Михаил Ъ-Новиков
"Не спи, не спи, художник! Идет твоя главная книга — расчетная книга творческого работника".
В то время как медиа упоенно хоронит и сооружает нам нашу собственную принцессу Диану, только больше, лучше, в русском духе,— иные караваны идут со свойственной этим караванам неуклонностью. Так, Дума готова принять в очередном и последнем чтении закон о творческих союзах.
Что говорить, чертовски приятно быть членом творческого союза. Я и сам... Помню день, когда стал я обладателем всей Москве известного, дорогой кожей пахнущего билета. Заря перестройки. Гулко ухнула за моей спиной тяжелая дверь правления союза. Я ощупал карман: да, там, там Он! Билет, с профилем на корочке, с надписью покрупней "ЛЕНИН" и помельче — "Союз Писателей СССР". Показалось мне, сам воздух вокруг изменился — сгустился как-то, и все вокруг стало четче, ярче. Показалось мне — в небесах соткались внезапно бестелесные, однако узнаваемые профили: Шолохов, Твардовский и еще отчего-то Бубеннов. "Смотри,— будто услышал я их отеческое наставление и заметил несколько нахмуренных бровей,— хорошо пиши! А плохо не пиши, нет тебе больше такого права. Дрянь всякую, смотри, не пиши!" Тотчас захотелось мне согласиться и пообещать не писать дрянь ни в каком, даже самом отчаянном случае, а заодно и обратиться к товарищам с законным вопросом: что же квартира? Дача? Потому что, какое же творчество без этих необходимейших инструментов? И я обратился — мысленно, натурально. Но тут смог различить я истаивающие в небесах тени советских литературных олимпийцев уже с большим трудом. Истаивали тени и даже, кажется, зашептались о чем-то своем, отвернувшись. На миг подумал я — это они о моей даче, может? Но нет. Они обсуждали, очевидно, проблемы своего небесного творческого союза и не иначе готовили какой-нибудь загробный секретариат. Им было не до мелкой новопринятой сошки. Без дачи я приспособился вскоре обходиться. Обхожусь до сих пор, и, признаюсь, крамольные мысли — да зачем он вообще нужен, этот союз? — посещают меня иной раз. Но, о счастье, Государственная дума все наконец разъяснила и приготовила нам, будучи носительницей духа просвещения и подругой парадоксов, массу чудных открытий.
Я давно не встречал такого чеканного, отточенного бреда. Начать с того, как закон отвечает на простейший вопрос — о чем, собственно, идет речь? Что вообще есть творчество?
"Творческая деятельность в области литературы и искусства — деятельность по созданию, исполнению произведений литературы и искусства всех видов и жанров..." Так сильно, пастозно прописаны в законе "Основные понятия". Далее это дело только нарастает. "Творческий работник — физическое лицо, осуществляющее творческую деятельность".
По мере чтения закона все нестерпимей становится блеск формы, все бездонней открывающееся содержание. "Творческий союз — общественное объединение творческих работников литературы и искусства". И — как крик, как выдох: "Творческая деятельность не является предпринимательской деятельностью".
Не является! О как! Здесь внезапно возникает кое-какая надежда — ну, может быть, за этими кружевами слов кроется хоть какой-то смысл? И закон дан труженикам пера, кисти, клавиши, а равно кулисы и юпитера с хлопушкой с тем, чтобы не платить налоги? Или платить, но по особой, щадящей шкале. Оно, конечно, с какой бы радости? Чем, собственно, творческий труд отличается от любого другого, а творческий союз — от совершенно нетворческого? Но если законы пишут, значит, это кому-нибудь нужно? А?
Однако никаких налоговых поблажек закон не обещает: "налогообложение творческих работников производится в соответствии с законодательством". Тут же, правда, добавлено стыдливо: "и регулируется с учетом особенностей деятельности творческих работников". Что же, отрегулировать законы, да вообще мироздание в соответствии с особенностями своей творческой деятельности всегда было мечтой любого творческого работника. Но вот рычагов, с помощью которых мир вообще и налоги в частности можно было бы как-то подстроить под себя, закон не предусматривает.
Сказано, впрочем, что сумма дохода "распределяется на фактическое время работы, затраченное на создание произведения". Но что есть фактическое время? Например, вот эти мои строки, вот эта самая колонка. Я писал ее примерно полдня, ну еще пару дней обдумывал... Но если разобраться, чтобы написать ее, мне потребовалась вся жизнь! Почти вся фактически, за вычетом младенческих лет. Да и то — как посмотреть. Ведь корни творческого человека уходят в несказанную глубь детства. Разве стал бы я, например, членом творческого союза, разве бросился б в пучину творческих трудов, если б купили мне в детстве педальный автомобиль "Москвич", о котором я страстно мечтал? Что ни говорите, а в основе создания и исполнения произведений литературы и искусства лежит извечная душевная драма творческого работника, чудовищный конфликт между желаемым и действительным.
Не всякого, конечно, творческого работника, а только того, чья "творческая профессия включается в перечень профессий творческих работников в области литературы и искусства, который утверждается и дополняется в порядке, установленном правительством Российской Федерации с учетом предложений творческих союзов". Но тот, кто подумал, что достаточно только соответствовать перечню, чтобы сподобиться благам, положенным творческому работнику — заблуждается глубоко и безнадежно. То, что в первую очередь должен предъявить Богу, народу и контролирующим органам всякий, дерзнувший поименовать себя творческим работником — есть книга. Главная книга.
Давным-давно, в дни мятежной юности, меня поразило то, как этим нехитрым словосочетанием воспользовался Евгений Евтушенко. Приветствуя выход в свет романа Михаила Алексеева "Хлеб — имя существительное", поэт писал: "похоже, идет твоя главная книга". Прозорливый в остальном автор "Голубя в Сантьяго" не знал тогда, что последующее развитие литературы и искусства совершенно изменит смысл этих слов. Статья четвертая закона называется коротко и ясно: "Расчетная книжка творческого работника".
Сколько мудрости, сколько силы в этой статье, сколько в ней дерзновенного обещания творчества! "Расчетная книжка творческого работника является документом, подтверждающим периоды его творческой деятельности". Итак, о писатель, отбрось все ненужное. Зашвырни на дальнюю полку переделкинского чердака все эти "Хлеба" и "Цементы", "Сталеваров" и "Теплоцентрали". Пошли домработницу снести в гараж "Берег" и "Ягодные места". Доставай главную, расчетную книжицу — ничто иное не подтвердит периодов твоего творчества, а образец ее, "порядок выдачи и ведения устанавливаются правительством Российской Федерации".
Теперь все будет по-честному. Всякие там мудописы (мужья дочерей писателей, ничего уж такого неприличного) и писдети не имеют ни малейших шансов войти в творческие союзы и припасть к животворным источникам отмеренного вдохновения, не говоря уж о том, чтобы удостоиться Гертруды (звания героя социалистического/капиталистического — нужное подчеркнуть — труда) или быть причисленным к сонму засраков (заслуженных работников культуры, excuse me).
Так и видится коридор знаменитого особняка на Поварской — красной дорожкой застеленный, темным дубом обшитый коридор. Прищур Фадеева на одной стене, прищур Шолохова — на другой. Софронов и Павленко, Сурков и Бабаевский и опять этот Бубеннов. "Что вы нам тут принесли эти ваши романы? Расчетную книжку предъявите! Как нету? Марьиванна! Проводите товарища!" И Ф. М. Достоевский, роняя никчемные тома второстепенных книжек, удаляется по коридору. У выхода он вырывает из бороды волосок-другой, чтобы вернуть себя к действительности. Он выходит под пустое московское небо, и тяжелая дверь правления творческого союза глухо ухает, захлопнувшись за ним.