Фестиваль балета "Мариинский" перевалил за середину. Почти все спектакли с приглашенными звездами уже показаны, и можно говорить о предварительных итогах.
На отдельные спектакли Мариинка пригласила только солистов-мужчин. Тем самым выдав давнюю головную боль: с мужскими кадрами в театре действительно проблема. Заговорив, допустим, о гипотетическом слиянии с Большим театром, непременно вывернут: вот кабы к нашим девочкам приставить московских мальчиков, то-то знатная вышла бы труппа. Судя по фестивалю, не факт. Выписали сейчас из Москвы Николая Цискаридзе, который станцевал Ферхада в акте из "Легенды о любви" Юрия Григоровича, показанном в рамках концерта советской хореографии. Станцевал так, будто не было его неудачного питерского дебюта в этой партии три недели назад. С колоссальным нервным напряжением и трагическим накалом, безупречно прочертив телом акробатические иероглифы Григоровича, выплеснув в одном акте всю историю юноши-поэта, сделавшего горький выбор между любовью и долгом.
Рядом с ним мариинская балерина Юлия Махалина, казалось, вот-вот зачахнет посреди собственного монолога, а Майя Думченко, заплетя свои длинные ноги, однажды не сумеет их расплести. Но что самое изумительное, никаких тенденций в этих сводных спектаклях не просматривалось. За исключением одной: вопреки естественному предположению Мариинский театр для первого своего балетного фестиваля не удосужился подобрать составы-максимумы. Даже если солисты были на высоте, исполнители партий второго плана надежно обволакивали действие плотной скукой.
Мариинские солистки измучены фестивальным режимом non-stop? Но тут же Ирина Желонкина танцует каждый день то Гюльнару (вечер императорской хореографии), то Паскуалу (вечер советской хореографии), то Гамзатти ("Баядерка"), то вставное pas de deux ("Жизель"), не теряя ни в легкости и чистоте, ни в ритмической упругости танцев. Приглашая звезд, Мариинка, очевидно, страшась прогадать в неверных вьюгах вдохновения, сделала ставку на рассыпанных по миру стабильных виртуозов-кубинцев, не блещущих особым артистизмом, но откалывающих беспроигрышные трюки. И ничего из этого не вышло.
Хосе Мануэль Кареньо (Jose Manuel Carreno) в "Баядерке" неимоверными усилиями вскидывал тело в воздух, уныло перебираясь от трюка к трюку,— ровно так, как это проделывается в Мариинке на рутинных спектаклях. Будто отбывал докучную халтуру. Допустим, этого можно было ожидать: чем лучше звезда танцует, тем чаще ее покупают, тем скорее она попадает в обойму, тем больше будет танцевать, тем скорее вымотается. Еще один полустанок под названием Петербург ничего в ее маршруте решительно не поправит: покупают же не классную работу, но сделанное имя. Однако на следующий день в "Жизели" вместе с Дианой Вишневой вышел Владимир Малахов, выпускник московской балетной школы, в 1991 году уехавший за границу, ныне разъезжающий по всему миру ведущий солист нью-йоркского American Ballet Theatre и венской Staatsoper. Этот спектакль стал художественной кульминацией фестиваля.
Балет, где от обмана сходят с ума, умирают от танцев и навещают могилы исключительно по ночам, Вишнева и Малахов станцевали с нерассуждающей верой в романтические преувеличения и рациональной сбалансированностью красок. Индивидуальная доминанта была задана столь сильно, что казалось, будто вся ткань спектакля сплетается сообразно рисунку сольных партий. Альберт грезил наяву, и охотничья кавалькада, разоблачая его обман с переодеванием в крестьянское платье, надвигалась с разных сторон неотвратимо, как кошмар, в том же медленном плывущем ритме, в котором существовал сам герой, заплутавший в собственных снах. Безумная Жизель, сжавшись в комок, бросалась в глубину сцены — и кордебалет, как эхо, повторял и множил ее позу.
Та же индивидуальная воля переплавляла привычный танцевальный текст во втором акте. Технические заботы были отменены. Невероятный смерч закручивал тело Жизели в пируэте, швырял в прыжках и сметал со сцены. Мягкие приземления Альберта после прыжков легко выдержали испытание музыкальным pianissimo (после этого грохочущая по сцене Мирта (Татьяна Серова) — вызвала в зале откровенные смешки). Линии адажио были предельно истончены. Из поддержек ушел физкультурный прагматизм: Альберт (Малахов) напрасно пытался поймать руками ускользающий призрак. Он максимально удалил силовой посыл из своей вариации, уравновесив ударные вертикали виртуозных кабриолей стелющимися прогибами корпуса после каждого прыжка и сняв истошную резкость вращений. А финальную мизансцену, дай бог, украдут мариинские кавалеры: в безумии Альберт пятился от могилы, рассыпая принесенные лилии, тем самым складывая как бы обратную рифму к своему антре. Каждое соло публика провожала аплодисментами, в восторге заставляла солистов продлевать позы-точки дуэтов и устроила овацию-обвал в финале. Для удовлетворения амбиций фестиваля этого спектакля вполне достаточно.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА