Мариинский театр представил очередную премьеру сезона на сцене своего концертного зала — одноактную оперу «Станционный смотритель» композитора Александра Смелкова в постановке Софьи Сираканян. За героев пушкинской повести вступается ВЛАДИМИР РАННЕВ.
Вся музыка оперы соткана из обрывков расхожих интонаций не самых выразительных образцов русского романса, вычурно оркестрованных в правилах оперной классики позапрошлого века. Минут через десять после начала, когда стало ясно, что весь этот ретропоп подается слушателю всерьез, без иронии и отстранения, нашлась и самая очевидная аналогия того, что представляет в Мариинском театре Александр Смелков уже не в первый (после «Братьев Карамазовых») и не в последний раз (в работе у композитора опера «Идиот»). Это картины художников-поточников с Невского проспекта, отоваривающих туристов открыточными видами города. Именно такой же, лишенной выдумки и вкуса продукцией этот «Станционный смотритель» и является. Музыка Александра Смелкова, как и пейзажи художников с Невского,— это резервация простодушного подражательства, скудного в мастерстве и вдохновении. Не так важно, кто верховодит в этой резервации, расчет или догматическое заблуждение.
Нежелание увидеть в тексте Пушкина больше того, чем кормили советских школьников учебники по литературе, обрекает композитора мыслить своих героев шаблонами из этих учебников. Вырин, Дуня и ротмистр Минский в опере лишь функции от добродетелей и пороков, пришпиленных к их образам от начала до конца повествования. А ведь «Станционный смотритель» — странная повесть, в которой герои и мотивы их поступков до сих пор остаются ребусом для филологов. Так, разгадывая этот ребус, Юрий Лотман говорил о нарочитой «литературности» пушкинского текста, перемалывании в нем языка карамзинской сентиментальности и нащупывании путей русской прозы следующих десятилетий. Это как бы литература о литературе, «определяющая один из повествовательных планов и позволяющая автору выразить свою иронию» (Лотман). Там все игра и туман, столь тонко переданные в известном фильме по этой повести Сергея Соловьева. В опере же все сведено к нехитрой интриге жестокого романса.
Партия Вырина поделена на две — повествующего (Андрей Зорин) и объекта повествования (Андрей Попов), что лишает образ смотрителя какой бы то ни было динамики. Никакого вложения одного действия в другое, как у Пушкина, тут не прочитывается. Видимо, таким образом либреттист Альбина Шульгина просто освободила композитора от необходимости разыгрывать некоторые сцены в ролях, ограничившись монологами. И совсем уж водевильно в либретто решается финал — один Вырин душит другого вышитым Дуней полотенцем.
Не менее карикатурен у композитора и Минский (Андрей Бондаренко), словно заехавший на станцию Выра из другого кино — «Гусарской баллады» Рязанова. Его музыкальный портрет у Александра Смелкова — бравурный полонез, точнее, разжиженный экстракт всех русских полонезов от Глинки до Чайковского. Композитор перехватывает у коллег не только музыку, но и целый образ Дуни (Элеонора Виндау), безошибочно отсылающий нас к Татьяне из первой сцены «Евгения Онегина».
Можно понять режиссера Софью Сираканян, которой композиторская трактовка пушкинской повести не оставила шансов поставить что-нибудь осмысленное. Герои все время топчутся на пятачке авансцены, при каждом удобном случае падая на колени и заламывая руки. Понятно, что всю эту пантомиму, как говорится, «музыкой навеяло». Спасает дело разве что сценография Эмиля Капелюша, сотворившего на сцене грамотный дизайн из станционного инвентаря.
Дирижер Павел Смелков и оркестр Мариинского театра достаточно корректно воплотили в звуке партитуру «Станционного смотрителя», но без огонька. Также как и у солистов, их работу отличала благоразумная педантичность аккуратистов — никаких неудобств для слушателя, но и увлечься нечем.