"Такой театр" показал на сцене Музея Достоевского премьеру спектакля "Время и семья Конвей". Пьесу Джона Пристли поставил Александр Баргман. Cмотрела ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
На тесной сцене Музея Достоевского оказалось вполне достаточно места для постановки трехчастной, описывающий всего два дня, но вмещающей два десятилетия, пьесы. Один из них — счастливый семейный праздник по случаю совершеннолетия Кей Конвей (Дарья Румянцева) проходит вскоре после окончания Первой мировой войны. Другой — это тоже ее, но отнюдь не веселый день рождения, о котором уже мало кто вспоминает, случается уже накануне Второй мировой. Его содержанием, против имевших место двадцать лет назад шарад с переодеваниями, становится обсуждение грядущего разорения фамилии на фоне общего семейного распада и картин личного краха каждого из ее представителей. В третьей части драматург вновь возвращает семью в вечер в честь 21-летия Кей.
В пьесе этот рефрен оказывается своего рода детективным экскурсом, раскрывающим причины семейной драмы. Если в первом действии Конвеи разбирали семейное барахло на костюмы для шарад, то в третьем уже сам драматург ведет раскопки в шкафах с семейными скелетами. И находит, что неблагополучие тут оказывается если не справедливым, то логичным и даже неизбежным. В этой, как и во многих других, отлично и тонко сделанных пьесах Пристли, содержится некоторая критика буржуазного общества, до того элегантная и почти салонная, что главным содержанием сегодня быть она, конечно же, не может.
В спектакле экономический, а отчасти и личностный кризис Конвеев Александр Баргман уводит на грань гротеска. Миссис Конвей в отличном исполнении Оксаны Базилевич, уже и в первом действии умело использовавшей эксцентрические ноты в своей роли, во втором загримирована так, что ее легко признать сестрой Мэрилина Мэнсона. Тем ярче оказывается абсолютная усталость и опустошенность ее героини в финале этой же части, соединенная с недюжинной силой природной правоты матери шестерых детей, которая хотя и не смогла сохранить для них семейное состояние и оградить от их от собственных взрослых судеб, но оставила им воспоминания о совершенно, кажется, счастливой жизни в родном доме. Конвеи в этом спектакле и впрямь выглядят семьей (помимо уже названных, их роли исполняют Александр Стекольников, Наталья Бояренок, Александр Кудренко, Мария Сандлер и Алина Кикеля). Вполне органично в этот актерский ансамбль вписываются и "прочие": Джоан (Евгения Латонина), Эрнест (Павел Юлку) и Торнтон (Александр Лушин).
На сцене стены дома Конвеев заменяют легкая белая ткань и высокие стеклянные перегородки (художник Анвар Гумаров). В черные для семейной истории дни эти полотнища раздвигаются, и сам дом как будто бы исчезает. И похоже, что в этом спектакле он не может быть продан вовсе не потому, что за эту недвижимость уже не дают ни гроша. Просто он относится именно к тем незыблемым даже в собственном упадке ценностям, которые в принципе не продаются и не покупаются.
При всем при том режиссер Александр Баргман по отношению к тексту пьесы позволяет себе только одну небольшую вольность. Он чуть сдвигает финальные реплики. И спектакль заканчивается вовсе не эпически звучащими, а оттого все оправдывающими и всех примиряющими словами о неизбежном исчезновении Конвеев, так сказать, род уходит. А щемящей и горькой картиной тесного семейного единения, где все дети сплетаются в единый клубок вокруг любящей, эксцентричной и немного безумной вдовы Конвей. И вся эта буржуазная элегия Пристли оборачивается трагикомедией. Поскольку уже не самих Конвеев, пусть и допустивших пару-тройку ложных па по части финансового оборота и семейной психологии, разрушает время. Оно убивает само счастье. Недаром белый стол, из которого в самом начале спектакля, как из сундука, извлекались вышедшие из обихода шляпы, боа и пиджаки для домашнего театра, был так похож на прозекторский.