Осознанная обходимость

Свобода потребления приводит к вспышке демократических инстинктов? Нет, всего лишь разлагает национальные элиты*

Джон Кампфнер

*Книга Джона Кампфнера "Свобода на продажу" выходит в издательстве Corpus. Перевод с английского Станислава Львовского

20 лет обогащения в глобальном масштабе трансформировали представления правительств и народов о свободах. Возвышенная свобода превратилась в финансовую: возможность зарабатывать, копить и покупать. Все другие свободы были подчинены этой цели. Политические лидеры даже превозносят шопинг как патриотический долг. Это — вместе с интернетом и другими технологическими достижениями — обеспечило невиданную ранее культурную однородность. Сверхбогатые, достаточно богатые и стремящиеся к богатству люди, будь то в Санкт-Петербурге, Шанхае, Сан-Паулу или Южном Кенсингтоне, жили в единообразном мире с теми же дизайнерами, брендами, сайтами социальных сетей и средствами связи, теми же спортивными автомобилями и местами отдыха. Возник культурный конформизм, чувство стадности, обеспечившее тем, кто находился у власти, удобную для манипуляций среду. К тому моменту, когда глобальный пузырь лопнул, неравенство глобальной экономики стало слишком очевидным.

В США к 2007 году насчитывалась 1 тысяча долларовых миллиардеров, которым принадлежали ошеломляющие 3,5 трлн долларов (в 2011 году их было уже 1226 человек с общим капиталом 4,6 трлн долларов.— "О"). Один процент богатейших людей получил при Джордже У. Буше 52 процента всех налоговых льгот. Тем не менее средний доход американских рабочих в реальном выражении, по существу, снизился. Признанный инструмент измерения неравенства, коэффициент Джини, вырос практически во всех странах, и лидерами тут являются Китай, Индия и Соединенные Штаты. В Британии верхний слой в 1 процент населения получил большую часть национального дохода, чем в какое бы то ни было другое время после 1930-х годов. Доход и активы верхнего слоя 0,1  процента населения вообще не поддаются оценке. Директор Института исследований финансов, наиболее авторитетного британского экономического аналитического центра, однажды сказал мне, что пытаться оценить сверхбогатство сродни "стараниям разглядеть что-либо сквозь густой туман". Глобальные денежные потоки были так велики, что недоукомплектованные и дезорганизованные налоговые органы едва справлялись.

Подкупленные элиты

Перераспределительная демократия (redistributive democracy) просто развалилась под давлением неограниченных глобальных денежных потоков. Политические партии, клявшиеся, что занимаются этими проблемами, например "новые лейбористы" в Великобритании, ограничились полумерами в пользу тех, кто оказался внизу иерархической лестницы. По всему миру политики устранились от выработки экономических рекомендаций. В эту сферу они вмешиваться боялись и брали реванш за невмешательство, сосредоточиваясь на "другом": на тех сторонах жизни нации, на которые их юрисдикция еще распространялась. В частности, одной из областей деятельности, где активность правительств оказалась более чем заметной, стала безопасность.

С начала 1980-х годов политики и интеллектуалы на Востоке и Западе утверждали, что глобализация и обогащение могут оказывать только положительное воздействие на политику. Как только национальные экономики приходили к определенному уровню дохода на душу населения, растущий средний класс должен был становиться менее безропотным, меньше бояться власти. Он должен был требовать правовых и политических полномочий, что, в свою очередь, должно было обеспечить основу для демократии. Это не сработало.

Вместо этого элиты были подкуплены — с небывалой легкостью. Они согласились на условия Пакта. Те, кто недавно приобрел состояние, были наиболее подвержены соблазнам Пакта и политическому компромиссу, сопряженному с его заключением. Наиболее консервативными оказались те, чьи родители или деды были бедны, те, кто только что обменял семейный мотоцикл на семейный автомобиль либо совсем недавно сменил квартиру на дом, те, кто боялся, что заработанное ими в любой момент может исчезнуть. Тем, у кого были деньги (но хотелось больше), и тем, у кого их было много (но им никогда не хватало), нужны были только личные свободы. Они возмущались сингапурским правительством, которое указывало им, с кем спать. Им не нравилось китайское руководство, которое по-прежнему ограничивало поездки за границу. Они боялись бесконтрольного использования силы Кремлем. Им было нужно эффективное государство, придерживающееся принципа верховенства права. Им нужно было знать, что их деловые контракты не будут выброшены в корзину, если кто-либо, близкий к власти, их не одобрит. Их возмущало сознание того, что их деньги не в безопасности, что их дом могут отобрать просто потому, что так кому-то захотелось. Им нужны были современная инфраструктура и низкие налоги (или, по возможности, отмена налогов во имя поощрения "предпринимательства"). В некоторых странах, например в Великобритании, обеспечена возможность легального уклонения от налогов, поощряемого снисходительными властями, в других же, таких, как Италия, отказ от уплаты налогов как бы нелегален, но власти это игнорируют. По большому счету, это одно и то же явление.

Другие свободы рассматривались как дополнительные и необязательные. В каждой стране люди выбирают, какие из свобод они хотят сохранить, а от каких желают избавиться. Когда речь заходила о национальной безопасности, обеспеченные классы твердо стояли на том, что государству следует принять на себя столько полномочий, сколько возможно, чтобы подавить любые силы, могущие угрожать их образу жизни. Таким образом, кто-либо, считающийся экстремистом, иностранцем либо принадлежащий к меньшинству, то есть недостаточно респектабельный, должен испытать на себе всю тяжесть закона. Они не задумывались над тем, не усугубляют ли социальную напряженность установленные ими самими экономические правила.

Одним из последствий глобализации, унифицировавшей вкусы потребителей, стал нарастающий национальный и местный шовинизм. Отсутствие социальной солидарности породило новую атомарную форму свободы. Большинство замкнулось в своих привычках, мыслях и ежедневных занятиях. Им оставили свободу индивидуальных игроков, но ничто не поощряло их к выходу за пределы приватного.

Таким образом, возникло промежуточное, незаполненное пространство, в котором харизматические лидеры и политики популистского толка могли гармонично сосуществовать с бездумной культурой, основанной на культе знаменитостей. Италия и Индия имеют в этом отношении много общего: каждая страна прилагает усилия, чтобы отвлечь внимание избирателей от разрушенных демократических институтов и обратить его в страх перед этническими меньшинствами.

Демократия с прилагательными

Каков же в итоге современный авторитаризм, с которым многие молчаливо согласились? Может быть, так: авторитаризм — это государственный контроль, который не распространяется на свободу обогащения? А определение современной демократии тогда таково: государственный контроль, который не распространяется на свободу обогащения, плюс средства защиты определенных гражданских свобод (для тех, кто придерживается общепринятых взглядов). При этом разница между странами, которые ориентировочно относятся к авторитарному лагерю, и теми, которые гордятся своими "демократическими" ценностями, может быть небольшой. Я не пытаюсь уравнять их, а хочу только указать на общие черты. Даже в Великобритании и Франции, где слежка на подъеме, большинство людей продолжает пользоваться немалыми свободами в повседневной жизни. В США при всей самоцензуре, расцветшей в первые годы правления Буша, при всех ограничениях, наложенных на политические дебаты, критически настроенные СМИ явно не сталкиваются ни с чем похожим на репрессии против их коллег в Сингапуре, России и Китае.

У всех этих стран в течение последних двух десятилетий было гораздо больше общего, чем они готовы признать. Границы между демократиями и автократиями стали размываться. Они начали перенимать черты друг друга, каждая по-своему проводя границу между личной и общественной свободой. Учитывая состояние свободы слова на Западе (она все чаще рассматривается как проблема, требующая решения, а не как фундаментальное право), ужесточение разгона демонстраций, увеличение числа людей, за которыми государство считает необходимым следить, до наказания тех, кто "создает проблемы", осталось не так далеко.

Объединяла все эти разные страны степень причастности к происходившему некоторых слоев населения. Пакт не относится исключительно к признакам диктаторских режимов. В таких странах, как Зимбабве и Мьянма, конечно, имелись отдельные люди и группы вокруг лидеров, которые получали выгоду от происходящего и потому выполняли распоряжения государства. Одним из достижений последних 20 лет стало сокращение числа подобных государств.

Но одно дело — избавить страну от тирании, и другое — обеспечить развитие сильной и справедливой демократии, особенно в условиях нестабильности. Одно среди многих серьезных исследований в этой области — доклад (2006 год) Принстонского проекта, внепартийной группы, рассматривающей вызовы, стоящие перед Соединенными Штатами в посткоммунистическом мире. Авторы доклада описывают глубокие предпосылки для успешной либеральной демократии — предпосылки, которые далеко не ограничиваются простым проведением выборов... Классификация стран на демократические и недемократические, не говоря уже о хороших или отвратительных, также без необходимости усложняет наши отношения со многими странами и часто осложняет достижение наших целей.

Такая точка зрения, признающая существование сложных промежуточных состояний, была, разумеется, призвана оспорить упрощенный взгляд неоконсерваторов на мир и их агрессивный подход к распространению демократии. Тем не менее эти исследования продолжали рассматривать чужую демократию с позиции превосходства. Они по-прежнему принимают как данность успех западной экономики и политической модели, пусть и высказываясь на этот счет с осторожностью. Они не готовы признать, до какой степени демократия на Западе подорвана — не только двойными стандартами западной внешней политики, но и коррозией внутренних политических институтов.

Крис Паттен, горячий сторонник распространения демократии, испытывает презрение к лозунгам, провозглашенным многими из бывших коммунистических государств. Он указывает на термины "управляемая демократия" или "суверенная демократия", так полюбившиеся русским и китайцам, и замечает: "Можно принять за правило, что всякий раз, когда слову "демократия" в качестве определения формы правления предшествует какая-нибудь описательная конструкция, речь идет не о демократии".

Он, конечно, прав, но означает ли это, что на Западе общества реализовали мечту о демократии без прилагательных? Я так не думаю. Как насчет "контролируемой демократии"? Этот термин можно применить к Великобритании, Франции и ко многим другим европейским государствам. Италию следовало бы определить как "коррупционную демократию". Что до США, то и здесь можно было бы найти ряд нелестных эпитетов.

Во всех этих странах, за исключением Китая, избиратели в большей или меньшей степени поддержали Пакт, который им предложили. Результаты выборов в Сингапуре и России могут быть сфальсифицированы, но трудно отрицать, что лидеры этих стран пользуются большой популярностью. В Индии день выборов — замечательное проявление свободы, однако все, что случается в следующие четыре года,— проблема. В США результат выборов 2000 года, возможно, выглядел комичным, но даже после четырех лет существенно ограниченной свободы американцы подтвердили компромисс и избрали Буша еще на один срок. В Великобритании презрение к большой политике настолько велико, а явка на выборы обычно так низка, что многие интересуются: а кого представляют их депутаты? Во многих из этих стран урна для голосования обеспечивает лишь ограниченный выбор. Тем не менее, согласно правилам, все эти страны прошли конституционный тест.

Глоток свободы

Итак, что все это говорит о нас — о народе? Возможно, людям требуется меньше свободы, чем им нравится думать. Пока государство заботится о них, обеспечивает их безопасность и позволяет вести их личную жизнь по собственному усмотрению, Пакт, возможно, оказывается удобным для достаточного числа людей. Сколь многие попадают в категорию возмутителей спокойствия? Какой процент населения составляют оппозиционные политики, активисты неправительственных организаций, адвокаты, защищающие потенциальных возмутителей спокойствия, диссиденты или журналисты, занимающиеся независимыми расследованиями? Сколько людей принимают участие в маршах, посещают митинги и участвуют в мировых социальных форумах? Демократия участия (participatory democracy) едва ли не исчезла. И даже там, где она время от времени проникала в массовое сознание, это ни на что не повлияло. Решение осталось за пассивным парламентом — решение, укрепившее фатализм. Условия политического Пакта свелись к минимуму: делайте свое дело каждые четыре-пять лет, бросая бюллетени в избирательные урны. И оставьте победителю трофеи, право определять за вас степень вашей свободы и безопасности — и не пытайтесь вмешиваться.

Экономический рост, вместо того чтобы вовлечь больше людей в демократический процесс, укрепил доверие между деловой и политической элитами. Они переосмыслили базовые положения демократии в собственных интересах — и достигли процветания. Поборники неолиберализма стали жертвами собственных интеллектуальных промахов и высокомерия, определяя демократию и свободу через такие понятия, как приватизация, максимизация прибыли, равнодушие к нуждам гражданского общества и социальной справедливости и к опасностям, угрожающим окружающей среде. Поступая таким образом, они в действительности способствуют процветанию авторитаризма.

Трагедия последних 20 лет заключается в том, что соблазн глобального обогащения послужил наркотиком не только сверхбогатым и не только на Западе, но и на Востоке.

Каково будущее свободы сейчас, когда экономический спад совпал с "рецессией" демократии? Эксцессы эпохи глобализации, похоже, позади. Контроль над банками будет строже, финансовые потоки будут отчасти контролироваться, а международные организации будут обращать большее внимание на борьбу с бедностью и необходимость решения экологических проблем. Саммит "двадцатки" обеспечил признание де-факто ведущей роли Китая, а также Индии, Бразилии и других стран в определении архитектуры будущей финансовой системы. Луис Инасиу Лула да Силва, президент Бразилии, который был когда-то чистильщиком обуви, заявил тогда, что этот кризис был спровоцирован неразумным поведением белых людей с голубыми глазами, которые перед кризисом, по-видимому, знали все, но сейчас делают вид, что не знали ничего.

Однако выработает ли новое поколение мировых лидеров другой, вдохновляющий послекризисный вариант свободы, который устранит многие несправедливости в мире? Приоритеты людей отражают социально-экономические условия, в которых они живут. Поэтому, несмотря на то что, возможно, нынешний хаос устроили банкиры и управляющие хедж-фондов, большая вина лежит на нас, народе, в особенности на жителях Запада, позволивших демократии превратиться в нечто такое, во что она никогда не должна была превратиться: в машину, обслуживающую потребление.