Социологи опросили участников последних протестных акций и выяснили, что оппозиционеров не существует, вместо них есть жители информационного общества
Новый политический цикл открывается в России очередным вопросом: если в конце 90-х всех волновало "Кто он, мистер Путин?", то теперь принято интересоваться "Кто эти люди с Болотной?". О новом неизвестном социологи, как бытописатели масс, заговорили одними из первых. Полевые опросы на митингах 24 декабря и 4 февраля провели ВЦИОМ и Левада-центр, а исследовательская служба "Среда" в дополнение к участникам этих двух митингов опросила еще и тех, кто вышел на улицы 5 и 10 марта. Таким образом, интервью у "мистера икс" брали, и не раз, можно уже не только описывать его портрет, но и говорить о меняющихся чертах характера.
А меняются они постоянно. Одно из открытий исследователей "Среды", которые наблюдали за митингами дольше других (хоть и на меньших выборках) и на этой неделе презентуют самые свежие данные, в том, что у каждого выступления была своя эмоциональная подоплека. Политические взгляды у митингующих разные, но все они — включенные в единое информационное поле — живут общими огорчениями и надеждами. Сначала всех волновали фальсификации на выборах и общее недовольство "действиями власти". С течением времени недовольство стало острым, направленным на одного человека, и на митинге 4 февраля социологи зафиксировали рост радикальных настроений: на 10 процентов стало больше тех, кто вместо ответа о причинах своего выхода на улицы ограничивался эмоциональными репликами в духе "достало все" и "надоело".
— А митинг 5 марта стал, вероятно, своеобразным эмоциональным дном,— поясняет Алина Багрина, координатор "Среды".— Ответы о причинах протеста распределялись случайным образом, в пять раз по сравнению с предыдущим митингом выросло число тех, кто пришел просто из любопытства: таких человек набралось 10 процентов.
Однако апатия, как и февральский радикализм, оказалась не истинным лицом оппозиции, а ее очередным сиюминутным настроением. Уже 10 марта 52 процента человек, опрошенных "Средой", сообщили, что переживают "эмоциональный подъем". А среди причин протеста неожиданно доминирующей стала "необходимость выполнить гражданский долг". Люди заинтересовались работой органов местного самоуправления, в которой попробуют участвовать до трети арбатских манифестантов. Значит, уличный жанр и сформированная им уличная общественность еще не исчерпали себя.
Жертвы информации
Эмоциональное единство этой общественности дает многое, чтобы понять ее "скрепы". Уж как только не пытались митингующих подогнать под одну гребенку: "креативный класс", "сетевые хомячки", "сытые горожане", просто "средний класс"... А все-таки, если отвлечься от красивых слов, окажется, что термины не соответствуют реальности.
Ну какой это средний класс, если, согласно опросам Левада-центра, 25 процентов участников второго митинга на Болотной не могут без риска для кошелька купить себе хороший телевизор или холодильник? А еще 41 процент считает роскошью автомобиль.
— Мы столкнулись с движением, специфика которого в том, что оно состоит из разных людей,— считает Борис Дубин, руководитель отдела социально-политических исследований Левада-центра.— Разных по полу, возрасту, доходам и политическим предпочтениям. Чтобы правильно охарактеризовать эту новую реальность, нужно понять, что вышел не один определенный класс, но и не какая-то тонкая прослойка людей. Поэтому мы пока не можем сказать, что у нас есть монолитное общественное движение со своей головой и хвостом. То, что мы сегодня видим в России, кажется, больше всего похоже на Народный фронт во Франции 30-х годов прошлого века: когда малопохожие люди, объединенные каким-то количеством здравых, нелюдоедских принципов жизни, становятся рядом, борясь с общим злом. То есть мы видим ситуативное объединение, только ситуацию нужно понимать очень широко — как нехватку новых, современных, реально работающих институтов, уважения к человеку и вообще позитивного интереса к другому, на тебя не похожему, свободы, ответственности за нее и честного соревнования в современной России.
Власти есть над чем задуматься: выходит, что гражданское общество украло у нее светлую идею народного фронта. Этот фронт объединен не вечными узами социального единства, а несколькими случайными факторами — общим противником, общими настроениями и, что существенно, хорошей осведомленностью о состоянии дел в России. Последнее, возможно, объясняет появление первых двух "скреп". Живя в орбите мегаполиса, эти люди получают информацию из разных источников, среди которых важное место занимают интернет и свободные СМИ, при этом около 70 процентов из них имеют высшее образование, то есть предположительно склонны к системному анализу того, что слышат и видят.
— Высшее образование — единственная объединяющая характеристика митингующих,— полагает Роман Лункин, ведущий научный сотрудник Института Европы РАН, аналитик службы "Среда".— Поэтому, возможно, нам стоит говорить, что на улицы снова вышла интеллигенция - российская общность, известная еще со времен разночинства. И требование честности, которое эти люди предъявляют власти, напрямую отсылает нас к ощущению себя "совестью общества" — хорошо знакомой интеллигентской установке.
Борис Дубин, впрочем, полагает, что такая характеристика митингующих потребует серьезного пересмотра самого термина "интеллигенция", коль скоро среди вышедших на улицы было до 10 процентов предпринимателей и около 15 процентов руководителей, то есть людей, принимающих решения. Классическая "интеллигенция" решений не принимала, а отличалась только наличием оригинально-критического взгляда на жизнь.
Братья по-разному
Детали
Люди с Болотной и люди с Уолл-стрит недовольны властью, но по разным причинам
Есть множество пунктов, по которым ценности наших митингующих сходятся с ценностями американских "оккупантов". Согласно октябрьскому опросу Дугласа Шоэна, известного социологического консультанта в США, 30 процентов американцев вышли на Уолл-стрит, потому что их раздражает лоббизм во власти, еще 20 процентов недовольны духом клановости, царящим там. "Оккупанты" молоды: почти половина из них не достигла 30 лет и они, как и наши протестующие, часто не спешат доверять политическим партиям — 33 процента не верят, что какая-то партия может выразить их интересы, хотя 32 процента все-таки надеются на демократов. Почти половина американских уличных оппозиционеров вышли на митинг первый раз в жизни, и 68 процентов из них признаются, что им не хватает денег, чтобы жить так, как хочется.
Однако свои цели оба движения видят по-разному. Об импичменте Обаме в США речь не идет. Только 7 процентов митингующих считают, что один президент виновен в их жизненных неурядицах, только 16 процентов — что виноваты республиканцы, чаще же всего люди говорят о вине обеих партий, которым теперь нужно указать на их ошибки. 35 процентов уолл-стритовцев считают своей главной целью повлиять на политику демократической партии, улучшить ее. 11 процентов надеются дополнить двухпартийную систему новыми партиями. Другие популярные цели — способствовать общественной дискуссии и прогрессу страны. В США, таким образом, спор идет в основном об экономике и о равном доступе к ресурсам, доверие политической системе как таковой сохраняется.
Вполне возможно, что митинги — это следствие погружения образованного россиянина в информационное общество, филиалы которого на нашей земле существуют в столице и крупных городах. Тогда выходит, что правительство, стимулируя инновации, просмотрело основную из них — появление человека информационного, понимающего ценность своих знаний о сегодняшнем дне и требующего их немедленного применения, то есть влияния на политику и ключевые институты.
По семейным обстоятельствам
Характерно при этом, что, несмотря на тысячи противоречий, участники митингов упорно говорят социологам о желании "объединяться со сторонниками других политических взглядов ради достижения общей цели". По данным "Среды", 4 февраля из 10 возможных баллов идея объединения набрала 7, а в марте уже превысила 8 баллов. Ситуативный народный фронт понимает, в чем его сила. Поэтому с большой долей скепсиса относится к фронтменам с трибун. На фоне повального недоверия власти (по 10-балльной шкале доверия респонденты "Среды" в марте дали ей только 1 балл) лидеры оппозиции еще могут говорить о своей популярности. Но если оценивать уровень доверия к ним как таковой, а он, по тому же опроснику "Среды", не превышает 6 баллов, приходится называть его критически низким. Многострадальный знаток отношений власти и человека, Андрей Платонов в 30-е годы прошлого века заметил, что, устав думать, мы начинаем жить чувством доверчивого уважения. Обратная реакция тоже возможна, и видимо, к декабрю 2011-го чувство доверчивого уважения успело надоесть.
— Конечно, в митингах участвуют люди, разделяющие определенную идеологию и уважающие своих лидеров,— поясняет Дмитрий Антонов, старший преподаватель Института русской истории РГГУ, аналитик службы "Среда".— Но, во-первых, их мало, во-вторых, они сами чувствуют свою инаковость по отношению к массе выходящих на площадь. 5 марта сторонники КПРФ проводили свой митинг отдельно от общей акции на Пушкинской, и мы подходили к ним с опросниками. Выяснилось, что для них в тот момент следование партийной идеологии исключало широкое гражданское движение, которое они, на манер власти, стали характеризовать как оранжевую революцию. Налицо следование установкам, транслируемым свыше.
Помимо старых партийцев в протестном движении есть еще несколько групп, способных четко указать свои моральные авторитеты. Самая очевидная группа — православные, принадлежащие к РПЦ. После негативной оценки митингов патриархией из числа митингующих, по опросам "Среды", сразу выбыло 10 процентов верующих, признающих главенство РПЦ. Зато увеличилось число тех, кто "верит в Бога, но конкретную религию не исповедует". Так что не исключено, что люди просто стали иначе определять свои духовные запросы.
При всем при том очевидно, что масса все-таки не знает, на кого равняться. И понятно почему. Политики на трибунах — оппозиционеры, зачастую не только по слову, но и по духу. Они и говорят, адресуясь оппозиции. А феномен, похоже, в том, что "оппозицией" в ее дискредитированно-русском варианте никто не хочет быть.
— На мартовских митингах в дополнение к основной анкете мы предлагали респондентам ассоциативную игру: выбрать из десятка видов животных то, которое им кажется похожим на власть, и то, которое напоминает оппозицию,— рассказывает Алина Багрина.— С властью проблем не возникло, абсолютное большинство считают ее "крысой". А вот с оппозицией люди долго думали. Они оглядывались по сторонам, пытаясь понять, кто эти люди вокруг них. При этом себя лично с понятием "оппозиция" они не соотносили. То есть это было не самоописание, а описание "других".
Вот, собственно, главная незадача для лидеров трибун: той оппозиции, которую можно было выводить на несанкционированные митинги и с которой они привыкли разговаривать, сейчас нет. Есть гражданское движение, не радикальное по своей сути, готовое не к оппозиционной, а к позиционной борьбе. Об этом красноречиво свидетельствует ценностный портрет протестующих. От митинга к митингу, согласно опросам "Среды", главными ценностями для людей остаются: семья, свобода, справедливость и честность. Если поискать этим ценностям соответствие в политическом спектре, то лучше всего подойдут центристы. То есть как раз те люди, которые в идеальной модели государства должны бы поддерживать центристскую "Единую Россию", однако в реальной жизни встали с ней лоб ко лбу. Их центристская позиция оказалась занята теми, кто не способен выразить их интерес, однако оппозиция тоже с трудом может понять и артикулировать их взгляды, особенно — предложить программу, которая устроит ценителей семьи и свободы. Возможно, в этих ценностях спрятан ключ к сердцу ситуативной общности, которую пока не понимают ни свои, ни чужие лидеры.
