Гуляй-страна

Лето, больше свободного времени, немного лишних денег — все это повод развлечься. У России с ее географией и биографией не всегда привлекательный опыт развлечений, но, кажется, пришло время: гуляют города, края, до одури гуляют клубы и рестораны... Это и есть счастье? "Огонек" замерил градус веселья

Петербург — пожалуй, единственный город в России, где круглый год происходит то, что называется по-испански movida. Это исключение из правил русской жизни особенно заметно во время белых ночей.

— Ми-и-иш!.. Доставай фотик быстрее! Уплыву-у-ут! — кричит дама в панаме на мосту через Кронверкскую протоку. Мост ведет на Заячий остров с Петропавловской крепостью и могилами царей. Под мостом, на деревянной свае — бронзовый заяц, в которого принято кидать монетку. Удержалась на свае — значит "будет щастье". Ну а из Невы в протоку, на фоне Летнего сада и Мраморного дворца, мимо зайца, мимо панамы, на скорости, прыгая на волнах, вылетают болиды — один, другой, третий, четвертый... Дама кричит, и муж быстро щелкает фотиком: красота!

Ну, приезжие не знают, что спешить незачем: после полуденного выстрела катера будут гонять вокруг крепости целых 24 часа — это у них, между прочим, чемпионат мира.

Но все, кто любуется катерами, хорошо чувствуют это питерское летнее, белоночное, в роскошных архитектурных декорациях, разлюли-разгуляевское настроение.

Питер — пожалуй, единственный в России город круглосуточной и почти что круглогодичной фиесты, публичного спектакля. Вся Нева, все каналы и реки забиты яхтами, катерами, лодками, лодчонками, байдарками; в половине второго ночи, когда начинают разводить мосты, река обретает вид бульона с клецками, а порой и буайбеса. По всем дорогам, дорожкам, тропинкам носятся велосипедисты. Колонна настоящих "Харлеев", вся во флагах и в мигающих огоньках, пролетает по главным улицам. В Александровском парке играет рок-группа, рядом жонглируют огнем — граждане, постелив на газон коврики, достают снедь: ужин на траве и все (кроме снеди) бесплатно. Заплатив же 500 рублей и пройдя на пляж с классическим видом на Биржу и цепочку дворцов, попадаешь на джазовый фестиваль, присоседившийся к выставке песчаной скульптуры. На всех мало-мальски пригодных площадях и площадках — танцоры на роликах, каталы на мокиках, экскурсанты на этих, как их, забыл, — ну, на двухколесных таких пепелацах с электромоторчиком, с которых невозможно свалиться, но Буш-младший умудрился... А, вспомнил,— сегвеи! Сегвейщики стаями — вообще фишка сезона. Как и велорикши.

И вода, и твердь, и небо — все забито гуляками (в небе барражирует вертолет).

Там, где твердь смыкается с водой,— свои приколы. Компашки на гидроциклах поджидают, когда к гранитным шарам на стрелке Васильевского острова спустится свадьба, и гонят к брачующимся на всех парах, лихо разворачиваясь в метре от жениха с невестой. Пара секунд — и все мокры насквозь, и в бокалах вместо шампанского невская вода.

На открытых террасах на Невском забиты все столики.

Залив покрыт яхтами, кайтами, виндсерфами.

Мариинский театр на двух сценах дает до четырех представлений в день (последнее начинается в десять вечера), и толпа, заплатившая по 1000 рублей за "Адскую комедию" с Джоном Малковичем и пятью сопрано, вываливается из концертного зала в тихий рай ночной Коломны. В этой Коломне, сразу за абрисом Новой Голландии с гигантской аркой,— другая мовида: дядечки в трениках, тетечки в бигудях, собачки потрепанных пород, сады, огороды и ощущение такое, что заблеет за забором овца и взлетит на забор кочет... И тоже красота.

Малковича же везут до третьих петухов ужинать куда-нибудь в "Мансарду" с видом на Исаакиевский собор, а по Исаакиевской площади гуляют Кароль Буке и Павел Лунгин (а месяцем ранее гуляли Депардье и Фанни Ардан — в Питере то кинофорум, то киносъемки... На последних съемках Депардье, кстати, играл Распутина, Ардан — императрицу Александру Федоровну. Расстрел царской семьи снимали на площади Искусств на императорской гауптвахте; гауптвахта оказалась военным объектом; в итоге Ардан, как иностранку, в день съемок не пустили на собственный расстрел — и Питер со смехом повторял ее царственное: "Ну, значит, поживу дольше, чем планировала..."). И всюду в ночи — фейерверки, фейерверки, фейерверки... А на Островах — музыка, дамы, танцы...

Я так описываю питерское роскошно-ленивое гулянье (на фоне которого так смешны бегущие по Москве люди, потратившие деньги в магазинах и торопящиеся тратить оставшееся в ресторанах) потому, что у довольно многих людей возникает вопрос: а что ж это, в Питере все гуляют? Все поют? Они что, не знают, как коротко северное лето, карикатура южных зим, а зима в России всегда катит в глаза? Или это такой пир во время чумы — ничего не видеть, не слышать, не знать? А может, Питер — это такой северный Сочи, где, мы знаем, дурные галечные пляжи, грязноватое море, диковатый сервис, чудовищные цены, но полно отдыхающих? Русский ответ на несчастья жизни?

Отвечаю: это не ответ, не прожигание и не реакция на чуму. Это — рост грибов после теплых дней и обильных дождей. Это явление человеческой природы.

Объясняю: Питер — город имитационный, псевдоевропейский, то есть не выросший естественно вокруг площадей возле храмов, рынков и ратуш, а устроенный по приказу, чтобы было, говоря современным языком, круче, чем на Западе. Чтобы европейцы ахнули и задрожали от русской жизни, как некогда варяжская княгиня Хельга, больше известная под именем Ольга, ахнула от вида Константинополя и, задрожав, приняла православие. Эту умышленность, нарочитость Петербурга замечали и Гоголь, и Достоевский, да хоть Мережковский ("Надо прожить несколько лет в Европе, чтобы почувствовать, что Петербург все еще не европейский город, а какая-то огромная каменная чухонская деревня",— писал он в 1900-х). Но обезьянничанье и утирание носа привели к обильному появлению общественных пространств "как в Европе",— бульваров, парков, набережных, проспектов. Европейский город, начиная еще с Афин и Рима,— это ведь прежде всего общественные пространства, где все равны. А поскольку Питер не центр и силенок у местной власти маловато, то проконтролировать все пространства она не может. Ну, побить десяток-другой демонстрантов у Гостиного двора — это да. Разогнать велопробег на Дворцовой, этих холопов, решивших покататься в те дни, когда баре в Константиновском дворце трындели про великую Россию,— тоже. Ну так это ж они чижика съели, а настоящих кровопролитиев учинить, слава богу, слабо.

А поле, когда его не вытаптывают менты, омоновцы, гэбэшники и фэсэошники,— оно мгновенно начинает прорастать и цветами, и злаками, и деревьями, и кустами.

Вот почему так мертва Красная площадь в Москве — умерщвленное охран(к)ой пространство (где даже приличный фотоаппарат достать нельзя, только "мыльницу", там вообще все запрещено).

Вот откуда эта фиеста, с движняком, уличными концертами, оркестрами, певцами, спортсменами, капитанами,— петербургская мовида.

Кстати, movida, если запамятовали,— это испанский неологизм, родившийся после смерти диктатора Франко и означавший, с одной стороны, культурный подъем (это мовида подняла на гребень волны Альмодовара!), а с другой — невозможную при Франко уличную фиесту, в которую и сейчас легко окунуться, стоит приехать в Мадрид или в Барселону.

Вот и в Питере мовида идет, потому что место есть, а диктатора нет — потому что жизнь в России вообще возможна только по слабости или недосмотру власти.

Эх, забраться на крышу, что ли, с друзьями и с шампанским и, любуясь фейерверками, ангелом над крепостью да корабликами на Неве, выпить если не за смерть Франко, то за Альмодовара?..