В рамках фестиваля «Звезды белых ночей» в концертном зале Мариинского театра выступил выдающийся грузино-российско-американский пианист Александр Торадзе. Этот вечер стал одной из самых бесспорных вершин петербургского музыкального сезона, убежден ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Выпускник Московской консерватории и ученик легендарного педагога Льва Наумова, в 1983 году попросивший политического убежища в США Александр Торадзе концертирует в России только по большим фестивальным праздникам. А жаль — он, как мало кто другой сегодня, способен радикально переосмысливать даже самые однозначные тексты музыкальной литературы. Такие, например, как Второй фортепианный концерт Дмитрия Шостаковича, посвященный композитором сыну Максиму и впервые исполненный начинающим пианистом в день его 19-летия. За этим сочинявшимся параллельно оперетте «Москва, Черемушки» сочинением массовое сознание закрепило не слишком добрую славу музыки про пионерскую зорьку, алый галстук и прочую идеологически выверенную дребедень. Легкомысленный имидж концерта не способствовал сколь-нибудь значительной его популярности — прочное место Второй Шостаковича занял лишь в репертуаре музыкальных школ и училищ, из по-настоящему крупных пианистов им интересовались разве что охочие до редкостей Джон Огдон и Марк-Андре Амлен.
Ревизию и реабилитацию недооцененной партитуры Александр Торадзе начал с первых же тактов концерта. Бодрое оркестровое вступление приглашает солиста отправиться в поход, но протагонист отнюдь не желает вливаться в стройные ряды марширующих, скользя над ними еле видимой тенью. Ключ к интерпретации — сыгранная ускользающе-бесплотным звуком вторая тема первой части: пианист предлагает расслышать в ней один из лейтмотивов финала последней — Пятнадцатой симфонии композитора, которая будет написана лишь через 15 лет. Второй концерт господин Торадзе играет с позиций художника, напоследок окидывающего прощальным взглядом прожитую жизнь,— учитывая тотальную автобиографичность творчества Шостаковича подобный жест более чем уместен. Оркестр Валерия Гергиева при этом прочитывает текст Второго концерта более чем традиционно: по сути, господин Торадзе поступает как современный архитектор, обстраивающий традиционные формы новым контекстом. Его трактовка напоминает проект реконструкции Британского музея сэром Норманом Фостером, стеклянная оболочка которого не только не разрушает композиции середины XIX века но, кажется, ее завершает.
Так и у Александра Торадзе — от одного концептуального, но абсолютно естественного хода начинает по-иному звучать целое. И больше не возникает вопросов, откуда в средней части «пионерского» концерта вдруг прорастает великий философский ноктюрн — в версии господина Торадзе его скупое аскетичное письмо неожиданно органично воспринимается в свете разреженности письма позднего Шостаковича. В крайние части пианист закачивает неслыханную до сих пор эмоциональную энергию и чувственный объем, разрывая в клочья кожу походного барабана первой части и превращая финал в трансляцию захватывающего футбольного матча, помогая заправскому болельщику-композитору не предусмотренными в партитуре темпераментными ударами обеих ног по подмосткам сцены. Всегда смотревшийся замарашкой на фоне зрелых сочинений композитора стараниями Александра Торадзе Второй концерт пожалуй что впервые прозвучал весомым и глубоким высказыванием, а его душеприказчик пополнил почетные ряды исполнителей, кардинально обновляющих в последние годы привычные представления об облике музыки Дмитрия Шостаковича.