Если измерять популярность художника по количеству репродукций его произведений на разного рода сувенирах, то Мауриц Эшер (1898-1972) — король массовой культуры. Тут он стоит прямо за Леонардо да Винчи и Энди Уорхолом. Вот только в отличие от "титана Возрождения" и гуру поп-арта, которые стали частью поп-культуры и своими растиражированными почти до смерти произведениями, и своими портретами, и своими биографиями, Эшер художник-невидимка, художник, спрятавшийся за созданными его воображением оптическими загадками.
Фото: © The M.C. Escher Company B.V./пресс-служба ММСИ
Фото: © The M.C. Escher Company B.V. -Baarn-Holland
Фото: © The M.C. Escher Company B.V. -Baarn-Holland
Кто-нибудь помнит лицо этого художника? Худого бородатого голландца, болезненного, немного похожего на другого голландца, того, рыжего знатока картофеля и подсолнухов. Кто из тех, кто покупает календари, органайзеры, сумки, футболки с эшеровскими бегущими вверх водопадами и поднимающимися вниз лестницами, превращающимися в рыб птицами и окнами-глазами, знает о богатом, но болезненном детстве художника, о его любви к Италии и попытках там провести большую часть жизни, о его первенце, на чьих крестинах присутствовали итальянский король и Бенито Муссолини, об Испании, арки и анфилады которой намертво отпечатались в его памяти и на кончиках его пальцев, о Голландии, жить в которой ему было холодно и трудно, но героем которой он стал и в которой ему было суждено умереть? Все это очень легко узнать, но к некоему общему представлению о том, что такое "Эшер", это почти ничего не прибавит.
Главная загадка Маурица Эшера в том, что он как бы вне времени и вне географии. На первый взгляд, он мог бы родиться и пораньше: XIX век вполне способен был породить подобные сны позитивистского разума, но ведь и плодово-овощные конструкторы Арчимбольдо, и "роботы" с гравюр Брачелли — безусловные прямые родственники Эшера. При очевидной разнице художественных идеологий маньеристов и Эшера идея проверять предметы и тела на прочность, подвергать сомнению признанные границы, оспаривать видимое здесь общая. Но с тем же успехом он мог бы родиться и попозже (столь технократичная графика навевает мысли о компьютерной эре), и в любой другой стране Европы (чем он не родственник, например, Льюису Кэрроллу?). Также он не очень-то укладывается в стилевую эволюцию: он мог бы быть сюрреалистом (классики сюрреализма были ему почти ровесниками), если бы в его геометрических снах было чуть больше страстей и действующих лиц. Он мог бы быть гиперреалистом, если бы его интересовала реальность. Он мог бы быть поп-артистом, если бы в нем была хоть доля иронии или если бы его занимала массовая культура. Он мог бы числиться среди оп-артистов, если бы его задачей были только оптические фокусы.
Но Эшер просто о другом. Ничего не смысля в высшей математике, он как будто создавал теорию относительности в искусстве. От бесконечных пейзажей, которым он отдал первую половину жизни, этот блистательный рисовальщик перешел к своим визуальным ребусам. Эти его архитектурные загадки, в свою очередь, как будто выплыли из столь занимавших его раньше образов средневековых узких улочек с зажатыми кривобокими домами-переходами, лесенками и арками. Дальше будет бесконечное умножение сущностей, война и мир белого и черного, орнамент как суть искусства, как самое стабильное в бесконечной суете негармоничной жизни начало. Рассматривать листы Эшера — работа, конечно, не для сердца, а для ума. Недаром самыми верными его поклонниками были и остаются математики, компьютерщики, психологи и дети. Отличная аудитория для художника, решившегося поверить алгебру гармонией.
Московский музей современного искусства, до 9 февраля