Премьера опера
В петербургском Михайловском театре прошла премьера "Богемы" Пуччини. Суперпопулярную оперу поставил и оформил французский режиссер Арно Бернар, для которого это уже вторая работа в Михайловском (первой была нашумевшая "Иудейка" Галеви). Рассказывает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
При всей ее эффектности "Иудейка" в постановке Арно Бернара безупречной театральной работой не была. Режиссера можно было поймать за руку на том, что он при помощи довольно поверхностных ходов старается создать впечатление спектакля с как бы выстраданной мыслью, хотя если кому и приходилось там страдать, то не столько творческому сознанию постановщика, сколько самому первоисточнику. Не то чтобы это подогревало ожидания в случае теперешней "Богемы", и все-таки на поверку спектакль оказался рапортом о совершенно очевидном росте. Причем не только режиссера, но и самого театра.
Никакой крикливой магистральной идеи, на которую можно наматывать постановочные подробности, в этой "Богеме" нет. От большого желания можно разве что поспекулировать относительно того, что костюмы действующих лиц намекают на сороковые годы, и тогда известная сумрачность визуального решения гипотетически соотносится с немецкой оккупацией. Но это из области умозрения. На самом деле Арно Бернар умудряется ловко балансировать между конкретикой и обобщением. Хотите стереотипных примет условного Парижа — пожалуйста, вот вам и багеты, и береты, и мольберты. И буржуйка, обогревающая горемык из Латинского квартала, тоже есть. Но не ждите, что постановщик унизится до Эйфелевой башни на заднике.
Созданная им среда подробна лишь до такой степени, чтобы минимально соответствовать требованиям либретто. Чердачная каморка Рудольфа и Марселя обозначена кроватью, пианино, бутафорскими напольными часами и спускающейся с колосников сиротливой лампой, да еще люком в заваленном бумагами полу, через который на сцене появляются персонажи. Общественное гулянье, кроме заполняющей сцену массовки, прибавляет к этой обстановке только еще несколько тех же самых предметов мебели, по которым переступает над головами толпы поющая свое "Quando me`n vo" Мюзетта, и пару ресторанных столиков. Кабачок у парижской заставы изображен стоящим на запасном пути вагончиком, а в четвертом действии возвращается та же мансардная обстановка, только еще более куцая.
И это все — ни задника, ни кулис, только умело подсвечивающийся фон (светом распоряжался все тот же Арно Бернар). Цвета тоже негусто, в основном оттенки серого, и только в сцене смерти Мими режиссер позволяет себе разговеться после этого колористического поста алыми пятнышками лежащих на сцене роз и сыплющихся под финальные аккорды лепестков. Хотя и эта вроде бы болливудская изобразительность тут создает впечатление не красивости, а отчаяния, потому что в изменившемся освещении мансардная обстановка в этот момент ненавязчиво превращается в панораму кладбища. Как бы то ни было, употребленный постановщиком минимум средств всякий раз неожиданно крепко держит полупустую сцену — как и расстановка артистов. Причем не только в многолюдной картине второго действия (в которой режиссер даже "замораживает" в отдельные моменты суетящуюся толпу ради того, чтобы выделить в этом мельтешении главных героев), но и в более камерных обстоятельствах.
Впрочем, в крепкой доброкачественности этой картинки есть нечто внешнее, ремесленное: тот уровень режиссерского мастерства, когда сама геометрия мизансцен и сам рисунок жестов приобретают психологическую напряженность, Арно Бернару пока еще не дается, и в подробностях самых лирических сцен певцы у него предоставлены сами себе. По счастью, у певцов того состава, который видел ваш обозреватель, в этом контексте вполне хватает вкуса, чтобы душещипательность сюжета читалась непринужденно и натурально. Только у Светланы Москаленко получилась довольно тусклая Мюзетта, но это сполна компенсировалось активной вокально и трогательной актерски Татьяной Рягузовой в партии Мими, а также превосходным мужским составом. Что приятно, этот состав демонстрировал еще и хороший задел на будущее: и универсальный тенор Мариуса Манеа (Рудольф), и лирический баритон Бориса Пинхасовича (Марсель) — неплохие приобретения для труппы. Впрочем, в конкретно этом спектакле импонировала не только их вокальная состоятельность, но и чисто возрастная непосредственность, интуитивность и импульсивность, очень шедшая их героям. Тем более что ее складно и естественно модерировал оркестр под управлением Петера Феранеца, показавшего, пожалуй, самую бесспорную работу с момента своего воцарения на посту главного дирижера Михайловского театра.