Выставка авангард
В Мраморном дворце, филиале Государственного Русского музея, открылась выставка "Звучащее вещество". Название, отсылающее к ранним авангардистским опытам соединения музыки и изобразительного искусства, предвосхищает огромную и очень громкую выставку на так и не разрешенную до конца тему. Слушала и смотрела КИРА ДОЛИНИНА.
Последняя в этом году выставка Русского музея оказалась оглушающей в самом прямом смысле этого слова. Поет, гудит, звенит, играет, завывает, дребезжит, попискивает, воет и трещит здесь все и везде — начиная со двора Мраморного дворца, где из динамиков несется бравурная музыка Юрия Календарева; продолжая на парадной лестнице, где на каждой площадке что-то обязательно звучит, светит и звенит; и заканчивая практически каждой из 80 работ, выставленных в залах музея. Ну а если они вдруг ничего не издают сами, то уж точно посвящены заветной теме, над которой два творческих фронта бьются вот уже скоро полтора века.
Можно ли проверить алгебру гармонией? Можно ли передать музыку цветом? Способна ли линия на плоскости "сыграть" мелодию? Имеют ли отношение эмоции художника, полученные во время прослушивания музыкального произведения и переданные им на полотне, к ставшей исходной точкой музыке? Каким может быть зрительный ряд музыки? Эти и еще тысяча вопросов о возможной близости изобразительного искусства и музыки стали основой для собрания в рамках одной выставки абсолютно разных работ 50 авторов.
Принцип отбора явно был очень приблизительным. Поэтому искать типологическую близость между фантастическим и при этом вполне реально приткнувшимся у стены клавишным инструментом эмиритоном, сочиненным внуком того самого Римского-Корсакова — известным акустиком Андреем Владимировичем Римским-Корсаковым в 1930-х годах, и чистой живописью на музыкальную тему Надежды Удальцовой или Ивана Пуни, не имеет никакого смысла. Так, таблицы Михаила Матюшина — чистая аналитика, а струнный секстет Александра Зайковского (1912) — реальные инструменты, которые, хотя и корежатся, будто сошли с полотен Брака или Пикассо, но играть на себе позволяют и звуки издают совсем неплохие. Какие-то работы связаны с темой лишь интенцией художника ("пришло в голову, когда я думал о звуках..."); другие вид имеют совершенно скульптурный (как, например, огромные "Семечки" Сергея Катрана, издающие глухие звуки при колебаниях воздуха, потревоженного движением зрителя); третьи есть "обнажение приема" — те или иные способы извлечения звука при помещении на стену (раскуроченный компьютерный CD-плеер, навороченная гитара, струны и барабаны) превращаются в художественный объект.
Самой большой проблемой этой занимательной выставки оказывается не столько непонимание зрителем языка современного искусства, на которое так часто жалуются кураторы, сколько физическая невозможность услышать то, что хочет рассказать это искусство. Всегдашняя беда выставок Русского музея — невозможность вовремя остановиться — здесь привела к тому, что в одном самом маленьком зале могут оказаться три, а то и пять звучащих объектов. Результат уже даже какофонией не назовешь. Вынос мозга как он есть.
Протянуть прямую от Скрябина и Кульбина через Кейджа к Курехину и сегодняшних техно-био-художников, ткущих свои постоянно меняющиеся произведения буквально из мыслей зрителей,— отличная идея. Зафиксировать музейную ценность того, что чаще остается лишь воспоминанием о каком-то экспериментальном фестивале. Попробовать вписать отечественных художников в давно уже развиваемый тренд для музеев современного искусства, где звенит, свистит и скачет каждый третий экспонат. Ну и развлечь, конечно: в спокойные каникулярные дни эта выставка может оказаться куда лучше, чем на вернисаже,— просто не спешите и не заставляйте себя прослушать все вам предложенное. Только то, что приглянется. Любая музыка не терпит суеты.