Экономист Елена Чиркова продолжает серию колонок, посвященную поиску глобальной антикризисной инвестиционной идеи. На этот раз она ищет социально-экономические катализаторы нового экономического бума.
Типичный пример идеи "нового мира", замешанной на "радикальных" социально-экономических изменениях, на кажущейся смене экономической парадигмы,— риторика 1920-х годов. Это была эпоха великого процветания в США. Тогда было распространено мнение, что экономический мир изменился: из-за внедрения "инженерного менеджмента" — системы "научной организации труда" Тейлора, а также изобретенного им конвейера, по причине крупных инвестиций в НИОКР, за счет перехода от конфронтации менеджеров и рабочих к их взаимодействию и даже благодаря введению сухого закона. Так полагал Ирвин Фишер, один из самых крупных финансовых экономистов своего времени.
В начале 1970-х, в разгар моды на вложения в акции высокотехнологичных компаний вроде Xerox и Polaroid, авторы суперпопулярной книги по инвестированию "Сотрясая денежное дерево" договорились до того, что фондовый рынок будет стремиться вверх, поскольку лидеры обеих главных политических партий США проявили готовность стимулировать экономический рост. А экономическая и политическая система страны якобы доказала устойчивость даже во время войны во Вьетнаме, которая должна была вот-вот закончиться.
Война позорно завершилась лишь через три года после того, как это было опубликовано. С устойчивостью политической системы тоже не угадали — разразился "Уотергейт". Интересна корреляция динамики скандала и фондового рынка. Первые разоблачительные публикации в Washington Post появились в августе 1972 года, кампания продолжалась до января 1973-го, президент Ричард Никсон подал в отставку 8 августа 1974-го. Фондовый рынок достиг пика в октябре 1972 года, упал почти вдвое к июлю 1974-го, затем резко развернулся и в считаные месяцы отыграл половину падения. Поскольку кризис носил и экономический характер, полное восстановление заняло шесть лет.
В 1980-е за новую экономическую парадигму выдавали "рейганомику" — доктрину, базирующуюся на идее свободного предпринимательства. Рональд Рейган обещал уменьшить налоговое бремя, ослабить антимонопольное регулирование и контроль над экономикой в целом. Кеннет Гэлбрейт в книге "Краткая история финансовой эйфории" замечает, что эти идеи приобрели популярность как раз перед крахом биржи в 1987 году, когда в "черный понедельник" 19 октября индекс Доу упал почти на 23%.
Макроэкономические и социальные аргументы выдвигались и в обоснование японского экономического чуда. Среди них — преодоление нефтяного кризиса без особых последствий для экономики, уход с поста мэра Токио, имевшего социалистические взгляды, политика дерегулирования премьер-министра Ясухиро Накасонэ, преодоление резкой ревальвации иены в 1985-1986 годах, самый долгий период низких процентных ставок за всю историю страны. Закончилось чудо, как известно, лопнувшим пузырем и многолетней стагнацией.
Роберт Рубин, бывший министр финансов США, вспоминает, что к 1999 году — пику доткомовского пузыря, распространились убеждения, что производительность труда в США будет расти быстрее, чем раньше, бизнес-циклы ушли в прошлое, ФРС всемогуща, а риск вложений в акции стал меньше. Комичное обоснование высоких цен на акции в период интернет-пузыря можно найти в нашумевшей и очень популярной тогда книге "Dow 36,000", название которой намекает, что индекс должен учетвериться в ближайшем будущем. Аргументы ее авторов относительно изменений макросреды такие: вымирает поколение 1929 года — тех, кто помнит Великую депрессию и осторожничает, инвестиции становятся длиннее, американский бизнес лучше управляется и лучше приспособлен к трудным временам, капитализм приживается за рубежом, мир стал более безопасным, люди стали жить богаче... Да мало ли чего еще можно понаписать в таком духе.
Сегодня почему-то все макроэкономические идеи являются локальными и завязаны на прошлое. Взять, например, Грецию. Уровень безработицы здесь достиг 25% и 55% среди молодежи, причем по официальным, явно заниженным, данным. А зарплаты (с учетом всех надбавок, которые отменили в одну ночь) во многих сферах госсектора уменьшились на 50-60%. Теперь Греция мечтает о списании 80% внешнего долга, выходе из зоны евро и возврате к старой доброй драхме (читай: девальвации). Эти меры по идее должны помочь. Но это не экономический прогресс, а перераспределение — от кредиторов к заемщикам.
США, где доходы на домохозяйство в реальном выражении в 2011 году откатились до уровня середины 90-х — на 17 лет назад, надеются на реиндустриализацию. Источник надежд — дешевая энергия, сланцевые нефть и газ. Международное энергетическое агентство прогнозирует, что к 2020 году США, обогнав Россию и Саудовскую Аравию, станут крупнейшим добытчиком углеводородов, а к 2030-му — крупнейшим их экспортером. Банковские аналитики тут же подхватили: "США станут центром влияния на мировом нефтяном рынке". Да что аналитики, в предвыборной речи Барака Обамы одна из целей сформулирована как "освобождение от зависимости от иностранной нефти". Но экономика США не энергоемкая, эксперты подсчитали, что возрождение тяжелой промышленности на базе дешевых локальных энергетических ресурсов может дать лишь 1% прироста ВВП за десять лет.
Между тем идея резкого роста добычи углеводородов дезавуирует страшилку для инвесторов, популярную на протяжении почти всего XX века,— о том, что природные ресурсы на исходе. Кстати, это еще одна идея, которую неоднократно приспосабливали для стимулирования роста цен на акции. Впервые она была "продана" инвесторам еще во время экономического подъема 1920-х.
Сейчас, похоже, побеждает точка зрения, что нефть не может физически закончиться, по крайней мере в ближайшие десятилетия. Действительно, ее запасы оцениваются с учетом рентабельности добычи: меньше запасов — растет цена и падает спрос, растет цена — больше запасов становится извлекаемыми, растет добыча и падает цена. Да и технологии не стоят на месте — нынешний сланцевый бум обусловлен именно технологическими инновациями. Об этой, третьей, важной приманке для инвесторов читайте в "Деньгах" на следующей неделе.