Год российской истории начался не по календарю. Только после окончания новогодних каникул тогда еще президент Медведев, выйдя на работу, подписал указ о его проведении. А уж план мероприятий правительство и вовсе утвердило лишь весной, когда году всего-то оставалось, что восемь месяцев.
Это необычно поздно — как правило, к историческим юбилеям готовятся сильно заранее, и заветный президентский указ появляется за месяцы, а то и за годы до предполагаемых торжеств. И если судить по указам и распоряжениям, то торжеств за последние годы была уйма, сущий парад. Тысячелетие единения мордовского народа с народами Российского государства, например. Или 450-летие вхождения Башкирии в состав России. Аналогичную дату справила, скажем, Адыгея. Не все регионы склонны праздновать именно в стиле "братских народов союз вековой" — вот Татария в свое время в штыки восприняла надвигающийся 450-летний юбилей покорения Казани, и федеральный центр, так любящий поговорить про воинскую славу наших предков, тут же, как по мановению волшебной палочки, про самое славное свершение молодого, еще "хорошего" Грозного тут же забыл. Иногда эти юбилеи, хотя бы по бумагам, выходят на федеральный уровень, иногда нет, но финансирование из государственных сундуков — это уж будьте любезны. И иногда возникает даже ощущение, что организаторы этот парад юбилеев воспринимают как какой-то веселый лототрон, в котором утешительно мелькают числа с девятью нулями,— потому что, когда на единение с мордовским народом из казны отпущено 18 млрд, на 1150-летие российской государственности — 500 млн, а на 700-летие Сергия Радонежского (это впереди, 2014 год) — 6,5 млрд, разброс цифр чистой лотереей и выглядит. Тем более что, как показывает практика, за аккуратностью расходования казенных ассигнований государство тут следит довольно снисходительно.
Так вот, почему так медлили с назначением года истории — это, кажется, понятно. Идея была в том, что на уходящий год пришлись сразу несколько так или иначе крупных юбилеев, у которых как раз и смета, и планы, и оргкомитеты, и рабочие группы — все было давно готово, и оставалось только нахлобучить декоративное завершение для пущей величественности.
И нам даже попробовали объяснить, зачем это было нужно.
Президент Медведев сказал тогда, в январе: "Это всегда следствие определенных общественных вызовов, с которыми сталкивается страна, государство, правители в тот или иной исторический период, когда нужно заниматься консолидацией общества. Думаю, что ни у кого из вас сомнений нет: наша страна, пережившая очень тяжелый период с момента ее возникновения, сейчас, может быть, как никакая другая нуждается в консолидации". Президент Путин в декабре в очередной раз укоротил своего коллегу, обронившего как-то, что государство у нас молодое, — и, ловко мешая историю страны и историю государственности, провозгласил: "Россия началась не с 1917-го и даже не с 1991 года — у нас единая, неразрывная тысячелетняя история" — а заодно подвел итоги в том смысле, что год российской истории завершается, но внимание к истории не должно ослабевать. По контексту в конце концов получалось, что тоже ради консолидации.
Что сказать, в точку они попали, наши президенты. Не то чтобы совсем всегда, но часто многошумящие государственные юбилеи — "следствие общественных вызовов" и попытка нащупать консолидацию. И явление это несусветно древнее. Само слово "юбилей" — оно из Ветхого Завета, как известно, но это в языческом Риме еще в царские времена повадились справлять раз в столетие "вековые игры". По крайней мере так утверждала официальная пропаганда времен Августа, который эти вековые игры оживил. А многим позже, в 247 году, император Филипп Араб справил тысячелетие со дня основания Рима. Вообще, в III веке империя держалась уже довольно скверно, общественных вызовов было хоть локтем ешь, но Филипп, даром что аравитянин, был о-го-го какой консолидатор — и злоупотребления искоренял, и с пропагандой гомосексуализма боролся, почитайте у Аврелия Виктора, а уж зрелища по поводу юбилея единой и неразрывной римской истории были прямо чудо что такое. Память о тысяче зарезанных по случаю гладиаторов, и еще львах, и леопардах, и жирафах, и гиппопотамах, и даже об одном носороге надолго сохранилась в сердцах благодарных потомков, и век спустя тот же Аврелий Виктор горько сетовал на то, что "сотый год сверх тысячи не был ознаменован никакими, как обычно полагается, торжествами: так мало теперь заботы о городе Риме".
Кстати, о городах Римах. В конце 1990-х у нас тоже бывали юбилеи — и какие. Вот неистовое 850-летие Москвы, Церетели в Александровском саду, Жан-Мишель Жарр на Воробьевых горах. Или вот 200-летие Пушкина — странным образом теперь кажется, что и оно без Юрия Михайловича было бы скучнее. Уж как все мы тогда потешались, видя и конфеты "Ай да Пушкин", и настойчивые билборды "Пушкин. Страсть", и самого московского градоначальника, с шутками и прибаутками прихлебывающего вместе с тогдашним премьером Степашиным из фонтана "Пушкин и Натали".
Кто бы спорил, безобразий к этим юбилеям было наворочено без всякой меры, но с точки зрения условного Аврелия Виктора у них был известный итог. Построчное чтение "Евгения Онегина", которым развлекали телезрителей тогда, в 1999-м,— это, будем честны, немудрящая идея, детсадовская. И все-таки мы это помним. И сакраментальное "до дня рождения Александра Сергеевича осталось..." тоже помним. Без большой охоты, но помним — а куда деваться. А что вспоминать по поводу года российской истории? Казачью экспедицию до городу Парижу, что ли? Для хотя бы эфемерной консолидации нужен какой-то звонкий проект, идея, образ, потому что так устроена информационная среда, но что звонкого нация могла вынести из 1150-летия российской государственности, которое даже центральное телевидение побрезговало толком освещать, и в итоге главные торжества в Новгороде остались событием, по сути, городского значения? И это торжества, а историческая проблематика, которая за ними стояла, и подавно прошла мимо населения. Почему-то, скажем, идея давать ежедневную хронику того же 1812 года пришла в голову только "Эху Москвы". Или вот выставки. Казалось бы, это самое очевидное: если есть большой общегосударственный юбилей — делаем большую и громкую общегосударственную выставку. Но нет, ни одной такой выставки, музеи тихо разбрелись по углам и каждый делал что-то свое в меру собственных возможностей. Есть интересные опыты: Исторический музей выстроил во внутреннем дворе переданного ему бывшего музея Ленина специальный павильон и открыл там Музей войны 1812 года, Госархив сделал интернет-проект, посвященный документам Смутного времени. Но в основном объеме все это довольно скромные начинания: немножко нумизматики, немножко гравюр — и все, и потребность всерьез просвещать (или, развлекая, поучать), конкурировать за зрителя и выстраивать в тот или иной музей очереди, как на Пикассо, предъявлена в них тоже скромно. Зато они многочисленны, и это самое главное. Тут галочка, там галочка — глядишь, и насобирается нечитаемо длинный перечень мероприятий, уже не стыдно показать куда следует. По этому принципу все эти уважаемые оргкомитеты, комиссии и рабочие группы и живут.
Нет, считать, сколько бюджетных денег на это ушло — может, и демагогия, но, чтобы показать вершины абсурда, до которых добираются эти празднования, хватает и других сюжетов, не финансовых. Один пример. Это знает не каждый, но у нас хранятся пушки наполеоновской армии, те, что удалось отбить или просто подобрать по мере бегства французов. 879 пушек. Это очень много, это почти вся огневая мощь Великой армии. И по приказу Александра I их все собрали и свезли именно для того, чтобы сделать из них памятник победе. Памятник, правда, не сделали и в конце концов просто разложили у стен Арсенала в Московском Кремле, и там они до сих пор лежат. Вообще, пушки — это беспроигрышный экспонат, особенно когда они в таком количестве. Перед ними не надо стоять во фрунт, их можно трогать, можно разглядывать вмятины от ядер, вспоминая, не знаю, "Войну и мир", можно изучать по литым гербам географию наполеоновской империи со всеми ее королевствами и великими герцогствами, можно читать забавные прозвища, которые давали отдельным орудиям, да детям можно позволить по ним полазить вдоволь, в конце концов. И притом это свидетельство победы, наглядное, очевидное и абсолютно уникальное.
К юбилею их перебрали, почистили, повесили на кремлевскую стену рядом подлинную мемориальную табличку времен Николая I — то есть опять же мероприятия проведены. Толку же от них при этом ни на грош. Потому что подойти к ним нельзя — не пускают, это же Кремль. К длинному фасаду Арсенала, тому, что напротив Сената, простому смертному вообще приблизиться нельзя — подстрелят, как ворону, а к тому небольшому фасаду, который рядом с Троицкими воротами, еще в 1990-е подойти было можно, но потом на всякий случай тоже запретили. Так что консолидироваться тут при всем желании особенно и некому, разве что разнообразным обитателям Кремля.
Под конец года много говорилось об атаке на гуманитарное знание, о желании власти подменить историю пропагандой; атака атакой, но с пропагандой пока получается, в общем, не очень. Впрочем, министерство культуры, судя по всему, готовится к новым творческим свершениям, а поводов для них и впредь будет немало — посмотрим, что сделают из 400-летия дома Романовых, которое ждет нас в наступающем году.