В Мраморном дворце, филиале Государственного Русского музея, открылась выставка "Звучащее вещество". Название, отсылающее к ранним авангардистским опытам соединения музыки и изобразительного искусства, предвосхищает огромную и очень громкую выставку на так и не разрешенную до конца тему. Слушала и смотрела КИРА ДОЛИНИНА.
Можно ли поверить алгебру гармонией? Можно ли передать музыку цветом? Способна ли линия на плоскости "сыграть" мелодию? Имеют ли отношение эмоции художника, полученные во время прослушивания музыкального произведения и переданные им на полотне, к тому, что лилось в его уши? Каким может быть зрительный ряд музыки? Эти, и еще тысяча вопросов о возможной близости изобразительного искусства и музыки стали основой для собрания в рамках одной выставки абсолютно разных работ пятидесяти авторов.
Последняя в этом году выставка Русского музея оказалась оглушающей в самом прямом смысле этого слова. Поет, гудит, звенит, играет, завывает, дребезжит, попискивает, воет и трещит здесь все и везде. Во дворе Мраморного дворца из динамиков несется бравурная музыка Юрия Календарева. На каждой площадке парадной лестницы что-то обязательно звучит, светит и звенит. Наконец, свои шумовые частоты у почти каждой из 80 работ, выставленных в залах музея. И даже если они молчат, то молчат на тему, над которой два творческих фронта бьются уже полтора века.
Принцип отбора явно был очень приблизительным. Нет смысла искать типологическую близость между фантастическим и при этом вполне реально приткнувшимся у стены клавишным инструментом "эмиритоном", сочиненным внуком того самого Римского-Корсакова, известным акустиком Андреем Владимировичем Римским-Корсаковым в 1930-х годах, и чистой живописью на музыкальную тему Надежды Удальцовой или Ивана Пуни. Таблицы Михаила Матюшина — чистая аналитика, а струнный секстет Александра Зайковского (1912) — реальные инструменты. Они хоть и искореженные, будто сошли с полотен Брака или Пикассо, но играть на себе позволяют, и звуки издают гармонические. Одни работы связаны с темой лишь интенцией художника ("пришло в голову, когда я думал о звуках..."). Другие, имеют вид совершенно скульптурный (как, например, огромные "Семечки" Сергея Катрана, издающие глухие звуки при колебаниях воздуха, потревоженного движением зрителя). В третьих видим обнажение приема: разные способы извлечения звука при помещении на стену (раскуроченный компьютерный CD-плеер, навороченная гитара, струны и барабаны) превращаются в художественный объект.
Главной проблемой этой занимательной выставки оказывается не столько непонимание зрителем языка современного искусства, на которое так часто жалуются кураторы, сколько физическая невозможность расслышать каждую работу. Всегдашняя беда выставок Русского музея — невозможность вовремя остановиться — здесь привела к тому, что в одном самом маленьком зале могут оказаться три, а то и пять звучащих объектов. В результате получается даже не какофония, а вынос мозга в чистом виде.
Столпотворение объектов не должно мешать зрителям начертить прямую от Скрябина и Кульбина через Кейджа к Курехину и сегодняшним техно-био-художникам, ткущим свои постоянно меняющиеся произведения буквально из мыслей аудитории. Музей зафиксировал музейную ценность того, что чаще остается лишь воспоминанием о каком-нибудь эксперименте, и попробовал вписать отечественных художников в давно уже развиваемый для музеев современного искусства тренд, где звенит, свистит и скачет каждый третий экспонат. Кроме того, выставка, конечно, отличное развлечение в спокойные каникулярные дни: просто не спешите и не заставляйте себя слушать все. Только то, что приглянется. Любая музыка не терпит суеты.