О том, что он входит в десятку богатейших людей страны, он узнал из газет. Тогда он еще ездил на стареньком "Москвиче". Сегодня англичане из Morgan Grenfell называют его "черной дырой" русского бизнеса. С главой инвестиционной корпорации "Нипек-Биопроцесс", председателем совета директоров АО "Уралмаш" Кахой Бендукидзе беседует Руслан Аралов.
Офис Кахи Бендукидзе в Черемушках — в непрезентабельном доме красного кирпича. В своем кабинете Бендукидзе живописно восседает на фоне тканого полотна в стиле Нико Пиросмани, изображающего: Сусанна купается, а старцы из-за кустов подсматривают. Глаза старцев полны печали и надежды. Сусанна прекрасна. Кусты в трепете.
А.Р.: Многие из нынешних бизнесменов в студенческие годы подрабатывали — в стройотрядах, "фарцевали"...
К.Б.:В университете я в плане денег был человек абсолютно неопытный. Опыт — это когда объект исследования в руках. У меня в руках, кроме средств на необходимое, объектов больше не было. Помогали мне — родители.
Я до 1987 года, до образования эдакого прототипа "Биопроцесса", жил весьма скромно. Когда меня вдруг назначили завлабом, мой коллега, Анатолий Альтштейн, мне сказал — мол, Каха, ты ведь на кандидатской должности уже, а ходишь в таких залатанных джинсах. Я ему — так ведь они у меня одни.
А в восемьдесят седьмом году, на биосинтезе, я зарабатывал по семь-восемь тысяч рублей в месяц.
А.Р.: Ого!
К.Б.: Я никогда так много не зарабатывал. Тогда на эти деньги две машины можно было купить, или квартиру. И потом, я вдруг почувствовал: ага, наука-то в цене.
Мы ведь ушли, подчеркну, из государственной науки, чтобы заработать деньги на те же исследования и производство. Подчеркну: на производство.
Но ушли-то мы не на улицу. А в ту же науку.
Мы создали "Биопроцесс" впятером, трое из этих людей сейчас работают со мной. Из отцов-основателей был, например, Михаил Юрьев (ныне вице-спикер Думы). И возникло все просто потому, что мы, в той совковой плановой системе, в 1988-м году, знали, как производить в очень узком секторе рынка совершенно необходимый продукт — элементы тонкой химии.
В стране эти соединения не выпускались почти, а импорт — из какого-нибудь Лос-Анжелеса по полтора (!), а то и два года нужно было ждать заказы, пока их синтезируют там, пока привезут.
А.Р.: И вы на этом зарабатывали восемь тысяч в месяц?
К.Б.: Есть соединения, граммы которого стоят около миллиона долларов. Восемь тысяч пределом не были.
Беда только — я потом сидел-сидел, считал-считал: куда ж деньги делись? Вроде бы, гуленой не был, тратить — особо не тратил... Разошлись как-то.
А.Р.: Говорят, вы все же любили погулять. Вот на биосеминарах ...
К.Б.: Я на семинарах танцевал. Был вечер, все танцевали — и я танцевал. Была полночь, некоторые танцевали — и я с ними. А под утро я один уже.
Я и сейчас так могу. Правда, могу — не значит, что делаю хорошо. А в последние годы я как-то зауважал то дело, которое могу делать хорошо, как руководитель компании.
А.Р.: Ваш коллега по науке, американский биолог Миллер, сорок пять лет назад начал долбить искусственными молниями среды, имитирующие первобытную Землю: метан, аммиак, вода, породы. Так до сих пор и пытается воспроизвести жизнь. Как только меняются условия эксперимента, прибегают телевизионщики и все это снимают, раскрыв рот. Сорок пять лет! Простите за сослагательное наклонение, но вы смогли бы действительно долго заниматься наукой, не приди капитализм в Россию?
К.Б.: Вероятность этого велика. В любом случае, среда, в которой я общался, — редкая. Когда много умных людей в одном месте, это примерно так же, как много денег в одном месте. Очень увлекательно.
А.Р.: Как руководитель компании вы известны крутым нравом. На правлении Банка реконструкции и развития вы, говорят, конкурента при всех "козлом" обозвали. Это нервы или нрав?
К.Б.: Не угадали. Вот был я биологом. Задавал вопросы природе.
Природа — объективный собеседник: если я чего у нее не узнал, виноват — только я сам.
Бизнес — это плавание в море субъективного. И запросто бывает, что виноват кто-то другой.
Мне сотрудницы в "Биопроцессе" подарили кружку. Давно уже. Они ее в Америке специально для меня купили. Там написано: "Когда я добрый, я очень-очень добрый. Когда я злой — я просто ужас что такое". Универсальная кружка для всех руководителей.
А.Р.: А те бухгалтеры, у которых вы в офисе во времена дефицита нашли в шкафу мешок сахара и выволокли его на улицу...
К.Б.: Выволок, зато без оргвыводов. Конечно, я принадлежу к числу руководителей, которым приходится увольнять нерадивых сотрудников. Но это сейчас в "Нипеке" процедура весьма редкая.
В компании остались люди, которые в состоянии адекватно реагировать на мой... ритм работы.
В эту круговерть, которая "Нипеком" называется, народ приходит по-старинке: через знакомых. Я уже, честно, запутался, кто, кого и когда мне рекомендовал. А самостоятельных увольнений мало.
От нас, например, сотрудник увольняется, потом заглядывает в гости — ой, говорит, тут так же здорово, а у меня на новом месте — черно-белое все.
А.Р.: А сейчас успокоились?
К.Б.: Характер мой изменился, во-первых, потому, что я постарел. Ведь этот процесс с двадцати пяти лет начинается. Стал более сдержан. Спокойнее стал. Но это, правда, взрывоопасное такое спокойствие. Появились вещи, которых я терпеть не могу и, натурально, взрываюсь, когда вижу.
Вот приходил ко мне сейчас иностранец. Цель? Господи, элементарная: есть у человека дело. Между нами — ну, нормальное дело. И человек хочет у меня взять под это дело денег.
Все. Десять слов.
Он говорил — час. Честно: года два назад я бы его слушал и слушал, ведь красиво, черт, излагает. А тут не выдержал — давай, говорю, о деле, наконец.
Организованности я за собой сначала не наблюдал. Я на первых порах иногда сновал по коридору взад-вперед меж двумя заседаниями. На прямо противоположные темы. Взмыленный.
Вот все говорят: да, бизнесмен — это такая крутая самоорганизация, контроль... Вам кто-нибудь говорил о моей суперорганизованности?
А.Р.: Честно? Нет.
К.Б.: И мне нет.
Зато я научился считать. Я к деньгам отношусь очень бережно.
А.Р: Семейная черта?
К.Б.: Мой отец преподавал математику в Тбилисском университете. Мама занималась и занимается наукой, успешно. А дед — дед был одним из первых в Грузии заводчиков. Он приехал в Тбилиси еще до революции, когда ему было двенадцать лет. В восемнадцать лет, по-моему, дед уже имел собственную механическую мастерскую в Тбилиси, и к 1920 году это все обросло как-то, получился завод.
Вот фотография... Дед и автомобиль.
А.Р.: Какой автомобиль?
К.Б.: Да его автомобиль. Который он сам на своем заводе собрал. Они ремонтом техники еще занимались, но в основном — машины делали. Ну, НЭП еще помог ему просуществовать хозяином, а с большевиками он остался техническим директором.
А братья деда были подрядчиками на строительстве первого железного моста — через Куру. И первой в республике электростанции.
Я, наверное, потому бережно отношусь к деньгам, что с детства видел, как они даются. Тяжко.
Я всегда деньги ценил. Как эквивалент труда. Например, я сейчас прихожу в магазин, вижу вещь. Вещь стоит два доллара. А я-то знаю, что эта штука должна стоить полдоллара. Я считаю, это неэтично, непристойно — взять и заплатить эти два доллара.
А деньги корпорации — ей-богу, я их не вижу, они словно инструмент. Отвертка или пассатижи. Такой могучий движитель.
А.Р.: В различных беседах, от разных людей я слышал, что Бендукидзе, мол, мало платит сотрудникам. То ли еще не осознал, то ли уже перекипел.
К.Б.: Есть рынок труда. Есть люди, которые очень нам нужны, а есть (и никуда не денешься от этого) текучка кадров. Но так, чтобы человек пришел и сказал: я стою 650 долларов в месяц, а за 638 — нет, до свидания, не стану работать, — это ерунда.
А.Р: Итак, восемь тысяч в месяц на биосинтезе у вас были. И пропали, в основном. Какие же средства вложил "Биопроцесс" в производство? Всех бизнесменов трясут, как грушу: где взял начальный капитал?
К.Б.: А "Биопроцесс" не вкладывал каких-то огромных средств. Тогда, при СССР, это было что-то типа "ноу-хау": мы заключали договора с научными институтами, и его сотрудники, попив чай за рабочий день, в свободное время, вечером, работали для нас. Мы им платили зарплату, равную еще одному окладу. Все были довольны.
А.Р.: О "Нипеке" все знают очень мало, например, меньше, чем об инвестициях "Менатепа" или "Российского кредита". Вы сознательно стремитесь быть в тени?
К.Б.: Публикации, косвенно затрагивающие нас, были в различных деловых изданиях... не помню, сколько, у меня есть вырезки. Не помню, но собираю. Я нормальный человек, а нормальному человеку, когда о нем пишут, — приятно.
А.Р.: У истории компании и вашей истории есть некое белое пятно между 1988-м годом, когда тонкая химия отошла в историю, и моментом, когда вы вдруг стали скупать предприятия.
К.Б.: Да мы деньги тратили! Мы тогда спустили огромное количество денег на различные производственные проекты. И большая часть этих денег — пропала.
Мы распылились на абсолютно новые виды продукции.
Выпускали видеопроекторы, вложили деньги в производство медицинских приборов, компьютерных энцефалографов.
В "Биопроцессе" тогда структуры, организации мало было. Были специалисты, а вот структуры специалистов — не было. Сейчас, наверное, огромную ценность представляет не наша недвижимость, не наши пакеты акций, влияние, политика, а — специалисты, которые за эти годы притерлись друг к другу и ко мне. Они знают, на что я способен, я в ответ тоже кое-что знаю о них. Я сейчас знаю, какая задача реальна, какая бессмысленна, а какая будет очень дорого мне стоить.
А тогда, господи, чего мы только не делали... Рыб разводили!
А.Р.: Рыб? Что, были емкости для них? Хлопотно же.
К.Б.: Ужасно просто. Были огромные аквариумы, там все это плавало и размножалось, наводя страх на бухгалтеров, что невозможно наладить учет какой-то... Эти рыбы плескались, дохли...
Мы потом еще цветы выращивали. Всякие-разные.
Я с самого начала определил, что строю — долгосрочный бизнес. Отклонения в сторону я допускал сознательно и, наверное, с чувством допуска у меня все в порядке было. В этом допуске все ошибки точь-в-точь и разместились.
А.Р.: Как был создан "Нипек"?
К.Б.: Обедали как-то в ресторане "Пекин", и пришли к мысли... Нет, правда, обедали. Нам уже ясно было,что без больших рынков дальше двигаться невозможно. Или возможно с малой отдачей.
Кинули взор на нефть, зерно, на глобальные такие продукты. И создали "Нипек", при Советском Союзе, при нелиберализованных ценах.
А.Р.: А с кем обедали-то?
К.Б.: В "Нипеке" у руля встали Леонид Павлович Скобцов — мой заместитель, Иван Васильевич Губенко (он сейчас президент Нефтепромбанка) и Анатолий Степанович Гуменюк, который ныне председатель совета директоров компании "Бокситы Тимана". Мы решили тогда привлекать средства и инвестировать их в нефть и нефтепереработку.
Мы были одной из трех компаний, которая опубликовала открыто проспект эмиссии.
Если пересчитать на сегодняшний курс, мы тогда инвестировали около пяти миллионов долларов. По тем временам очень приличные средства.
А.Р.: А как, откуда тогда возник "Уралмаш"? Вот Москва, вот фабрики, заводы, да и вы здесь. В теории управления даже есть понятие — "географическая близость". А на "Уралмаш" самолетом лететь нужно.
К.Б.: Пошла приватизация, был конец 1992 года. Мне программа чубайсовская не нравилась активно, я считал и считаю, что это была некая комбинация несправедливой схемы с неэффективной схемой. Я ходил, размышлял — вот, все неправильно.
А потом подумал: что ж я, хожу-хожу, а приватизация-то идет. Независимо от меня.
Решили играть по этим правилам.
Мы разработали для себя два подхода к проблеме: точечная приватизация, когда есть конкретные, связанные уже с нами предприятия - это химическая промышленность, где мы в силу знаний своих больше понимаем, чем в машиностроении, — и "ковровая" приватизация.
И я взял справочник тогда, его выпустило, по-моему, Госкомимущество, со списком всех предприятий России, стоимостью фондов, количеством занятых и.т.п.
А.Р.: Почему не Москва все-таки?
К.Б.: Я уже тогда чувствовал, что в Москве приватизация по-другому пойдет. В Москве сильна конкуренция, и предприятия был смысл приобретать скорее как вложение в недвижимость...
Мы исключили Москву, некоторые республики. Исключили сельское хозяйство, лесодобывающие предприятия, транспортные предприятия.
Осталось очень много объектов.
Я исключил предприятия, которые по каким-то моим критериям не подходили.
Оставалось все равно очень много.
И из машиностроительных предприятий в пятерке лучших был "Уралмаш". Там спада производства не было тогда, и из оборонных заказов он ничего, кроме гаубиц, не производил.
На правлении "Нипека" все зашумели — давайте, мол, по существу, без фантазий. Мы на том правлении час с лишком все обсуждали. Людям почему-то показалось, что это фантастика.
Я настоял.
Я посчитал, что нашего количества ваучеров, 130 тысяч штук, хватит на приобретение от 11 до 17% пакета "Уралмаша". В итоге оказалось — 18%.
А.Р.: Информацию, конечно, никуда не предоставляли об итоге аукциона?
К.Б.: Мы тщательно пытались скрыть все, но откуда-то просочилась информация, это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Тот же лейтмотив: как, господи, "Уралмаш"?! Кахе Бендукидзе?! Да ну! Грузин Бендукидзе — председатель совета директоров "Уралмаша"?! Да вы что!
А.Р: Ходили легенды тогда, что "Микродин" грузовиками свозил на аукционы ваучеры. Вы тоже грузовиками?
К.Б.: Какое там... То, что мы вложили в "Уралмаш", уместилось бы в багажнике двух "Жигулей".
А.Р.: А Антимонопольный комитет среагировал?
К.Б.: Так ведь "Нипек-Биопроцесс" ничего не монополизировал. Если бы я купил еще металлургический завод в Электростали, тогда да. А так "Уралмаш" как выпускал свою продукцию, так и будет выпускать.
А.Р.: Все так гладко шло с аукционами, — а где же конкуренты? Что, "Уралмаш" никому не нужен был больше?
К.Б.: Это был еще один наш прогноз, который полностью оправдался. Когда мы всерьез начали, инвесторов, подобных нам, было по пальцам. Мы год работали, ни с кем не пересекаясь.
А.Р.: Год? Вообще ни с кем?!
К.Б.: Вообще. Вот мы берем пакет, идем на аукцион на предприятия, а это, помимо "Уралмаша", еще десятки предприятий, — и никого нет рядом. Аукциона нет! Покупаем пакет и уходим.
А.Р.: Но потом-то вы с конкурентами наверняка встретились. Каковы ваши отношения с владельцами других инвестиционных компаний и банков, если не секрет?
К.Б.: Не секрет — со многими дружеские. Из "Моста", например, я многих знаю и с большим уважением отношусь. Как к друзьям, как к специалистам. Из "Мосэкспо", из "Московской недвижимости"... Это не дружба компаний, это взаимосвязь людей.
А.Р.: Пять лет назад "Биопроцесс" был средней торгово-промышленной компанией, с оборотом, быть может, десять миллионов долларов. И тогда, с этими десятью миллионами, вы столкнулись с неким образцом криминального бизнеса начала девяностых. Образец сменился?
К.Б.: Ну, он же не эталон метра... В связи с повсеместным введением бандитизма он смягчился.
Это такая полушутка у меня.
Грань частично стерлась, как мне кажется. И бизнес изменился. Но потенциальная опасность — стала выше.
Так что мне по-прежнему приходится решать всякие скользкие вопросы.
А.Р.: Безопасности?
К.Б.: Да, в том числе и безопасности.
Я вот езжу на простой Volvo, без брони. Хотя совсем недавно путешествовал на "Москвиче". И давно понял, что без мигалки добраться до нужного места порой легче, чем гнать, как сумасшедший, по запасной полосе с фонарем.
А.Р.: Но гоняли же, значит?
К.Б.: Как-то мой бронированный джип появился у офиса с трещиной на лобовом стекле. Все подумали — ну вот, в Каху стреляли.
На деле: едем мы по дороге. Впереди резко тормозит машина. Джип тормозит тоже — и я лбом разбиваю бронестекло.
Охрана существенно влияет на мою жизнь. Это действительно тиски, а я вроде как там зажатая деталь.
От домашнего ареста это отличается только названием.
Вот я хочу вечером в гости поехать, взгрустнулось. А нельзя. Почему — я иногда и сам не понимаю.
А.Р.: Вход в подъезд вчетвером в один дверной проем? Широкие спины вокруг?
К.Б.: Да нет. Подъезд у меня самый обычный. Только дом весь охраняется. Целиком. Мой сосед придумал.
Это держит в напряжении. Как прислуга, например, — расхолаживает.
А.Р.: А у вас есть прислуга?
К.Б.: А разве похоже?
А.Р: Не очень.
К.Б.: Конечно нет. Сам-то я что делать дома буду? Работа — чудесно, но я к ней в рабство не ходил и не пойду. Я дома быть люблю, и готовлю сам, и стираю себе, между прочим.
А.Р.: Стираете!
К.Б.: Да еще и глажу потом.
А.Р.: Штормовку?
К.Б.: А что — в штормовке можно и сейчас походить. Когда дождик или холодно. Стиль — это когда удобно. Правда, в присутственных местах — конечно, галстуки, конечно, костюмы.
А.Р.: Никто из коллег так и не вспомнил, есть ли у вас хобби или нет.
К.Б.: Нет. Не леплю из глины, не собираю стрекоз. Не стремлюсь в публичную политику.
А.Р.: Интерьер "Нипека" более напоминает НИИ, а не офис крупнейшей инвестиционной компании. "Нипек" ведь, как я знаю, имеет много недвижимости. А вы уже два года в Черемушках.
К.Б.: Ну, мне тут домой ехать удобно... Близко... А если честно — нас жадность сгубила. Мы купили очень большое здание, красивое, в удобном месте Москвы. А потом пришел покупатель, сказал: хочу этот дом.
И мы его продали.
У нас десятки тысяч метров недвижимости в Москве, а мы — тут. И это не очень удобно, не очень комфортно.
Я считаю так: жить в богатстве — приятно, но вредно. Вести спартанский образ жизни — неприятно, но полезно. И уж что вредно в квадрате, так это доводить до абсурда и то, и другое.
И самолеты личные, яхты и авто меня не интересуют, право же. Знаете — наверное, перестал я по-детски удивляться творениям рук человеческих.
Не буду я жестоким схимником, не буду восточным шейхом. Буду собой. И всем того желаю.
Я всегда деньги ценил. Как эквивалент труда. Например, я сейчас прихожу в магазин, вижу вещь. Вещь стоит два доллара. А я-то знаю, что эта штука должна стоить полдоллара. Я считаю, это непристойно — взять и заплатить эти два доллара.
Подписи
Говорят, он легко дает большие деньги в долг. Бендукидзе признался сам, что еще три-четыре года назад убедить его в прибыльности какого-нибудь проекта было несложно.
"Мне сотрудницы в "Биопроцессе" подарили кружку. Давно уже. Там написано: "Когда я добрый, я очень-очень добрый. Когда я злой — я просто ужас что такое".
Каха Бендукидзе: "В "Нипеке" остались люди, которые в состоянии адекватно реагировать на мой... ритм работы".
Каха Бендукидзе: "Характер мой изменился, во-первых, потому, что я постарел. Стал более сдержан. Спокойнее стал. Но это, правда, взрывоопасное такое спокойствие".