Южной Осетии. Платят штраф в размере 2 тыс. рублей, возвращаются домой и снова нарушают. Грузинские власти не помогают крестьянам выплачивать штрафы, а осетинские не намерены снижать штрафные санкции. Видимо, обе стороны надеются, что жители в зоне конфликта сами поймут, что такое граница, и перестанут ее пересекать.

Границу между Южной Осетией и Грузией возводят российские и осетинские пограничники с 2012 года. Власти Южной Осетии объясняют необходимость этого укрепления требованиями государственной безопасности и, в частности, безопасности населения, живущего в приграничье. Пример приводят такой: человек из грузинского села перешел границу, ушел в лес за дровами, там случился сердечный приступ, он умер, а Тбилиси обвинил Цхинвал в том, что человека замучили, задержали, не выпустили. Или все ровно наоборот: осетин перешел границу и не вернулся. И любой такой случай может привести к серьезному обострению конфликта. Кроме того, цхинвальским чиновникам, вероятно, надоело слушать упреки со стороны представителей международных структур в Женеве о том, что они задерживают так много мирных жителей. Жесткая граница избавит осетинскую сторону от лишних упреков.

Сегодня власти Южной Осетии говорят, что готовы делать пропускные пункты с регистрацией всех, кто переходит границу, но для этого нужны переговоры с Тбилиси, а прямых переговоров нет, потому что Тбилиси не признает Южную Осетию стороной ни в каких переговорах.

В Хурвалети настоящая граница из колючей проволоки появилась осенью 2013 года. Но вбить эту границу в головы людям, которые всю жизнь прожили без нее, все равно трудно. Люди сопротивляются — у них в головах границы по-прежнему нет.

80-летний Дато Ванишвили в прошлом году узнал, что его дом оказался на осетинской территории. Все село Хурвалети — на грузинской, а дом Дато — по другую сторону границы.

Из-за колючей проволоки крестьяне смотрят, как дают всходы семена, а потом будут смотреть, как все это растет, вянет, погибает

Когда я подхожу к колючей проволоке, за которой стоит дом Дато, на той стороне все кажется вымершим: голый сад, молчаливый дом, тишина во дворе. Через пару минут после моего появления скрипнула входная дверь дома, в сад выскочила рыжая собака, закричали петухи, а хозяин дома махнул мне рукой: "Стой, не уходи" — и пошел в мою сторону.

Для него любой гость — целое событие, ведь он теперь невольный отшельник.

— Я за дровами ходил, меня задержали,— вспоминает Дато, как в прошлом году ему сказали, что его дом стоит не на грузинской территории, а на осетинской.— Сказали, надо штраф платить, 2 тыс. рублей.

Он долго не мог понять, в чем дело и за что надо платить штраф. Думал, пограничники ошиблись. Штраф заплатил, снова пошел за дровами и снова попался. А три месяца назад Дато пошел в Гори за своей пенсией — его опять задержали пограничники, отвезли в цхинвальский участок, там выписали штраф. Пришлось платить, а для Дато это большие деньги: на двоих с женой он получает пенсию 300 лари (примерно $180). Теперь он никуда не ходит. Его дом от села отделяет колючая проволока, и даже при большом желании пересечь эту границу он не сможет. Проволока и правда очень колючая — даже собака, пытавшаяся сквозь нее пролезть, поранилась и границу не пересекла.

Я стою по эту сторону границы и спрашиваю, давно ли он тут живет, а Дато кричит мне из своего сада: "Я всегда тут жил! В "Метрострое" работал. В 1958 году построил дом. Это всегда был Горийский район. Дочь моя живет вон там, в Хурвалети" — и показывает за мою спину.

Недавно, когда здесь еще не было колючей проволоки, но уже была граница, в Хурвалети умерла родственница Дато, и его дочь с двумя родственниками пришли к Дато за вещами, необходимыми для похорон. Их задержали пограничники. Нужно было заплатить 6 тыс. рублей штрафа за троих. Пока собирали деньги, родственницу похоронили.

Процедура выплаты штрафа — целая наука. Перечислить деньги банковским переводом невозможно: банки в Южной Осетии такие переводы не принимают. Прийти в Цхинвал и принести деньги тоже нельзя: задержат за нарушение границы. Приходится искать знакомых на той стороне, которые смогут передать деньги. Хорошо, если они находятся быстро, иначе нарушителю придется посидеть в спецприемнике.

От дома Дато до ближайшего магазина в Хурвалети меньше километра, но дойти туда он уже не может. Ему остается только одно направление — цхинвальское, однако до ближайшей деревни, где есть магазин, надо ехать на машине. Машины у него нет. Жена Дато Валя больна, "ноги не ходят", лежит уже полгода. До больницы им отсюда не добраться. Если что-то случится, вся надежда на 25-летнего внука Малхаза. Малхаз живет с дедом и бабкой всю жизнь. Дато говорит, что Малхаз "молодой и быстро бегает". Может быть, успеет добежать до соседней деревни, где есть люди.

— Где же вы берете еду? — кричу я Дато.

— Вот здесь,— старик показывает на землю.— Лобио едим. Хлеб печем в печке. Он у меня плохо печется. Как жена заболела, так хлеб у нас плохой пошел. И курочки у меня есть. Вот если вы сюда перейдете, я вам курочку зарежу.

Смеемся, хотя нужно бы плакать.

— И корова у меня есть,— говорит Дато.— Все есть.

— А где вы лекарства берете для жены?

— Соседям деньги бросаю через проволоку, а соседи покупают лекарства и бросают мне.

— А с пограничниками у вас какие отношения?

— Хорошие. Они каждое утро тут проходят, возле дома. Я им говорю: "Гамарджоба". Они мне: "Здравствуйте".

— А переехать не хотите в свою деревню?

— Куда я должен ехать? Я здесь всю жизнь живу. У меня сад, дом. Как я дом могу бросить?

О доме Дато говорит как о живом существе.

Спрашивать о политике бесполезно — для Дато это что-то вроде стихийного бедствия. Почему появилась граница, он не понимает. С осетинами всю жизнь прожил бок о бок, жена — наполовину осетинка. Здесь вообще много смешанных семей.

Дато говорит, что все в округе живут на средства, собранные от продажи урожая.

— Я зимой посеял чеснок вон там,— показывает он на обработанный участок земли за моей спиной.— Как мне теперь собрать его? Я не могу туда попасть.

В этом районе есть несколько семей, чьи земельные участки остались на другой стороне границы. Люди упорно ходили на свои участки, не боясь даже штрафов, пока здесь не появилась колючая проволока. Теперь земли, уже возделанные, некому обрабатывать. Из-за колючей проволоки крестьяне смотрят, как дают всходы семена, а потом будут смотреть, как все это растет, вянет, погибает. Для крестьянина нет ничего хуже, чем видеть, как гибнут труды его жизни.

— Людям нечего будет есть,— говорит Дато.— Тут все жили только своей землей.

Ко мне подходит полицейский, сурово предупреждает, чтобы я не снимала его коллег и их машину. Потом потеплевшим тоном спрашивает Дато, не женился ли еще Малхаз.

— На ком ему тут жениться, на курах?! — сердится Дато.— Кто сюда пойдет за него?

Когда я прощаюсь, Дато кричит мне вслед:

— Спросите там, нельзя ли мне тут маленький проход сделать? Чтобы я к дочке ходил? Только через проволоку на нее смотрю.

Маленькие трагедии этих людей кажутся мне неразрешимыми. Проблемы жителей этой зоны уже несколько лет пытаются решать представители России, Грузии, Южной Осетии, Абхазии, ЕС и США в Женеве, но до сих пор нет механизма, который мог бы дать крестьянам доступ к их земле, а Дато — возможность ходить в магазин, за пенсией, к дочке и родственникам.

В пограничном селе Эргнети регулярно собирается международная группа по предотвращению конфликтов, она решает вопросы о передаче задержанных нарушителей границы властям Грузии. Здесь же филиалы Красного Креста, работающие в Тбилиси и Цхинвале, передают медикаменты, одежду для задержанных, принимают и передают тяжелых больных. Это единственный успех женевского формата за пять лет. Но решить проблему Дато, его больной жены и внука не могут ни в Женеве, ни в Тбилиси, ни в Цхинвале, ни в Москве.

— Все сюда приезжают — и Красный Крест, и ОБСЕ,— говорит полицейский, провожая меня к моей машине.— Смотрят на него как на зверя в зоопарке. Никто еще ему не помог.