Вот однажды позвонил Иосиф Райхельгауз, который художественно руководит московским театром «Школа современной пьесы», и говорит: «Заходите, мол, есть у меня к вам творческое предложение». «Вот, — думаю, — здорово: позовут наконец-то на постановку в театр, который я люблю, главное, хочу работать с его актерами».
Но те, которые художественно руководят (впрочем, как и те, кто руководят вовсе даже не художественно), отличаются непредсказуемостью мысли и нрава, что им, видимо, и позволяет руководить. Постановку мне Иосиф Леонидович не дал, а предложил, наоборот, такое, чего, по-моему, в мировом театре не было никогда. Эксперимент такой невероятный, от которого я до сих пор (премьера была 27 марта) в себя окончательно прийти не могу.
Райхельгауз придумал спектакль «Своими словами». На афише написано: «Нет драматурга. Нет режиссера. Нет художника. Нет композитора. Автор спектакля Иосиф Райхельгауз». На сцене артисты разыгрывают этюды без заранее утвержденного текста. Каждый спектакль, таким образом, идет по-разному. Импровизации не только возможны, но невозможно без них.
И вот Райхельгауз предложил мне, чтобы я выходил в начале этого всего и брал интервью на тему любви у заранее подсаженной звезды. А я подумал: у звезд я и так интервью беру чуть ли не каждый вечер в программе «Ночной полет», дай-ка попробую поговорить о любви с теми людьми, которых мы по привычке называем простыми. Захотят ли? Человек заплатил деньги, чтобы за них получать удовольствие. А тут его вытягивают на сцену и просят рассказывать про свою любовь. Найдутся ли желающие? А если найдутся, смогу ли я поговорить с человеком, которого вижу впервые в жизни и о котором ничего, даже имени его, не знаю?
Из интервью на сцене:
— Разговор о любви для вас — счастливый или печальный?
— Всегда счастливый. Я живу со своим мужем 46 лет.
— Ваш брак длится почти столько, сколько я вообще живу… А как вы познакомились?
— Тогда еще школы были раздельные. И у нас был такой совместный бал. Там и познакомились. Он стал гулять со мной. Долго так гулял. А потом говорит: «Давай поженимся. А то тебе уже 21 год. Это много. Тебя другие не возьмут».
— То есть в любви объяснения не было?
— Нет. Так сказал. С тех пор живем.
— Простите за вопрос… Вы всю жизнь верны одному мужчине, вам не обидно, что мимо вас, возможно, прошли какие-то невероятные мужики, принцы, может быть…
— Нет. Мой муж для меня — все.
— А он кто по профессии?
— Электрик.
Люди на сцену пошли! Один из главных выводов, который я сделал на этом спектакле: люди хотят, чтобы с ними говорили о любви, потому что с ними никто об этом не говорит. У нас ведь как? О любви если и беседовать, то с психоаналитиком, когда проблемы. А когда нет проблем серьезных? Когда счастье, тогда к кому идти?
Из интервью на сцене:
— А когда вы ссоритесь, кто первым мирится?
— Я. Женщина вообще должна первой мириться, потому что мужчины нервные очень. И потом я смотрю на него и жалею. Я же знаю, что ему плохо без меня, вот и мирюсь.
Я человек вовсе не политизированный. Но этот театральный эксперимент заставил меня сделать абсолютно политический вывод о том, что годы демократии (как бы их ни ругали) все-таки сделали людей более свободными.
Невозможно представить себе, что при советской власти люди могли бы выйти на сцену и так свободно разговаривать. А тут пожалуйста. Люди хотят, чтобы их послушали. И что не менее удивительно, зал хочет их слушать.
На одном из первых спектаклей приглашенная мною дама говорила очень тихо. И из зала закричали: «Говорите громче! Не слышно!» «Вас хотят слушать, — обрадовался я. — Зрителям интересно то, что вы говорите».
На спектакле «Своими словами» я еще раз убедился: человек интересен всегда. Любой. Отсутствие звездного статуса вовсе не означает отсутствие ума, души, интересных наблюдений. И потрясающих, невероятных историй.
Из интервью на сцене:
— Молодой человек, извините, вы говорите немного с акцентом. Вы кто по национальности?
— Осетин.
— А как осетины объясняются в любви?
— Так же, как все остальные люди.
— И вы вашей любимой девушке тоже обычно объяснялись?
— У нас с женой отдельная история была. Мы познакомились с ней случайно в общем, в Москве. Понравились друг другу. Поехали вместе на Кавказ отдыхать. И вот однажды я заправляю машину, а там, на бензоколонке, телевизор работает. И рассказывают про Беслан. Я понимаю, что там — мои родственники.
— Почему вы так решили?
— Нас, осетин, очень мало. Все родственники, считай. Я ей звоню, говорю: «Жди меня здесь. Еду в Беслан». И мы с другими родственниками поехали в Беслан. Ехать долго, все устали, в общем попали в аварию. Очнулся в больнице. И как-то, знаете, так стало понятно, что жизнь в любой момент может закончиться… Я позвонил ей, говорю: «Приезжай ко мне. И выходи за меня замуж». Через девять месяцев у нас сын родился.
Чем не Шекспир? В Беслане гибли дети, а в это время люди, которые пытались их спасти, зачинали новую жизнь.
Разговаривать с людьми, видя их в первый раз, на такие откровенные темы очень трудно. Да еще публично. Я каждый раз не знаю, кто ко мне выйдет и получится ли разговор. Это такой прыжок с высоты, когда ты не убежден, что попадешь на растянутое внизу одеяло. Но люди выходят, и люди говорят. Впечатление такое, что они ждали, чтобы с ними заговорили. В это очень трудно поверить. И уже устал доказывать, что я действительно вижу этих людей впервые, что я на самом деле ничего про них не знаю, что это — не подстава…
Из интервью на сцене:
— Какое качество в мужчине главное?
— Чтобы он в женщине видел женщину.
— Извините, но вы не молоды… Только теперь у вас появился такой мужчина?
— Только теперь. Мы ведь как живем? В женщине женщину никто и нигде не хочет видеть… И тут вдруг появляется мужчина, который видеть умеет. Против этого устоять невозможно.
— А зачем женщине так необходимо, чтобы в ней видели женщину?
— Не знаю… так повелось. И это не изменить.
Были ли неудачные беседы?
Я бы сказал так: были более и менее открытые люди. Но когда закрытый человек говорит о любви, он интересен даже в этой своей закрытости. Когда человек говорит о политике, он может быть невероятно скучен. О любви — не может. Сам этот разговор всякого человека раскрывает.
И для меня это, быть может, самый важный урок этого странного театрального эксперимента.