Арлин Кроче: Баланчин — часть нашего прошлого, но он может стать частью вашего будущего
В Перми, Москве и Петербурге состоялись баланчинские чтения. На них выступила балетная обозревательница журнала New Yorker Арлин Кроче (с ней связан знаменитый скандал в американской прессе: отказавшись рецензировать балетный спектакль, в котором вместо танцев показывали видеоинтервью с умирающими от СПИДа, она была обвинена в самом страшном из грехов — отсутствии политической корректности). ПАВЕЛ Ъ-ГЕРШЕНЗОН беседует с АРЛИН КРОЧЕ о Баланчине.
— Арлин, в 1983 году умер Джордж Баланчин, и четырнадцать лет труппа New York City Ballet (NYCB) существует без Баланчина. Внутреннее развитие феномена "балет Баланчина" прекратилось. Начался период интерпретации его хореографического наследия. Каков театр Баланчина "без Баланчина"? Законсервирован ли он в том виде, в котором его оставил Баланчин, либо претерпевает какие-то деформации? Нам это интересно вот почему: Мариинский театр существует без Петипа почти сто лет, и за эти сто лет "Мариинка" пережила много периодов в интерпретации Петипа: был Петипа Лопухова, был Петипа Вагановой, есть Петипа Сергеева, а недавно здесь появился и Петипа Григоровича ("Раймонда") — мы видим, как меняется Петипа. Расскажите, как меняется Баланчин.
— Главное изменение мы видели в первые пять лет после смерти Баланчина. NYCB танцевал возможно более блистательно, чем когда-либо. По сути это было сознательным продолжением того, чему учил Баланчин, и более того, они делали то, что он мог делать, если бы был жив — возобновляли некоторые из его известных балетов. В этот период у нас были важные возобновления: Liebeslieder Walzer, "Симфония Гуно", новая версия "Сомнамбулы". В первые пять лет после его смерти мы имели премьеры балетов, которых долгое время не было в репертуаре. Теперь этот период кончился, и началась "эра Питера Мартинса". Труппа претерпела органические изменения как в репертуаре, так и в технике. То, что мы имеем сегодня, нельзя назвать интерпретацией Баланчина. Когда уходит хореограф, создатель техники и стиля, — это неизбежная потеря для труппы. Главное отличие ситуации "после Петипа" от ситуации "после Баланчина" в том, что сегодня у нас есть новые технологии (видео и изощренная система записи танца), которые, конечно, спасают, но которые также — обман, ловушка. Мы обманываем себя в том, что можно сохранять балеты посредством этих записей, вместо того чтобы передавать их от поколения к поколению, от одного тела к другому. Мы слишком полагаемся на то, что можно увидеть глазами (видео), но это лишь малая часть того, что действительно заключено в балете. В какой-то момент, в течение тех пяти лет после смерти Баланчина, мне показалось, что Баланчин может стать первым бессмертным хореографом. Но, к сожалению, между Баланчиным и Петипа в этом смысле не оказалось никакой разницы.
— Прошли первые пять лет. Что произошло дальше?
— Главная потеря — техника. Сейчас теряется масса технических деталей, которым Баланчин придавал особое значение и которые невозможно уловить на видеопленках. Почему это настолько серьезно? Не только потому, что балеты мистера Баланчина — это шедевры, но и потому, что у него нет реального преемника.
— Но куда делось поколение танцовщиков, с которыми Баланчин работал в последние годы? Неужели они больше не работают или они не в состоянии передать эти тонкости?
— Когда я говорю, что нет преемника, я имею в виду хореографа, как Фокин, который наследовал Петипа.
— Но Фокин всегда был в оппозиции к Петипа, и он этого не скрывал.
— Да, но искусство балета продолжало быть живым...
— Искусство действительно продолжало жить, и потому меня интересует проблема аутентичности баланчинских текстов: недавно я сравнил "Аполлона" в записи 1960 года (танцевал Жак д`Амбуаз, Баланчин стоял за кулисами) с записями последних времен. Это совершенно разные спектакли. Оказывается, и при Баланчине дело менялось.
— Но Баланчин никогда не менял стиля — он менял технику или мог давать изменения в движении. Все эти изменения были частью его мировоззрения...
— Хорошо, значит, вы считаете, что потеря стиля исполнения баланчинских текстов — это потеря его балетов?
— Да, да, да. Таково мое мнение. И все же есть люди, которые впитали в себя педагогическую методику Баланчина и понимающие, чему он учил. Они работают по всей Америке.
— Но не в труппе NYCB?
— Я не хотела бы говорить на эту тему... Но сделаю одно уточнение: я разграничу труппу NYCB и Школу американского балета. Школа по-прежнему выпускает очень достойного Баланчина, подлинного Баланчина.
— Проведем еще одну параллель между "Мариинкой" и Баланчиным: умер Петипа, а с ним умер императорский балет в его чистом виде. В определенный момент казалось, что все это обречено на естественное исчезновение. Но в школе появилась Ваганова и пересоздала изнутри классический танец, который существовал при Петипа и после Петипа. В 1925 году Ваганова выпустила Марину Семенову, которая по-другому станцевала "Спящую красавицу", то есть по-другому подала текст Петипа. Тем самым была продолжена жизнь его балетов. Но это стало возможным только потому, что в структуре балетов Петипа есть нечто, с одной стороны, сохраняющее в неприкосновенности архитектоническую основу, а с другой — не только не исключающее, но даже предполагающее последующее развитие и возможность трансформаций. Такого зерна нет в хореографических текстах Фокина, потому фокинские балеты и исчезли. Есть ли подобное зерно в балетах Баланчина?
— Я думаю, что балеты Баланчина — это балеты XXI века. Баланчин — завершение той линии развития, которая может включать или не включать Фокина (но я думаю, что она включает Фокина); Баланчин в хореографии — как Моцарт в музыке, который столько же был концом XVIII-го, сколько и началом XIX века. Баланчин — настолько же конец XX века, насколько и начало XXI-го. Фокинские балеты, может быть, и пропали, но традиция, которая основана на интерпретации серьезной музыки, продолжилась у Баланчина. Фокин работал с музыкой Шопена, Вебера, Стравинского, Равеля. Это Баланчин и заимствовал у Фокина: оба они ставили "Серенаду для струнных" Чайковского. Главная идея Баланчина — музыкальная идея — это то, что он взял у Фокина, Петипа, Чайковского. Техника Баланчина, та техника, которую он создал, развивалась в связи с исключительно его пониманием музыки — именно потому это так трудно сегодня сохранять. Балетмейстер (термин "балетмейстер" употреблен в его западном значении — то есть тот, кто переносит, возобновляет чужие хореографические тексты. — Ъ) должен понимать музыку в неменьшей степени, чем технику танца. Все крупные хореографы одинаково ориентировались по крайней мере в трех искусствах: в танце, музыке и театре. И балетмейстеры-возобновители должны понимать, как эти три элемента соединяются у Баланчина. Некоторые думают, что ключ к Баланчину — в движении. Но на самом деле — в том, как эти движения ложатся на музыку. В баланчинском классе танцовщики воспитываются главным образом музыкально: танцевальные комбинации задаются на музыкальные фрагменты большой ритмической сложности. Нельзя иметь утром обычный урок, а потом танцевать Баланчина.
— А что, в труппе NYCB сейчас другой класс?
— По впечатлению от спектаклей, труппа больше не занимается в таком же жестком режиме, как при Баланчине.
— Из этого можно сделать вывод, что без Баланчина некому давать "баланчинский класс"?
— Нет, это не так. Все еще есть люди, которые это понимают, но мы уже об этом говорили...
— Мы постоянно вертимся вокруг вопроса: каково сегодня положение в труппе New York City Ballet?
— Скажу только одну фразу: я привыкла проводить весь зимний сезон (январь и февраль) в балете. За прошедшую зиму я была только на одном представлении.
— Это было в начале сезона?
— Да, и это была старая программа балетов Баланчина.
— В репертуаре труппы NYCB за 1996 год — огромное количество произведений не Баланчина: не важно, Питера Мартинса или кого-то другого. Хорошо это или плохо?
— Проблема в том, что тип балетов тот же самый! Такое впечатление, что они думают, будто продолжать традицию Баланчина — это делать балеты в стиле Баланчина... Но вы все равно не можете быть лучше Баланчина! И поэтому все эти балеты очень похожи друг на друга.
— Все же кто, на ваш взгляд, персонально является наиболее грамотным хранителем Баланчина?
— Я могла бы назвать несколько имен, но я не стану этого делать. Они и так достаточно известны. Я только критик, и у меня нет права называть людей — это не мое дело. Я могу лишь пожелать, чтобы эти люди имели больше возможностей для работы. Я говорю сейчас именно о тех, в чьих интересах исключительно возобновление баланчинских балетов.
— Недавно в Мариинском театре поставили "Симфонию до мажор". Был приглашен Джон Тарас, ассистенткой — Патрисия Нири. Она проделала огромную работу, но, к несчастью, за неделю до премьеры уехала. Остался Тарас. На премьере все увидели, как "Симфония до мажор" превратилась в "Пахиту"...
— Кем она была превращена в "Пахиту"?
— Не "кем", а "почему" (я тоже только наблюдатель и также не стану называть имена). Объясню: мы увидели псевдоимператорский спектакль с тремя большими люстрами из "Евгения Онегина", с канделябрами из "Пахиты", с плюшевыми тряпками из "Анны Карениной" и нелепыми костюмами местных кутюрье — все это называлось "Симфония до мажор" Джорджа Баланчина! Мне сложно сказать, где кончается элементарный вкус и где начинается банальная безграмотность... Это проблема не только Баланчина: подобное произошло и с "реставрацией" Фокина. Концепция Мариинского балета как "хореографического Эрмитажа" провалилась. Он превращается в музей балетных фальшивок, и их пытаются предлагать на рынок.
— А что же было с танцем?
— С танцем произошла естественная деформация. Та истинно баланчинская атмосфера, которая присутствовала в балетном классе (быстрые темпы, дискретная пластика, острая артикуляция), испарилась; сценическая пыль заставила танцовщиков делать что-то вроде усложненного Петипа...
— Я хочу спросить: Патрисия Нири давала балетный класс для артистов?
— Нет, она занималась только постановкой.
— Но техника же должна откуда-то возникать. Невозможно просто приспособить другую школу к системе Баланчина. Нири должна была давать урок Баланчина.
— В тех рамках, которые были ей предложены, Нири предприняла героические усилия, и что-то танцовщики из ее объяснений сумели понять. Но дело убила забавная концепция Баланчина, которую официально декларирует театр: Баланчин — это "русский хореограф", который в силу обстоятельств оказался в Америке, и теперь у него появилась замечательная возможность вернуться на Родину; и мы не возражаем, мы даже рады его здесь видеть. А то, что Баланчин создал американскую школу танца, совершенно новый тип спектакля, — это с маниакальным упорством не принимается во внимание.
— И снова я должна повторить, что эта новая концепция была музыкальной концепцией. Она содержит в себе джаз. Это джазовая концепция — и не только в отношении Гершвина, но и в Бахе, и в Бизе. Она скрытая, неявная, но она пронизывает все его балеты, она — их ритмический источник. Это и есть типично американское в Баланчине. Даже в NYCB сегодня Symphony in C танцуется слишком ортодоксально, слишком классично, слишком прямо. Это должно быть свободней. Как, может быть, Фред Астер.
— Имеет ли все-таки смысл переносить Баланчина сюда?
— Знаете, что я думаю?.. Если кто-то и может спасти Баланчина, то это русские.
— Но почему?
— Потому что вы серьезные люди. То, что в Америке — редкость, исключение, для вас — норма. В Америке мало серьезных людей, таких, каких много в России. Но нам повезло: мы имели опыт общения с mr. B., и он — часть нашего прошлого. Но он может стать частью вашего будущего. Именно это я и имею в виду, когда говорю о XXI веке. Так что начинайте учить джаз...
— Баланчин, может, и станет нашим будущим, если мы согласимся с тем, что он — американский хореограф.
— Я сказала в Перми, что у Баланчина была русская душа и американские мозги.
— Души у нас достаточно. Дело за мозгами. Спасибо.